I.
Rob Zombie — Superbeast
Катя влюблена в рок, а Дамиано — в Катю (рок ему пришлось полюбить, а вот с Катей вышло все как-то без насилия). Поэтому, лежа на сорванных с кровати одеялах на полу в номере, они делят одну гильзу, забитую гидропоникой, на двоих и слушают Rob Zombie. Мозги улетают через пару минут, окутанные магической шапочкой воздействия травы. Катя запрокидывает голову и закрывает глаза, раздраженно соскабливая несуществующую грязь с указательных пальцев ногтями больших быстрыми движениями. В номере отеля курить траву с итальянцем — все равно что попадать в королевство кривых зеркал, где бедные, недоедающие, мерзнущие снежной зимой, живущие в недостроенном доме люди кажутся успешными, сытыми, согретыми и удовлетворенными жизнью; где политические игры отражаются веселым летним лагерем для иностранцев; где леденящие актерские отблески взгляда сменяются робким, но спокойным интересом; где разврат сменяется тишиной. Королевство кривых зеркал в детстве Катерина любила сильно, перечитывала раз в год, начиная с одиннадцатого класса, когда выручка от концертов более-менее наладилась, а уж во времена болезней, особенно с тяжелым диагнозом «разочарование в социальных ценностях», нарушала стандартную регулярность и листала чаще, порой принимаясь и за советский фильм. Не то чтобы сказка могла быть выбрана историей, близкой к ее жизни, но одной из любимых, успокаивающих, она бы ее назвала. Павленко медленно поворачивает голову к лежащему рядом итальянцу. Тот замер, молчит, смотрит своими огромными глазами в потолок, стучит пальцем по полу — может, в голове напевает какую-то новую песню, едва шевеля губами. Губы Кати в ответ тоже шевелятся, беззвучно выговаривая имя итальянца, перевернутое в кривом зеркале — Онаимад. Выходит не с первого раза, зато становится смешно. — Чего? — непонимающий Онаимад забавно дует губки, но вместе с тем правда пытается понять. — Ничего, мелочи, — Павленко улыбается, тянет руку, чтобы коснуться замерзшими пальцами щеки итальянца, но в последний момент хлопает его по плечу, подбирая слова в ментальном переводчике для вопроса: — Какая твоя любимая сказка? — Сказка? — брови итальянца живут своей жизнью, бегающие в эмоциях по лицу, выражая то недоумение, то интерес, то потерянность: — Сказка про Шум. — Я серьезно, дурачок! — от эффекта коноплички Катарина смеется громче, качает головой, позволяя окружающей действительности вокруг шевелиться на волнах вместе с ней. Онаимад переплетается с Дамиано, они смеются вместе, вместе втроем — уверенная, обкуренная, жизнерадостная украинка, сексуальный, самоуверенный, шумный итальянец-рок-звезда, а вместе с ними неуверенный, милый до неприличия, трогательный итальянец, узнавший о гидропонике, хранящейся в номере у Катьки и напросившийся прямо в ночи. — Ну… Не знаю. Может, сказка про сковородку, — отсмеявшись, как-то серьезно произносит Дамиано, а после переводит свой взгляд на Катю, таращится прям, ждет, что спросит, что это такое. Только Павленко знает, что это за сказка. Жили-были дочь с отцом, жили бедно, но дочка не унывала и постоянно пела всякие разные песни. Однажды, угостив проходящую волшебницу последними остатками еды, получили они в дар необычную сковородку. Сковородка умела готовить сама, оживая в руках дочери, которая то и дело напевала разные песни, готовила она жаркое или котлеты. Сюжет сказки разворачивается быстро, включая в себя королеву, хворающую и отказывавшуюся есть, которая сможет выздороветь лишь благодаря котлетам и жаркое; королевича, наглого и в один момент измазавшего лицо дочери сковородкой так, что она и отмыть не могла; доброго, но бездействующего короля; и целый народ, который всегда готов принять бесплатную еду, но не всегда может быть за нее благодарным. Разумеется, в конце королева обязательно излечится, девушка выйдет за королевича, а народ будет и счастлив, и проучен за алчность. Народная, итальянская. Павленко знает, что это за сказка, потому смотрит на Дамиано и хлопает глазами, пытаясь сообразить, является ли пауза каким-то намеком. Дочка-то не унывает, дочка готовит и постоянно поет. — Я ее знаю, — наконец выдает Катерина, поудобнее укладывая под головой подушки, сваленные на пол. — Приготовишь мне сало? Дамиано произносит эту абсурдную фразу с настолько глупыми, щенячьими глазами, так медленно, вдумчиво и романтично, что Катю вновь начинает распирать дикий хохот. У каждой пары своя романтика, и у них, будь они парой, это нежно клокочущее слово «сало» ставит свой приговор. — Извини, пожалуйста, но ты дурачок, да? — наконец, успокоившись, произносит Катя, все еще смеющимися глазами поглядывая на Дамиано: — Какое нахрен сало, ты вообще есть это сможешь? — Ну а что тогда? — Таким потерянным и обиженным Павленко видит итальянца впервые. — Не знаю, драники, капустняк, вареники… — неторопливо перечисляет Катя, качая пальцем из стороны в сторону. — Ка-пус-ня… — Дамиано очарованно шепчет название овощного супа, пропуская буквы, меняя ударения, но совершенно точно влюбляясь в новое слово. — А ты мне лицо сажей измажешь? — скептически произносит Павленко, приподнимаясь на локтях и поглядывая на итальянца. Сцена с Дамиано, нежно шушукающим рядом, и Катей, отвечающей с насмешкой, но всерьез, действительно провоцирует на смех. Павленко надеется, что завтра по щелчку пальцев ее вечерний ироничный тон будет списан на эффект гидропоники, как-никак, обижать всерьез итальянца, выглядящего сейчас максимально растерянным, в ее планы не входит. — А я тебя замуж возьму, — наконец выдает хриплым, сиплым голосом итальянец. Кажется, это становится его последним подвигом. Дамиано сглатывает, будто бы только что с серьезностью переборщил, и звучит это действительно как-то чересчур прямо для простого разговора о сказках, если учитывать его немигающий взгляд и честные глаза. Павленко и сама теряется, но берет ответственность за возвращение к безопасному разговору: улыбается, наконец дотягивается руками до итальянца, дабы обнять его, меняет тему разговора, а в голове делает пометочку, что если этот дурной правда решит осуществить свои обкуренные планы, то, с его озабоченностью украинской культурой, придется руки лентами обвязывать, венки надевать да через костер прыгать.II.
The Pretty Reckless — My Medicine
The Pretty Reckless — Make Me Wanna Die
Arctic Monkeys — Do Me a Favor
Катя не курит, и дело не столько в рациональности и цинизме, но и банально в том, что с ее легкими ей бы в принципе жить в соляной пещере. Но сейчас, когда из колонок раздается дрянная музыка Тейлор Момсен, которую Катя уже переросла, а Дамиано, видимо, еще нет; когда в руке, по дешевым штампам, опустошенный бокал; когда она, черт возьми, сидит сверху на итальянце, а тот то ли совершенно пьян, то ли вот-вот задохнется от ощущений — вот тогда без сигареты не обойтись для соблюдения всех канонов. Стук пустого бокала о тумбу не беспокоит никого, скорее радует: один из последних раздражителей оставил их наедине друг с другом и сигаретами. Под клубами дыма творится самый медленный секс в жизни Павленко: она качает бедрами, медленно, к своему сожалению, даже в такт песне, хищно сжимает одной рукой плечо Давида, а холеными пальцами другой сбрасывает пепел с сигареты. Когда Павленко еще играла в юношеской рок-группе, по рукам ходила книга Сорокина, где она впервые смогла представить настолько спокойный и неторопливый секс. Хотя сексом это было назвать сложно: по факту мужчина и женщина просто лежали в ванной, курили и были соединены гениталиями. Реальная жизнь Павленко нравится больше, чем графомания Сорокина. Короткие пряди выпадают из общей прически, добавляя образу орлиной хищности. Катерина, уподобившись стервятнику, нависает над итальянцем, ногти, покоящиеся на чужих плечах, вот-вот дорастут до когтей, что распорят нежную, поцелованную солнцем кожу, а взгляд пробуравит чересчур эмоционального и наглого юношу до внутренностей. Давид пьян достаточно, чтобы в голове поселилась назойливая, неприятная мысль о том, что ему, с его долбящей в голову и пах популярностью, все равно, с кем спать. Сегодня Катя, завтра Катя, всю неделю Катя, а потом калейдоскоп из имен, мужских и женских. Накрашенные глаза опасно сужаются. Одно время Павленко верила, что она жертва, которая отойдет с цели, почувствовав укол ревности, услышав это мерзкое, пошлое «You makeme wanna die, I’ll never be good enough» в такой подходящий момент. Только вот Катя себе врать перестала. Цель видит, когти выпускает и цепляет, не думая, поздно или рано. От болезненных ощущений — а кому приятно, когда чуть отросшие ногти совершенно бесцеремонно вгоняются в кожу — Дамиано не возмущается, а стонет. Звук его связок даже сейчас как мелодия, восторженная, изнывающая, жаждущая и покоренная. Великая икона, секс-символ двадцать первого года, выдает желание быть покоренным, на колени бы встал, если возможность была. Только его покоренность не вульгарная, как у извращенцев в сети или как изукрашенное лицо Момсен, а естественная, не теряющая гордость. Дамиано не скрывает страсти, хитрого, лисьего взгляда, и наверняка своей еще юной, трогательной душой представляет свою жажду как романтичное поклонение даме сердца, где он рыцарь, грациозно встающий на одно колено. Наконец-то сжалившаяся нейросеть сменяет голос Момсена на урчащий тон Тернера. В глазах Дамиано пробегает искорка, дерзкая, развратная, на что Павленко с усмешкой, ровно настолько же бесстыдной, переводит одну руку ему на шею, сжимает, давит, пока не слышит столь желанный хрип и не видит умоляющий взгляд.III.
Slaves — Cheer Up London
Slaves — The Hunter
В какой-то момент Павленко начинает беситься от всего. Человек, который в раннем возрасте был практически бездомным, сейчас отрывается на выступлении других стран, живет в отеле, предоставленным просто так, путешествует по Нидерландам просто потому что и видит совершенно равное отношение от тех, кто с детства так проводит свои дни. И это все классно, просто невероятно круто, вот только иногда картинка перед глазами дает сбой и идет бликами, будто грозясь разрушиться в любой момент. Павленко хватило болезни, во время которой она сотню раз прокрутила в голове, что будет, если это чертов ковид, если они не выступят, если она подвела всех, нагуляла, блять, коронавирус, и зрители не поймут, ничерта не поймут, не прочувствуют и не услышат. Павленко хватило дрожащих рук еще в те первые дни и температуры, которая подскакивала еще выше от натянутых нервов. Сейчас же все вроде как хорошо. Объективно: полуфинал прошел, к финалу готовы, никто не болеет, но нервы без всякого на то разрешения продолжают поджимать, а голова трещит от нежелания с этим справляться. И как бы да, но как бы нет. Посреди красивого европейского города с неплохой погодой и людьми остается лишь непредсказуемый итальянский паренек, будто поставивший своей целью разрезать натянутые нервы окончательно ловким и грациозным движением ножниц. Все началось с простого недопонимания. Комедия обстоятельств, а вернее, дебильная нервотрепка обстоятельств в лучших традициях Гая Ричи. Всего лишь Дамиано, который заходит к Павленко в номер, видит, как она валяется в кровати с Игорем под пледами, смеется и листает ленту в телефоне, показывая другу что-то на экране, а после этот самый Дамиано яростно машет руками, орет что-то на своей тарабарщине, идет красными бликами от бешенства, сверкает накрашенными глазами и с завидной скоростью покидает номер, хлопая дверью. В нормальной жизни двух взрослых людей ситуация должна быть разрешена через один-два разговора. Только в их случае разговора не случается, Дамиано через час постит сториз из клуба, где едва ли не вылизывает язык какого-то парня, потом с пошлой улыбкой смотрит в экран, приобнимая какую-то девушку, а после ведет себя так еще сутки в отеле. У Кати скрипят зубы от бешенства на детское и злое поведение Дамиано, который даже не удосужился подумать, что не надо говорить Игорю, куда ему засунуть свою свирель, учитывая то, что, наверняка, сам итальянец так же может лежать с Викторией. Злоба Павленко может длиться долго. При натуге в нервах и отдаленности от объекта душевной раздражающей привязанности — еще дольше. Поэтому, когда в номер раздается стук, который Катя знает уже наизусть, она не торопится открывать дверь, идет медленно и спокойно, пытаясь все ту же злобу перенести в излишнюю рациональность, дабы общие эмоции не захлестнули их обоих. — Пить будешь, Казанова? — усмехается Павленко, подливая себе вина, оставшегося после их недавних посиделок. Катя хочет отшутиться. Правда хочет, но выходит какая-то дьявольская смесь изначально миролюбивого посыла и не до конца прошедшей злобы. Изначально дружелюбное предложение выпить, остыть и поговорить о том, что все хорошо, резко перерастает в новую порцию холода и предложения поговорить о том, какой итальянец мудак. А Дамиано ведь не глупый. Взрывной, поэтому за холодом видит отлично взрывы самой Кати. Только взрывы павленского характера несколько другие: зашифрованные, скрытые за непроницаемым лицом, а оттого итальянец бесится еще сильнее, чувствует, но разглядеть на понятном себе языке не может. — Издеваешься? Мимика у Дамиано выглядит карикатурной, особенности национальности. По-детски поджатые губы, недовольные, обиженные глаза — все при должной ситуации выдаст в нем ребенка. В последнее время таких ситуаций достаточно, но сейчас Катерина воспринимает его всерьез. А от этого контраста лед срывается на голову как в бочках, подвешенных в банях. Тихая музыка, про наличие которой Катя уже давно позабыла, сменяется на адский хохот Slaves в колонках. Будь Павленко сукой, сама бы засмеялась, однако вместо этого взрослую, самодостаточную женщину не покидает идиотская обида на ситуацию из-за того, что голос британских солистов они должны были слушать совсем не в таком настроении и совсем не под идиотскую сцену ревности. — Даже если да, я имею право издеваться над тем, кто устраивает потрясающие скандалы из-за таких пустяков, — парирует Катя, а затем пожимает плечами и наливает все же себе стакан, закрывая шторы. — Твоя банальная интрижка с любителем дудок — это пустяк? — мгновенно вспыхивает Дамиано, разумеется, не забывая взмахнуть руками, чтобы как можно больше молекул воздуха в номере поняли степень возмущения. Кате становится смешно. Она и сама помнит, с чего началась эта эпопея безумия, но, когда в очередной раз подмечается абсурдность происходящего, смешок она уже не сдерживает. — Да. Моя банальная интрижка с любителем дудок, которую ты придумал, — это пустяк. А инфантильное поведение, направленное на то, чтобы меня выбесить и втянуть побольше людей в то, с чем мы бы разобрались за пять минут, — это не пустяк. Во время ссор Павленко каждый раз надеется себя вести взрослее. Выслушать претензии, минимизировать уровень накала с помощью рационализации и сдержанности, принести по необходимости извинения и завершить все как можно быстрее. Оказывается, что в действительности подобная картина может стать реальной лишь при условии того, что оппонент не проронит ни слова, а будет лишь восхищаться ее здравомыслием и разумом. Когда такого не происходит, вся неокрепшая язвительность поднимается вверх, заставляя Катю буквально в ней захлебываться. Катя знает, что как в фильмах не бывает. Фильмы на то и нужны, чтобы проще переживать кошмары, трагедии, быт, чтобы романтизировать то, от чего либо тошнит, либо напрягается все тело. Поэтому пока в фильмах все в пик ссоры ломятся друг к другу в сексуальном напряжении, в реальной жизни большая часть таких попыток оборачивается еще большим кошмаром. Дамиано верит, что фильмы отображают реальность. Более того, при всей эмоциональности и ярлыке «взрывоопасно», приклеенном ко лбу, ссориться с близкими он ненавидит и даже иногда побаивается. Потому сюжетный троп с переходом в постель ему очень нравится. Лишь бы разобралось все как-то само. — Я ни с кем не спал сегодня, — Дамиано будто оправдывается, но интонация выдает плохо скрываемую агрессию. — Тебе посочувствовать или порадоваться? — деликатно уточняет Павленко, скептически поднимая бровь и едва ли не опускаясь до лисьего оскала. — Может, с девушками ты не спал, но мои нервы выебал довольно жестко. В сдержанном не самом приятном характере Кати любви к ссорам не заложено, а потому вне зависимости от фраз, едва ли не цедящихся сквозь зубы, действия остаются все так же доброжелательными: налитое во второй бокал вино ставится рядом с Дамиано. В последний момент Павленко забывается в желании коснуться темных итальянских волос, прижать к себе и успокоить, пока память не возвращает ее в реальность, где южная катастрофа в виде склочного юноши все еще не дает оставаться спокойной. Вместе их ничего не держит. Таить какие-то надежды о крепкой любви при учете случайной встрече на Евровидении как минимум глупо. Собственно говоря, краткосрочность общения и является основной причиной не сдерживаться. Дамиано проходит внутрь комнаты, берет стакан, патетично и картинно осушает его до дна, а после мужественно грохается на стул. Звук и мгновенная ругань сигнализируют о том, что порой мужественная резкость приводит к весьма больным последствиям. Держась за ногу, пострадавшую при жестокой встрече со столом, итальянец продолжает исходиться богохульствами, а сам в глубине души бесится по большей части из-за такой глупой неловкости. Наполовину полный бокал Кати вздрагивает от громкого голоса. Павленко неторопливо подходит к источнику шума, с улыбкой опускаясь на корточки и прикладывая холодную поверхность стекла к месту ушиба. — Ну и что вы с Игорем делали? — недовольно бубнит Дамиано, недоверчиво посматривая своими большими глазами на украинку. — Директ его разбирали, умник, — усмехается Павленко, наконец заботливо взъерошивая волосы итальянца. — А ты что в клубе делал? — Девушкам рассказывал про склочную, холодную, взрывную даму, — с довольной и хитрой улыбкой парирует Дамиано, пожимая плечами. — Как в твоем рассказе ужились холод и взрыв? — У себя спроси. Павленко качает головой, столь лукаво же ничего не отвечая. Пока в фильмах все в пик ссоры ломятся друг к другу в сексуальном напряжении, в реальной жизни ссоры могут решиться в тот момент, когда сочувствие пересилит обиду и натолкнет на разговор.IV.
Spiderbait — Black Betty
The Subways — With You
За время, проведенное на знаменитом песенном конкурсе, можно было нарисовать самую сложную паутину взаимодействия всех участников — начиная от очаровательной уборщицы сцены, работавшей в ночь перед первым полуфиналом, заканчивая комментаторами входящих стран. Просто так бросить все и разбежаться после всей атмосферы, что царила почти неделю, за которую отгремели полуфиналы, финал, а после большая часть еще осталась на пару дней наслаждаться принимающим городом, участники просто не смогли уехать без прощального вечера, организованного по их собственной инициативе. Каждый вкладывался настолько, настолько мог. Кто-то подолгу беседовал с владельцами конференц-центра, кто-то подготавливал планы на еду и закуски, кто-то бегал по гостям, собирая по песне на плейлист, другие вкладывались материально. Скучать не приходилось, вместо этого надо было лишь на собственной шкуре ощущать все ужасы работы event-менеджера. Тотальное дружелюбие, что охватило всех участников безумства и организации, быстро привело к слаженной работе. Чудесным образом никто не ругался, а лишь подхватывал и доводил до конца, и вскоре конференц-зал был заполнен людьми и яркими огнями. На всю площадь помещения гремела музыка. Работники не подносили напитки к отсекам по общей договоренности, а пили вместе со всеми, дополняя атмосферу загородной виллы Пальмьери, в которой болезни и политика забывались, оставляя место любви.* Вместо рассказов в Роттердаме были песни, а вместо любви — небывалая сплоченность. На большом экране, уже получившим кличку «неловкий большой братец», появлялось имя того человека, чьи песни звучали. Благодаря Барбаре, от которой почему-то все и ожидали ритмичной песни, весь зал мгновенно упал в атмосферу австралийского альтернативного рока. — Пойдем потанцуем, — шепот Дамиано над ухом с четко слышимой улыбкой заставляет Павленко выйти из состояния безучастного созерцания. Спокойный, неприкрытый теплый настрой итальянца не может не смутить. Павленко напоследок что-то шепчет Маниже, та в ответ громко хохочет, а после машет рукой. Коротко улыбнувшись, Катя следует за Дамиано, не замечая, как вместо танцевальной зоны они оказываются в коридорах. К слову, деликатность и уважение к границам итальянец все же проявляет — в проходах нет ни единой души. — Это какой-то новый тренд — танцевать в пустых коридорах? — вскидывает бровь с улыбкой Павленко, — Ты меня просвещай, а то я совсем от жизни отстану. — Это тяжелая задача, с твоим-то сарказмом и упертостью, — бурчит Дамиано, прижимая Катю к стене и недовольно, полупьяно заглядывая в глаза. — Еще бараном меня назови, — смеется Павленко, прикрывая рот рукой. Бараном Дамиано украинку не называет. Вместо этого убирает ее руку от губ, переплетает пальцы, не дает возможности и подумать о том, чтобы отойти в сторону и мягко целует, честно прикрывая глаза. На пьяную голову до Павленко доходит, что смешно ей рядом с ним так непозволительно часто не просто так. Конечно, Дамиано и без того может пошутить, но само его поведение кажется нелепым и привлекательным одновременно. Только сейчас Катя понимает, что весь романтический настрой, так активно создаваемый итальянцем, забавляет по причине отдаленности от реальной жизни. В действительности Павленко в сказках не жила, принца не ждала, а бабочек в животе ей удалили, скорее всего, при первой операции. Потому зажимания в коридорах, нежные взгляды под травой, изучающие руки под Момсен, детские глаза от ушиба о мебель — все, после чего она должна была воздыхать по ночам по правилам всех популярных школьных мелодрам, вызывают больше неловкости и смущения от инаковости. Дамиано целует настойчиво, Катя не смеется, но и в ажиотаж не впадает. Сейчас наступает та грань, за которой она готова допустить для себя возможность того, что все было с ними на самом деле. Все эти чувства уйдут со временем, оставив после себя теплые ощущения, все сцены останутся исключительно в рамках воспоминаний, но прямо сейчас можно попробовать узнать, каково это на самом деле. Громкие звуки, доносящиеся даже до сюда, из конференц-зала оповещают о том, что вечная, казалось, не имеющая конца Black Betty сменяется на британский рок. Романтичная, но при том бодрая песня дает Дамиано еще больше энергии, а Кате — свободы, которой достаточно, чтобы плавно, но настойчиво сжать волосы и прижать к себе итальянца как можно ближе. Павленко знакомится с юношеской романтикой в тридцать два года под британские акценты Билли и Шарлотты, теплые губы победителя Евровидения и совершенно не заботится о том, что это закончится.