Посреди нигде

      После разговора с Азуми я всю ночь не спала. Тихо вернулась в дом и, сев у изголовья кровати Мэй, не смыкала глаз, контролировала ситуацию. Паранойя за ночь дошла до критической точки, потому что я успела перебрать и обдумать все варианты. Если я нечаянно усну, то, кто знает, не придёт ли она вершить возмездие? Прирежет меня, прирежет Мэй. Или обставит всё ещё хуже – отравит Мэй, а выставит виноватой меня, я уверена, что мозгов у неё хватит для таких махинаций.       Всю ночь я боролась с сильнейшим желанием уронить голову на колени и уснуть, но вздрагивала от каждого шороха, словно от пушечного выстрела. Мне было страшно за Мэй. Потому что я умудрилась дать какой-никакой, но отпор, а подруга лежит и набирается сил не в состоянии постоять за себя. И если бы Азуми вернулась, то, вероятнее, действовала бы уже продуманнее. Я не могла допустить насилия в свою сторону, тем более в сторону Мэй.       -Кира, - меня легонько потрясли за плечо, - Кира, проснись. Ты чего на полу уснула, при том сидя?       Я разлепила глаза, понимая, что, кажется, вырубилась на пять минут. Я подняла глаза на посвежевшую Мэй и, не раздумывая, бросилась ей на шею:       -Идиотка, знаешь, как ты меня напугала, - я покрепче обняла её и положила голову ей на макушку, - не тренируйся больше никогда на пределе возможностей, я тебя умоляю, а то на одного седого жителя клана станет больше.       Мэй усмехнулась, но, отстранившись, снова спросила:       -И всё же, почему ты не спала? – Она пристально оглядела меня с ног до головы, её взгляд зацепился за что-то, после чего она тревожным шёпотом вопросила, - Что у тебя с шеей?       Я рефлекторно протянула руку к шее, непонимающе бросая взгляды в сторону Мэй. Та подала мне зеркало, не сводя с меня глаз. Я аккуратно взяла его. Смотря на своё отражение, недовольно выдохнула. На шее красовались сине-фиолетовые отчётливые следы от пальцев, которые вчера так упорно старались меня придушить. Мало того, что я не спала всю ночь, что под глазами образовались видимые синяки, так теперь у меня ещё и модное украшение «Следы удушья» в подарок. Да, давно я синяки на шее не замазывала. Извините, а как отказаться от акции? Можно обменять на сковородку? Возьму чугунную, чтобы посильнее вмазать этой сумасшедшей Азуми.       -Пиздец, - констатировала я, протягивая зеркало обратно Мэй. А что я ей могу ответить? Прости, пожалуйста, подруга, за нашими с тобой головами началась охота, так что не обращай внимания и старайся не нервничать, тебе нельзя напрягаться после произошедшего. – Забей, ничего важного. Как ты себя чувствуешь?       -Прекрасно, словно даже лучше. Будто сил стало больше после обморока.       -Конечно, воскрешение всем на пользу идёт, - я устало потёрла глаза, зевая. Что ни говори, но когда ты дома не спишь пару ночей подряд – это норма, сидишь в окружении энергетиков, кофе, сигареток и бубнящих на фоне сериалов. А сейчас меня просто вырубало на ходу, - Что собираешься делать?       Мэй, которая в этот момент расчёсывала волосы, задумалась, после чего сказала:       -Мне нужно сходить к Масамунэ. Обсудить с ним некоторые моменты, которые мы вчера прояснили на тренировке с Такао.       Я сонно заржала:       -Ни фига ты молниеносно от мужика к мужику бегаешь. Просто какой-то бег с препятствиями, где упала – всё, уже в одной постели.       -Кира! Я хотела предложить тебе пройтись со мной, если ты, конечно же, не против. Я бы хотела вас познакомить.       -Это типа ты решила меня под него подложить? План - бомба, мне не нравится.       Мэй закатила глаза и ничего не ответила, видимо, понимая, что я просто шучу свои несмешные шутки для тех, у кого чувство юмора атрофировалось, оставив место только чёрному и противному подобию. В комнату зашёл Чонган, пожелав всем доброго утра, пошёл проверять самочувствие Мэй. И только после того, как удостоверилась, что Мэй в ближайшее время сидеть одна не будет, я ушла мыться, а точнее лить на себя ледяную воду в попытке проснуться. Не убьёт же Азуми её при свидетелях? Как только всем объяснять сине-фиолетовое колье у меня на шее непонятно. Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Я жива? Жива. Мэй жива? Жива. Как там говорится, нет нерешаемых проблем, кроме смерти? Будем следовать этому принципу.       Мы шли вместе с Мэй к дому, в котором должен был быть Масамунэ. Честно, я не знала, что думать, а точнее, как не надумывать лишнего. Мэй спросила, знаю ли я, кто такой ронин. Конечно я знаю, песня такая есть, мне пришлось дома гуглить, когда она только вышла. На моё нервное «А ему вообще можно доверять?», Мэй, не задумываясь ни на секунду, бросила:       -Да. Я ему доверяю, как самой себе. Почему ты спрашиваешь?       Я? Без понятия. Я себе-то не всегда доверяю. Ночью меня чуть не придушили, хотя никаких предпосылок, кроме как язвительных комментариев, не было, немного сложновато уложить в голове факт доверия незнакомцам теперь. Но вслух я лишь ответила, пожав плечами:       -Просто решила уточнить.       Мэй постучала в дверь, и после приглашения войти мы зашли. Нужно, наверное, уточнить, что я опять натянула джинсы и толстовку, надев ещё сверху и кимоно, потому что на улице становилось всё холоднее, а говорить об этом, словно напрашиваясь на вещи, мне не хотелось. Подумаешь, холод. Вообще холод – это самовнушение, буду самовнушаться, что мне тепло.       Я встала в углу, сложив руки на груди, решив не прерывать весь этот обмен любезностями с поклонами и официальной частью из серии «Как добрался, как живёшь, кто по жизни?». Я подумала о том, как забавно бы было с моей стороны зайти с криком «Вечер в хату, господа!». А потом спросить «Кто ты по масти?». Я не знаю, у них есть вообще тюремный жаргон? Я хмыкнула собственным мыслям, привлекая внимание ронина.       -Добрый день. Кира, полагаю?       -Ага. Верно полагаешь. Приятно познакомиться, - я улыбнулась, но предпочла продолжать стоять, опираясь на угол.       Образовалась неловкая пауза, в которой у этого Масамунэ прямо по лицу читалось «А дальше что?». Во-первых, он меня разглядывал, но, кажется, я уже начинаю привыкать быть на правах зверушки в зоопарке. Сейчас бы, конечно, крутануть сальто, чтобы впечатлить окончательно, да вот только я не умею. Во-вторых, я понимаю, о чём он думает. Он-то надеялся поговорить с Мэй лично, с глазу на глаз, а тут моя персона. Персона малоприятная, а после бессонной ночи ещё и выгляжу как человек, толкающий малолеткам дурь. Я бы сама при себе слова лишнего не сказала.       Мэй первая решила разрядить обстановку:       -Как Кирин?       -В полнейшем порядке, спасибо.       -А Кирин – это?.. – решила встрять я. Ну а хуле, как говорится, я и так мало чего знаю. Давайте, успеваю набрасывать варианты, что такое кирин. Трава? Женщина? Повозка? Оружие? Болезнь? Удивите меня в очередной раз, чего мне.       -Кирин – это моя лошадь, - отозвался Масамунэ, улыбаясь одним уголком губ.       -А, супер. Есть лошадь Кирин, а есть коняшка Кира. От первой, уверена, только польза, а от второй кроме убытка ничего и нет, - я хмыкнула.       Масамунэ, уголок губ которого дрогнул, засмеялся. А, даже такие шутки для него смешные? Заебись, поладим. По инерции засмеялась и я, Мэй же лишь сдержанно улыбнулась. Ну да, мы же выяснили, что здесь лошадь – я, так что мне и ржать полагается.       -Такао успел меня предупредить, что в клане необычная гостья. Может, обе присядете?       -С удовольствием, - ответила Мэй.       -Я постою, - сказала я, одновременно с подругой. Поймав её непонимающий взгляд, объяснила, - Вам всё равно наедине нужно пообщаться, важные дела свои решить, вам зачем лишние уши? Потом перескажешь кратко, мне хватит. Я же зашла поздороваться только.       -И что же, ты совсем не останешься даже на чай? – Масамунэ поднял на меня глаза, изогнув бровь.       -Если это чай без вина, то я пас.       -Так спешишь?       -Конечно, - я фыркнула, - каждая минута расписана. Вот прям сейчас по плану вам не мешаться, так что не буду ломать весь график.       Я попрощалась с Масамунэ, сказав, что Мэй мне позже всё расскажет, если они договорятся до чего-нибудь интересного. Да и вообще, какой чай? Они пьют его из милипиздрических чашечек, мне там на полглотка не хватит. Вот дома кружки так кружки – пол-литра кипятка с сахаром, маминым вареньем и купленным по акции печеньем, это да, это чай. Ну, может я просто не ценитель.       Я вышла на улицу, попутно оглядываясь. Несмотря на то, что всё, вроде как было относительно хорошо и спокойно, ощущение тревожности меня не покидало. Так и казалось, что сейчас пиздец подкрадётся незаметно из-за угла, нараспев протянув: «А самолёт летел, колёса тёрлися, а вы не ждали нас, а мы припёрлися!».       Собственно, пиздец-то не крался, да и выходил не из-за угла, а спокойно, как ни в чём не бывало, шёл по тропинке. Ну, или как там пиздец в женском роде? Хотя, зачем что-то выдумывать, когда всё уже было придумано за меня. Знакомьтесь, пиздец в женском обличии – Азуми.       Она обернулась, смерив меня высокомерным взглядом, в котором только на секунду промелькнул испуг. Ну уж нет, сучка, конечно я могла бы всё рассказать Такао и Чонгану, предъявив синяки на шее в качестве доказательства, но это было бы слишком просто. Я ускорилась и, догнав, схватила её за локоть. Не сильно, я же не садистка, как она, так, просто чтобы не вырвалась:       -Поговорить, может, хочешь, Азуми?       Та дёрнулась, вырывая руку, отшатываясь от меня, как от прокажённой:       -С чего это вдруг мне с тобой разговаривать?       -А с того, - я подошла близко, говоря ей тихо на ухо, жёстко чеканя каждое слово, - что ты, не умея контролировать мочу, ударившую в голову, пыталась меня прикончить. Захочу – скажу Такао. Но думаю тебе же хуже, если скажу Кадзу, - я увидела действительно страх в её глазах, потому что мои слова не звучали как шутка или игра. Ей важен Кадзу и его отношение? Охуенно, будем давить на самое больное, - но только в том случае, если мы между собой произошедшее сами не проясним. Ну так как? Поболтаем?       Я отступила от неё на шаг, наслаждаясь проделанной работой. Она оказалась меж двух огней, где с одной стороны ей светит только моё осуждение, а с другой – осуждение клана. Меня она терпеть не могла, но вот мнение клана для неё продолжало оставаться авторитетным. Было видно, как её бесило осознание, что теперь у штурвала корабля под названием «Судьба Азуми» оказалась я.       Она сжала кулаки до побелевших костяшек, уперлась взглядом в землю. Буквально через пару секунд вся обмякла, подняв на меня злые глаза:       -Что ты, тварь, хочешь? Поиздеваться? Унизить?       -Как «тварь» я ничего не хочу, а вот как Кира, которой ты вчера чуть не устроила встречу с отъехавшими родственниками – просто поговорить. Я не хочу портить тебе ни жизнь, ни репутацию, если она у тебя есть. Но прояснить ситуацию стоит.       -И кому станет лучше от прояснения? Тебе? Этой кицунэ? Будете на пару хохотать надо мной, загребая всё, что хотите?       Я закатила глаза, сложив руки на груди. Волосы мешались, но убрать я их с утра не решилась, чтобы не так сильно светить синяками. Выдохнула, сосчитав до пяти, чтобы не сорваться, потому что ситуация начала бесить:       -Я не настаиваю. Моё дело предложить – твоё дело отказаться. Но сидеть и ждать от тебя следующей подлянки тоже не собираюсь. Так что, мне уйти?       Азуми схватила меня за запястье, дёрнув, приближая к себе, зло, сквозь зубы, проговорив:       -Ненавижу тебя.       -Ещё пять раз повтори, я же не успела это понять.       Не отпуская моё запястье, она завела меня в дом, видимо, в свой. Захлопнула дверь, закрыв её изнутри. Это она закрыла, чтобы никто не зашёл или меня сейчас пустят на производство колбасы? Азиатский мясокомбинат в действии?       -Что тебе нужно?       Я присела, потому что разговор, кажется, предстоял сложным и долгим. Интересно, если ниндзя должны быть сосредоточенными и непоколебимыми, то по какому принципу в свой кружок весёлых и находчивых взяли Азуми? Вместо агрессивной машины для убийств? Так такая всех убьёт, включая заказчика, а потом и себя.       Я потёрла глаза, приводя себя в чувство. Нужно собраться. Аккуратно, спокойным голосом решила спросить то, что интересовало меня всю ночь:       -Азуми, а если бы ты всё-таки меня убила, то каким образом это всем бы объясняла?       Азуми молчала, сверля меня взглядом. Я понимала, что ей сложно говорить, что всё её существо противится разговору со мной, такой недостойной, отвратительной и мерзкой. Но я пришла к ней не из добрых дружеских чувств, а в попытке найти ответы.       -А почему я должна бы была объяснять твою пропажу? Глупая девка ушла в лес и не вернулась, наконец, услышав молитвы всех, кому она мешала.       Я хмыкнула:       -А разве я кому-то ещё жизни не даю, кроме тебя?       -Всем.       Не сказала, буквально выплюнула. Я ухмыльнулась, убирая упавшие на лицо пряди. У любого спора есть три стороны: твоя, моя и правда. Видимо, правда Азуми заключалась в том, что я хуже яда отравляю жизнь, медленно и постепенно. Мне не хотелось её осуждать. В этом нет смысла. На любое моё слово она найдёт ещё несколько, в которых окажется, что я хуже Сатаны.       -Это из-за Кадзу? – вопрос вырвался сам собой.       Азуми вспыхнула, широко раскрыв глаза. Угадала. Она приблизилась ко мне, но вовремя одумалась и отдёрнула руку. Опять душить хотела? Прекрасно. Просто вау, пушка, бомба.       -Тебя это не касается.       -Серьёзно, прямо не касается? Конечно, попытка покушения на меня совершенно меня не касается. Ты сама-то думаешь, что говоришь?       -А ты думаешь, что ты делаешь?       Действительно, что же я такое делаю? Ем? Живу? Сплю? С людьми общаюсь и выстраиваю взаимоотношения? Что из этого записать в протокол убийства, как смягчающее обстоятельство для Азуми?       -Хорошо, ладно, Азуми, предположим, я сука и делаю что-то не так. Только я вот не понимаю, к чему ты клонишь. Давай ближе к сути того, что же я неправильно делаю.       Азуми отошла, встав ко мне спиной, смотря в окно. В воздухе повисла тишина, пока она, всё также раздраженно, но уже тихо не начала говорить:       -Ты портишь всё, к чему прикасаешься. Ты влезаешь туда, куда тебя не просят. Делаешь вопреки просьбам и предостережениям, но считаешь что это – норма. Ты задушишь его собой.       -Ты про Кадзу?       Она выдохнула:       -Да. Ты не умеешь хотя бы прикидываться хорошей, только рушишь, рушишь и рушишь. Никто меня не слушает, все списывают это на твой характер, на твою адаптацию к новому миру. Но я вижу тебя насквозь. Ты гнилая, каждая клеточка твоего тела пропитана ядом. Но почему-то это замечаю только я.       -Азуми, это не причина. Такао глава клана, и ему решать, кто прав, кто имеет право, а кто заслуживает наказания. Твоя самодеятельность только бы всё усугубила.       -Поучать меня вздумала? – взвилась она, резко поворачиваясь.       -В мыслях не было. Уж прости, я не терпеливый учитель, как Такао. Я и в ебло могу с размаху дать.       -Никто бы не заметил твоей пропажи, кроме Кадзу. Он оберегает тебя, хотя, за что? Ты же поломанная глупая кукла, вечно ломающая комедию. Он совершенно не понимает, в какое дерьмо вляпался, подбираясь к тебе ближе. Ты отравишь и его жизнь тоже, как отравляла любую ситуацию до этого. Я просто… хотела уберечь его.       Она приложила руки к лицу, склонив низко голову, не глядя на меня. Я сидела, уперевшись взглядом в вазу, стоящую на полке, внимательно слушая Азуми. Хуже всего в этой ситуации было то, что я могла недолюбливать её, но она в чём-то была права. Она как альтернативный взгляд на моё пребывание в клане. И каждое слово острой иглой вонзалось под кожу, заставляя вслушиваться в её слова внимательнее.       -Но это же не тебе решать, кто ему подходит, от кого его следует оградить, как ему жить. Он вроде взрослый мальчик, чтобы понимать последствия.       -Может, он понимает последствия. Но ты, как пиявка, вцепилась в него. На его пути было столько проблем и боли, что ты, действительно, хочешь причинить ему ещё? Он задохнётся под толщей твоей злобы, истерик и эмоций. Всё человеческое, что в нём осталось – ты похоронишь. Его терпение не бесконечно, и последнее, что мне хотелось бы видеть, это то, как ты доведёшь его до предела. Иссушишь своими колкими словами.       -Ты, правда, думаешь, что я хочу ему зла?       -Меня не интересует, чего ты хочешь, ты просто не умеешь по-другому. Стерва, вроде тебя, не понимает, что причиняет кому-то боль, пока ей самой комфортно. В отношениях с тобой он завянет, отдаваясь тебе.       Я прикрыла глаза, сцепив руки:       -У нас с ним нет как таковых отношений.       -Это для тебя, - Азуми криво ухмыльнулась, - Или ты думаешь, что Кадзу заботится и целуется со всеми, с кем его сводит жизнь? Для тебя всё происходящее – игра, момент, пустышка. Ты ставишь его в положение, в котором ему придётся выбирать – отношения с тобой или собственное «я». И если ты его не отпустишь, то, выбрав первое, исчезнет второе.       Я почувствовала, металлический вкус, когда поняла, что слишком сильно закусила губу. Азуми сейчас не принижала меня, не оскорбляла, а просто расставляла по полочкам те мысли, что роились у меня в голове. С Лексом если было плохо, то вместе. Если хорошо, то вместе. Потому что мы были одинаково сломлены с ним и шли на дно вместе, крепко держась за руки, обещая не бросать утопающего. Но Кадзу – моя противоположность. Что будет с ним, если мы сойдёмся? В попытках не бросить утопающую меня, он утонет сам?       -Допустим, - я нервно сглотнула, запнувшись на полуслове, - допустим, ему не подхожу я. Хочешь сказать, ему подходишь ты? Хочешь сказать, что, исчезни я, у вас всё с ним могло наладиться?       Я видела, как побелели костяшки пальцев, когда она сжала руки. Азуми запрокинула голову, горько усмехнувшись:       -Я ему не нужна. Ему никто не нужен, кроме тебя. Я для него – пустое место. Он не сможет полюбить меня. А тебя сможет. Но тут уже не сумеешь его полюбить ты. Ты будешь наслаждаться им, пока не надоест, а после выбросишь его израненную душу, словно мусор. Ты, действительно, готова так поступить с ним?       Я резко дёрнулась, посмотрев в глаза Азуми:       -И что ты хочешь?       -Оставь его, пока не стало поздно. Не души его собой. Не хорони его душу под своим «хочу». Я ненавижу тебя, но ему желаю только лучшего. И если в тебе осталась хоть капля человечного, то послушай меня. Столкнув вас вместе, получится взрыв чувств. Но разве кто-то выживает при взрыве?       Мы обе замолчали. Мне нечего было сказать, но почему-то глаза защипало. Так отвратительно оказываться напротив того, кто прав в твоей личности. В прогнившей насквозь, сломанной и криво собранной личности.       -Если я его оставлю… - я глубоко выдохнула, уставившись в пол, - поклянись, что ты больше не притронешься ни ко мне, ни к Мэй. Я… Я не буду никому говорить о произошедшем ночью, но если я узнаю, что ты замышляешь любую, даже самую мелкую пакость против кого-то, я молчать не буду.       -Ты ставишь мне условия? Сделка?       -Тебе это выгоднее, чем мне. Это не сделка, это просьба. Ты же просишь меня, так почему я не могу встречно просить тебя?       Азуми хмыкнула:       -Хорошо. Я клянусь своей жизнью, что больше не притронусь к вам двоим. Довольна?       Я встала, положив волосы так, чтобы синяки было почти не видно:       -А может быть иначе?       Я открыла дверь и вышла, хлопнув ею. У меня снова подрагивали руки, но сделать с этим я ничего не могла.       Как мне смотреть ему в глаза? Как сказать, что всё, что между нами произошло – ошибка? Пора было признать, что я влюблялась в него. Я должна решить, что для меня важнее: собственное счастье, к которому так тяготеет сердце или доводы разума, в которых я одна, но все защищены? Азуми права в каждом сказанном точном слове. Он не выдержит. Не выдержит меня. Одно дело влюбиться в недосягаемую фигуру, отличающуюся от остальных, но совсем другое – совладать с ней.       Если любишь – отпусти. Это ложь, но ложь во благо. Потому что Кадзу не заслужил эмоциональных качелей-каруселей, не заслужил смен моего настроения и вечные догадки о том, что случилось. А я не заслужила Кадзу. Каждому воздастся то, чего он достоин. Но любви я не достойна, как бы больно не было это признавать.       Потому что когда в голове мысли уверяют, что ты портишь жизнь человеку, на которого тебе не безразлично, то это просто мысли. Ты просто себя накручиваешь. Но когда это говорят со стороны, так чётко обозначая границы дозволенного для тебя, то это другое. Это хуже. Это правда.       Я шла на ватных ногах по знакомой дорожке. Мимо домов. Мимо дома Чонгана. Мимо дома Такао. Я заметила воду, и только потом дом Кадзу. Может, утопиться?       Он вышел из дома, ставя мишень, доставая ножи и отходя на приличное расстояние. Такой сосредоточенный, попадающий раз за разом в цель. В голове проносился он и наш вчерашний поцелуй. Его тёплые и сухие ладони, очерчивающие контур моего лица. Мой нечаянно вырвавшийся стон. Нежность и желание просто остановить момент. Улыбка сама поползла по лицу. Нужно перестать думать. Перестать чувствовать. Нужно отключить влюблённость и отключиться самой.       Он обернулся, замечая меня. Так искренне улыбнулся, аккуратно кладя занесённый для броска нож в сторону. Я не могу так. Это жестоко. Я не хочу. Я хочу сделать вид, что всё хорошо. Уткнуться лбом ему в плечо и нести какую-нибудь чушь. Шутить свои тупые шутки и просто быть рядом с ним. Но это тоже жестоко. Направо пойдёшь – жестокой окажешься. Налево пойдёшь – сердце разобьёшь. А прямо пойдёшь – убьёшь всё на корню. Вот тебе и розовые очки, бьющиеся стёклами внутрь.       Я пошла прямо, прямо к нему. Это нужно. Так будет правильно. Так будет лучше для всех.       -Привет, - Кадзу взял мою ладонь в свою, крепко сжав. Прямо как вчера, - замёрзла? Руки ледяные.       Конечно у меня руки ледяные. Потому что я уже этими руками вырыла себе могилу. Стою в этой самой могиле на четвереньках, пока жизнь меня жёстко поёбывает. Хотя, может, пора перестать сваливать всё на жизнь, если эту жизнь проживаю я, и все решения в ней – мои?       -Надо поговорить, - самоё сложное – начать. Потому что заготовленные предложения рассыпаются на отдельные слова, слова на буквы, а буквы превращаются в несвязное месиво из звуков.       Кадзу понял, что что-то не так. Всмотрелся в моё напряжённое лицо и удивился, когда я аккуратно выдернула руку, спрятав её в карман толстовки.       -Что случилось?       Слова застряли сухим комком в горле, не желая видоизменяться в звук. Нужно взять себя в руки. Соберись, Кира.       -Прости меня, - я старалась не смотреть на него, повесив голову, - я идиотка, которая снова повелась на собственные чувства. Но это было ошибкой. Это… Этот поцелуй… он ничего не значит, так ведь? Мне было плохо, ты поддержал. Это ничего не значит и значить не должно. Я не хочу, чтобы он что-то значил.       -Кира…       -Кадзу, прошу, пожалуйста, дай мне договорить. Я обещаю, клянусь, я к тебе больше не подойду. Я не буду лезть к тебе, давать какие-то ложные надежды. Меня в твоей жизни будет по минимуму, но между нами ничего не будет, а это главное. Ты будешь жить как раньше. Я буду жить, как раньше. Всё станет так, как оно должно быть. Ты же это понимаешь?       Он молчал. Но тут дёрнулся, убрав волосы с моей шеи. Заметил синяки. Недовольно, почти шёпотом, задал вопрос:       -Кто?       -Ты про что?       -Кто. Это. Сделал?       Я отстранилась, пригладив волосы:       -Это не важно. Я не про это сейчас. Кадзу, послушай…       -Это не было ошибкой. Мы оба эта знаем. Если бы я видел, что ты врала и играла, то не тронул бы. Мы оба этого хотели. В ином случае я бы не ответил. Не прикоснулся бы. Объясни мне, что происходит? Тебя вынудили так говорить?       Нужно довести дело до конца. Сердце бешено стучало, крича о том, что он прав, что мы всё пересилим, я не буду портить его, мешать ему и душить собой. Но доводы разума звучали логичнее. Сказала «а», говори и «б». Отступить нельзя.       -Хорошо, вчера я этого хотела. Но сейчас – всё. Конец. Точка. Финиш. Мы не будем вместе. И ты понимаешь, что так правильно.       -Не понимаю. Чудная, мне ты нужна. Что происходит? В чём причина перемен?       -Во мне. Причина только во мне. Я не знаю, как… Давай, давай представим, что будет, если я вернусь домой, а между нами что-то завяжется. Мы оба останемся у разбитого корыта, с разбитыми сердцами и лишним грузом воспоминаний. Так что пробовать даже не надо.       -А если не вернёшься?       -Я вернусь. Я в этом уверена. Я не останусь здесь в любом случае.       Кадзу снова подошёл, аккуратно придерживая меня за плечо. Он молчал, всматриваясь то в моё лицо, то в проглядывающие синяки, то в дрожащие руки, после чего спросил:       -Тебе хорошо со мной?       Я отвернулась, чтобы не встретиться взглядом с ним:       -Перестань, это запрещённый приём. Я не буду отвечать.       -Ответь, прошу.       -А это что-то изменит? Моё решение – окончательное и обжалованию не подлежащее. Я пойду.       -Кира.       -Прости, прости меня, пожалуйста. Можешь ненавидеть меня, но так будет лучше. Для всех.       -Для кого – для всех? Вряд ли будет лучше мне. Тебе. Нам. Так для кого же?       Я вывернулась, отойдя от Кадзу на несколько шагов. Нельзя поддаваться чувствам. Нельзя идти на попятную. Шаг. Второй. Третий.       -Просто поверь мне, что так будет лучше.       Я развернулась, быстро шагая дальше от дома, чувствуя, как он сверлит меня взглядом в спину. К глазам подступили слёзы. Нельзя. Ни одной слезинки. Прямая и гордая осанка. Спокойная и расслабленная походка. Поднятая голова. Взгляд прямо.       Быть сукой – это сложно, невыносимо и больно. Потому что сук не любят. Не жалеют, не видят за хорошо выстроенным образом человека. Все видят в тебе лишь неплохо прописанного NPC, нажав на которого получишь пару колких фраз.       Потому что никто не может знать, что кроется за образом. Потому что образ, в первую очередь – стена. За этой стеной можно пережить любую бурю, склеивая ранки дешёвым пластырем. Но никто и не узнает, что таится у человека внутри, образ которого пропитался поведением недостойной счастья твари. Потому что стервы не делятся проблемами. Не жалуются. Весь удар можно принять на себя, отражая его мразотным комментарием.       Защитная оболочка прекрасна и нерушима. У суки нет чувств, желаний и потребности в ласке. Они просты в обращении и пользовании рядом с такими же злыми и отвратительными людьми. Всё светлое и прекрасное рядом с сукой погибает на корню. Образ служит лишь для собственной защиты. Для защиты от обидных слов, от несправедливости к себе, от сплетен и шепотков, доносящихся в спину.       И это был первый раз, когда я использовала его, чтобы защитить других, от себя в первую очередь. Суку невозможно любить. Можно использовать. Но лучше, конечно, ненавидеть. Потому что для меня это уже привычно – быть ненавистной для других. И прежде, чем кто-то может уколоться об израненную тварь, пусть лучше наткнётся на колючки, самостоятельно выращенные в целях обороны.       Главное – не показывать чувств. Не показывать, насколько суке, вроде меня, может быть больно от принятых решений. Потому что я собственными руками только что раздавила чувства, зарождающиеся постепенно. Потому что жизнь - это вечный выбор. Правильны ли мои выборы? Если от этих выборов будут минимальные потери для других, то всю боль я готова взять на себя. Я смогла вынести нескончаемые проблемы до этого, значит, смогу и сейчас. Пусть это будет неправильным только для меня.