Рецидив

* Умные люди говорили, что все проблемы идут из детства. У Ирки в детстве появилась непомерная надежда на лучшее. Надежду эту не загубили ни юные родители, отчалившие в неизвестность сразу после ее появления, ни бедность, ни жизнь в старом доме с перебоями горячей воды. Как водится среди растущих где попало сорняков, Ирка Хортица обладала удивительной живучестью. К тринадцати годам она умела полоть огород, мыть посуду, готовить простой обед на себя и бабку, недурно разбиралась в счетах за электричество и даже могла постоять за себя в собесе. Она отлично усваивала иностранные языки, лезла во всевозможные олимпиады и спартакиады, надеясь урвать свой счастливый билет в хорошую жизнь, и очень быстро взрослела. Взросление в городской балке не сделало из Хортицы нежный цветок, иначе как Иркой она себя не понимала, но одну вещь было в ней не задавить — эту детскую надежду на сказку. Во взятых из библиотеки книгах, в просмотренных на рябом старом телеке фильмах, в рассказах старшеклассниц, подслушанных в туалете — везде сияла начищенной ложкой настоящая любовь, правильная, та самая. Любви не нужны были деньги, любви не мешало сиротство, любовь не могла предать, и Ирка ее хотела, эту любовь до звона в ушах и сердечного приступа. Когда ей стало четырнадцать, в жизни появился Андрей. И поначалу сердце сладко замирало, а в ушах эхом отдавались его слова, когда он предлагал прогуляться после уроков. Все вдруг перестали в ней видеть хамку и нищенку, раз уж Андрей из одиннадцатого что-то смог разглядеть. Легко быть всеобщим любимцем, будучи взрослым, красивым и в меру наглым, легко сводить с ума девочек классами младше. Ирка, как ни старалась, не могла обмануть своё тщеславие и отчаянную жажду быть любимой. Конечно, она купилась. Все было хорошо и в меру до поры до времени, пока друг другу они не стали не по размеру, пока Андрей вдруг не вырос, а Ирка не испугалась этой взрослости. Он научил ее целоваться, а теперь смотрел так, будто чего-то ему не хватало, и она не хотела даже догадываться об этом в девятом классе. Сложно было закрыть глаза на мысль о том, что мама родила ее в семнадцать лет. Андрей ничего не говорил, ни о чем не просил. Он лишь становился резким и грубоватым, ощущая ее тревогу, отмахивался от разговоров, где-то пропадал. Расстаться было ее идеей, от которой он тоже в начале отмахнулся, а потом пришёл и заявил, что ему это надоело. И в тот день на ее коже появилась первая метка. ** До самого окончания школы Ирка больше никого к себе не подпускала, хоть привлекательность ее после истории со старшеклассником значительно выросла. Крепко ухватившись за пару близких друзей, Хортица не решалась ни с кем сближаться, да и времени для этого не видела в вечной суматохе учебы и в своих больших планах. Понятное дело, что Лёша в ее жизни не планировался, как и любая из ее проблем. Но он внезапно объявился, чтобы вытащить из передряги, и сначала Ирка восприняла это с дружеской благодарностью. Потом начались прогулки, провожания до дома, всякая мелкая помощь вроде приколоченной полочки в коридоре. Лёша быстро начал занимать пустующее место в уголке ее сердца, то, которое она едва вычистила от воспоминаний об Андрее. Прошло два месяца до их первого поцелуя, и это была ее затея. Как-то само собой это означало новые отношения, Лёша выпятил грудь колесом и широко улыбался, а она не могла в это не втянуться. И что-то разгоралось в ней этим летом, в едва повзрослевшей девочке, а Лёша будто бы понимал это, когда моментами его взгляд темнел. В итоге они лежали рядом на ее чердаке и тихонько, чтобы не потревожить спящую этажом ниже бабку, друг к другу приставали. В этой тайне что-то было такое, что заставляло Ирку задыхаться от восторга, и желание приключений сводило ее сильнее привычного страха. Все оказалось неловко, неполноценно, несоответствующе. Да, защищенно — по ее железному требованию, — да, осторожно, — из его личной инициативы. Ирке не было плохо или хорошо, ей было странно, но Лёша был доволен и улыбался ей как-то иначе. Ирка прижалась к нему и понадеялась, что впереди их ждёт что-то хорошее. После этого у Спиридонова знатно сорвало башку от идеи о том, что она теперь ему принадлежала и полагалась; Хортица недолго смогла терпеть приступы гнева и ревности, ровно до того дня, когда ее начали обвинять в дружбе с Богданом. К прошлой немного поблекшей метке добавилась свежая. *** Если жизнь в балке чему ее и научила, так это стоять за себя, не давать никому ставить себя под сомнение. Это касалось всего в ее жизни: друзей, доходов, статуса, партнёров для отношений. Ирка всегда отличалась резкостью в словах и действиях, и за свою правду стояла беспрекословно. Этим, наверное, она зацепила Марину. Маринка была из категории тех, кого в школе Хортица называла не иначе как злобными суками — то ли от зависти, то ли в целях самообороны. Марина одевалась с иголочки, приятно пахла, ее льняные волосы хотелось собирать в горсти и оттягивать ее лицо, пока она стонет, и эти мысли начали ее посещать слишком быстро. Была у Марины какая-то особая энергетика, от которой у всех вокруг сносило башню. Им хватило пересечься в баре у универа и выпить по пиву, чтобы Марина притащила ее к себе в квартиру и повалила на кровать. Марина жила одна, к потолку в ее спальне крепилась красная подсветка, а в шкафу под бельём лежало что-то интересное. Марина мастерски владела языком, когда не нужно было разговаривать, и в эти часы они понимали друг друга лучше, чем когда-либо. Но стоило Ирке выбраться из чужой постели, как они с Мариной начинали друг друга мучить. Казалось, что жили они на двух разных планетах, и каждая попытка сближения грозила закончиться апокалипсисом. Марина не могла выговорить желаемое, Ирка боялась быть осмеянной, им обеим отчаянно хотелось близости и невозможной, недостижимой любви. Гордость и страх задушили в себе даже негаснущую эту страсть, заставляя Ирку опомниться и уйти в сторону. Марина возвращалась за ней, и все начиналось по новой. Нужен был повод, чтобы уже устать от этих ожогов и несбывшихся ожиданий, и Марина в обычной своей беспардонной манере не преминула его предоставить. Ирка же, вооружившись грубостью как щитом, смогла наконец уйти с поля боя. Ворочаясь ночами от обиды и неудовлетворенности, Хортица думала про третью метку, издевательски оставшуюся под ее предплечьем. Казалось, этой-то уже точно не побледнеть. **** Жорик подвернулся в ее жизни удивительно не вовремя и сразу же вызвал гамму смешанных чувств. Он был долговязый, худой и нескладный, рядом с маленькой Хортицей и вовсе выглядел как фонарный столб. Но кроме несуразной внешности и местами невыносимого поведения было в нем что-то, с чем Ирка была давно и близко знакома. Ощущение чужого одиночества оглушило ее, наложилось на личный паршивый период жизни, и Хортица подалась навстречу с одной оговоркой: никакой любви не предвидится. Жорик покивал головой и продолжил с ней целоваться. Оказалось, что достучаться до этого Пенька она не смогла — но и отказаться так просто не получилось. Не тогда, когда на тебя смотрят с таким обожанием, когда каждый секс похож на поклонение, когда не можешь дождаться следующей встречи, потому что проявляется в нем порой нечто совершенно иное. Расплатой за это оказался характер Пенька, явно цеплявшегося за неё, как за спасательный круг. Малознакомый ей парень вдруг пускал в неё корни, говорил о прошлом, мечтал о будущем; Ирка пятилась назад, пока пяткой не съехала с обрыва. Когда вес чужих ожиданий стал совсем уже неподъёмным, Ирка решилась на свой прыжок, оставив за собой обозлённого человека с разбитым сердцем. Метка после него осталась совсем неявная, чтобы Хортица могла себя оправдывать: «ну я же сразу предупреждала». Ей тоже хотелось любви, но не там, не тогда и не с ним, и теперь они оба расплачивались за ее ошибку. ***** Когда вера в любовь конкретно для неё уже будто ушла в детство с Дедом Морозом, ей повстречалась Дина. По привычке разожглось все у них с первой искры — у Ирки были мастерские навыки выживания в дикой природе. Дина смотрела на неё с неподдельным интересом в глазах и сдержанно улыбалась. Когда Ирка проводила ее до дома и попросила о поцелуе, та отозвалась: «я об этом весь вечер думаю». Оказалось, что дальше мыслей она так и не сможет зайти. Ирку смыло этими эмоциями, будто брошенную на городском пляже бутылку, и она стремительно, неумолимо, взаимно влюбилась. Динина сдержанность не помешала ей раздеться на втором свидании, и в свете от экрана ноутбука она выглядела до боли красиво. Они спешно заплетали друг другу длинные волосы, путаясь в руках и поцелуях. В то время казалось, что за эту девушку Хортица отдаст свою жизнь. С Диной не было просто. Она, привыкшая к красивой жизни, вечно окружённая глупым мужским вниманием, не понимала, как можно с той же легкостью пользоваться влюблённой девушкой. Иркой Хортицей вообще воспользоваться было крайне трудно, не для того ее бабка растила в неблагополучном районе города. Но Ирка умела сильно, всем сердцем привязываться, хотела дать Дине все на свете, а Дина не умела принимать подарков. Отдаваться в ответ — не умела тем более. Очевидные их проблемы приносили Ирке новые раны, но она впервые в своей жизни лишь молчала и улыбалась на них, пытаясь не разрушить уже надломленное. Ей, привыкшей стоять на своём и ни за что не оправдываться, приходилось теперь прятаться вместе с Диной. Потому что она так росла, потому что семья и друзья не поймут, потому что есть статус, есть ожидания, ну разве ты не понимаешь? Ирка понимала, что поезд уже улетает с рельс, а стоп-кран никак не нажимается. Когда Дина предпочла ей сохранение стабильности в своей высчитанной жизни, Ирка скулила хуже побитой собаки. Когда Дина в слезах, впервые на ее памяти дав слабину, объяснялась перед ней в своих страхах, Ирка горько улыбалась и гладила ее по золотым волосам. Когда Дина сказала, что им не стоит больше видеться, Ирка скорчилась от боли в своей постели, пока метка каленым железом проявлялась на ее коже. Такого предательства она не ощущала с первого рассказа бабки о родителях. ****** Восстановление отняло у неё достаточно времени, пока Ирка пыталась соскрести рассованную по углам гордость и отделить себя от любви. Тем временем она смогла закончить универ, найти работу, обзавестись парой вредных привычек и новой компанией, с которой можно было вместе прикатить на шашлыки или завалиться в клуб, и в этой компании сильнее всего она привязалась к Рудому. Хотя больше казалось, что это Рудый увязался за ней: его интерес был настолько очевиден, что друзья не уставали над ним подтрунивать. Ирке нравилась их с Рудым лёгкая дружба и шутливый полуфлирт, который она поначалу списывала на его характер. Она потакала этим шуткам, пока в итоге он не поцеловал ее на городском пляже за камышами. Ей стало страшно. Их отношения казались нереальными в своей доброте и понимании: Рудый хотел видеть ее рядом с собой всегда, перезнакомил с друзьями, показал отцу. Рудый с удовольствием носил ее на руках, гладил по волосам и сто раз на дню восхищался без лишней лести, совершенно искренне. Ирку оглушило этой взаимной радостью, и она отдалась в ее объятия, с каждым днём все более доверяясь. Каждый их секс был потрясающим, у Хортицы ноги подкашивались от одной мысли об этом; она могла смотреть на Рудого часами, вести бесконечные переписки, растворяться в его компании. Вскоре все ее истории уже начинались с его имени, Таня всюду звала их парой, а Богдан принялся шутить о странном отчестве для будущих детей. Ирке правда было хорошо. Но ей было тесно. Она хотела вперёд и вверх, подальше от надоевшей балки, подальше от родного Днепра. Она знала кучу иностранных языков, хотела объездить мир, нигде долго не задерживаться; Рудый только начал продвигаться по своей военной карьере. Он ничего не обещал, ничего не мог решить, и она решила остаться с ним на неопределенное время. Это ощущалось как жертва, а Рудый жертвовать другими не любил. На последнее их свидание он пришёл с предложением расстаться, не принимая никаких возражений. Он вытерпел слёзы, удары и крики, усталый осипший голос, безнадежную злость и невыносимое разочарование. Он проводил ее до остановки, последний раз крепко обнял и извинился за то, как бессовестно ее подвёл. Ирка ехала к Тане, ошалело глядя в экран своего телефона, и даже не обращала внимания на ноющую боль от появления новой метки. У неё так сильно болело сердце, что тяжело было дышать. Больше она не сказала Рудому ни слова. • В новых местах работы, городах и возможностях для неё открывались совершенно иные люди. В Берлине она оказалась среди любителей ночных клубов и фестивалей, в Кале ходила на кинопоказы под открытым небом, а в Солсбери облазила все древние руины и старинные замки. Ей встречались потрясающие личности, и Хортица впервые в жизни влюблялась чисто по-дружески. Друзья не разбивали ей сердце, друзья пускали ее в свою жизнь и делили все поровну, не требуя выбирать. Ирка с удовольствием тратила недели и даже месяцы в полюбившихся городах, но в итоге всегда уезжала одна. Как-то вечером в Глазго к ней в очередной раз подсели в баре — это было неизбежно для одинокой девушки в публичном месте. Ирка не то чтобы имела нужное настроение для разговора: у неё только что случились небольшие проблемы с работой, и ей скорее хотелось подраться, чем улыбаться незнакомому парню. Парень этот, кстати говоря, поставил перед ней бокал вкусного сидра и заговорил на чистом украинском. — Не помешаю? — Вот уж не ожидала здесь встретить земляка, — откликнулась Ирка, оглядывая незнакомца. Он однозначно был в ее вкусе, да и сложно было представить кого-то, кому такой бы не понравился. Парень кривовато улыбнулся, обнаружив свои ямочки на щеках. — Я не из Украины, если ты об этом, — он пожал плечами, отпил своё пиво. — Но в Киеве бывал, приятнейшая столица. — Какие ещё языки знаешь? — Европейские, пару азиатских, русский. Я их вроде как коллекционирую. А что насчёт тебя? — В основном европейские и славянские, не встречала раньше таких же полиглотов. Тебя как зовут? — Айтварас, — он проследил за ее удивлённой реакцией внимательным взглядом. — Да, странно, я привык. — Извини, — она неловко хихикнула, протянула ему руку, — просто Ирка. Настал его черёд удивленно вскидывать брови; Айтварас взял ее ладонь в свою, поднёс к губам и поцеловал. Хортица не представляла, как на это реагировать. — Не хотел тебя смутить, но мне показалось это уместным с такой красивой девушкой. — Ты что, принц или типа того? — Все возможно, — он загадочно улыбнулся, и от этого хитрого вида Ирке хотелось одновременно закатить глаза и растаять на месте. От его голубых глаз у неё начинало знакомо сжиматься нутро, а это был дурной знак. — Принцы не должны ходить по барам, — заметила Ирка, указывая на его бокал темного. В лице Айтвараса проявилось что-то надменное. — Я никому ничего не должен, — и тут же в глазах сверкнула хитринка, — к тому же, как бы я иначе встретил тебя? — Может показаться, что ты ко мне подкатываешь. — Может показаться, что ты отвечаешь взаимностью. — Я возьму ещё сидра, тебе повторить? — Ирка подорвалась с места ещё до того, как он кивнул ей. Не могла же она опьянеть с двух бокалов, тогда от чего так горели щеки? Ей вспомнился ряд несмываемых меток на руке. За каждый промах платить было все больнее. Пожалуй, стоило сбежать уже сейчас, пока он ждал ее за столиком… — Извини, не могу позволить девушке заплатить за меня, — его предплечье вдруг оказалось прижатым к ее плечу, и эту близость можно было списать на толпу у бара. — Или боишься, что меня кто-нибудь перехватит в очереди, — усмехнулась Ирка, глядя на него искоса. Айтварас улыбнулся. — Тогда мне придётся устроить дуэль. Почему-то он выглядел невероятно знакомым в неоновой подсветке бара, а на его сногсшибательную улыбку хотелось смотреть сто тысяч лет. Он выглядел как тот, кто мог разбить ей сердце. Ирка нашла его руку своей, переплела с ним пальцы. — Не теряй меня, — сказала она, позволяя этому принцу не оправдать ее ожидания.