чувство, что стоит продолжать жить японский
Коноха присаживается на край кровати, осматривая идеальный порядок в своей маленькой комнате, если порядком можно назвать пустоту. Немногочисленные вещи сложены в несколько коробок, которые он оставит здесь же. Со стен сняты все фотографии, сделанные Конохой, фотографии его самого, и картины, нарисованные им же; с полок убраны статуэтки и книги, маленькие вазы с сухоцветами в них — за живыми он ухаживать не любил и не умел, — и всякие памятные вещи, которые могли бы оставить хоть какой-то след его существования для других. В соцсетях удалены неактивные уже давным давно аккаунты, и номер телефона он поменял, решив пока что оставить при себе только его, чтобы иметь хоть какую-то связь, заново записав лишь пару контактов — на самый крайний случай. В небольшой арендованной квартире выключен каждый электроприбор, перекрыта вода, запасной ключ он уже успел отдать хозяйке квартиры, когда расторгал договор, а свой отдаст соседке, с которой у него давно завязались теплые, почти семейные отношения. — Куда ж ты решил поехать-то, Коноха-кун? — спрашивает женщина, когда он заходит к ней, чтобы отдать ключ. — Вещи все свои бросаешь… Срочное что-то? Далеко собрался? Вернешься? — она задает вопросы один за другим, едва ли не подозрительно оглядывает его, пытаясь понять причину такого внезапного отъезда. Она не слышала от него ни разу, что он планирует уезжать. Коноха же вежливо ей улыбается. — Я уезжаю в Осаку, уже сегодня. — Молчит несколько секунд, опустив взгляд, но все же решает сказать: — Вряд ли вернусь. О причине умалчивает, надеясь, что повторно вопрос не прозвучит, потому что отвечать он не хочет. Все, чего он желает, это уехать максимально незаметно для других. Тихо, неприметно и навсегда. Соседка вновь окидывает его хмурым взглядом, явно не понимая. Думает о чем-то, поджимает губы, но уже через минуту лицо ее расслабляется, взгляд светлеет — видимо, что-то решает она в своей голове. — Спонтанности захотелось? — улыбается. Кивает сама себе. — И правильно, наверное. Пока молодость позволяет, можно и сорваться. Все равно ничего не держит, — она говорит эту фразу легко, совсем непринужденно и не подразумевая чего-либо серьезного или плохого, а Коноха мгновенно мрачнеет. Ничего не держит?.. Коноха задумывается на мгновение, но, на самом деле, так и есть. У него нет ничего, хотя кажется, что есть все. — Ты уж все равно навещай меня, если будешь в Токио, — соседка ласково треплет Коноху, как маленького мальчика по волосам. Совсем привыкла к нему за столько лет — стал родным. А Коноха смотрит ей в глаза и откровенно врет: — Хорошо. — Уважительно кланяется и благодарит: — Спасибо за все, Накамура-сан. — И вновь пытается показаться дружелюбным, каким был с ней всегда, каким хочет показаться и прощаясь с ней. Пусть запомнит его таким. — Что ты уж, прямо как будто навсегда прощаешься, — она почему-то уверена, что вновь увидит Коноху. Просто не знает, когда точно. — Ну ладно, ладно, иди, больше не буду задерживать тебя, — Накамура-сан улыбается, собираются морщинки в уголках ее глаз. Обнимает Коноху и наконец выпускает его из своей квартиры. Славный мальчик. Она закрывает дверь только после того, как Коноха пропадает из поля ее зрения, убегая по лестнице вниз. В ее руке — ключ от квартиры, в которую Коноха никогда не вернется, в городе, который он больше никогда не увидит. И никто не увидит его самого.***
На улице мерзлый конец зимы, серый и безжизненный, блеклый и совсем неуютный. Коноха обматывает плотнее вокруг шеи черный шарф, чтобы не замерзнуть, накидывает на голову капюшон куртки и прячет руки в карманы, в одном из которых у него лежит билет в Осаку, из которой возвращаться он не собирается. Небо тяжелое, низкое, давит плотным куполом на город, и Коноха не может вспомнить, когда он в последний раз этой зимой видел солнце. Кажется, что очень-очень давно. Кажется, что очень-очень давно небо было ярко-синим, воздух — теплым, а жизнь обещала что-то обязательно очень хорошее и надежное. Иногда кажется, что этого не было и вовсе — настолько в ощущениях Конохи затянулась эта мрачная зима. Кажется, что март не наступит никогда — ему холодно и тоскливо не смотря на то, что совсем скоро по календарю — но никак не по ощущениям — весна. Он идет быстро, до вокзала пешком не так уж и далеко, но все же пытается запомнить Токио даже таким хмурым, каким он является сейчас. Пытается запомнить эту жизнь, которая ни на секунду не останавливается, хотя для Конохи время как будто бы остановилось еще несколько месяцев назад, перед этим начав слишком замедляться. Он пытается запомнить все свои чувства и эмоции, даже если они оставляют желать лучшего уже на протяжении долгого времени. Старается запомнить даже мелькающих перед ним на доли секунд случайных прохожих, каждого незнакомца, за которого цепляется взгляд, об которого ударяется плечами, потому что убегает от всего и всех против потока людей в час пик. И он не обращает на это внимание, пока его не зовут. — Коноха-сан? — раздается за спиной смутно знакомым, немного удивленным голосом из прошлого. Ни настоящее, ни это самое прошлое не хочет его отпускать сегодня без прощаний, вопреки всем желаниям. Коноха оборачивается, недолго всматривается в лицо человека перед собой, пытаясь вспомнить имя. Ему улыбаются приветливо, протягивают ладонь для рукопожатия, и за эти мгновения он все же успевает вспомнить — Тсукишима Кей из Сендая. — Привет, Тсукишима, — Коноха жмет ему руку, поднимает уголки губ — на большее его честно не хватает. — Вот так встреча. Коноха удивленным не выглядит. Он выглядит отстраненным, погруженным в свои мысли и даже равнодушным. Тсукишиму могло бы это задеть, если бы он не был в легком замешательстве. — Да… столько лет прошло уже, — Тсукишима задумчиво проводит рукой по волосам, склоняет голову немного в сторону. Осматривает Коноху почти таким же взглядом, как до этого Накамура-сан. Что-то в Конохе выдает его усталость, но Тсукишима для начала решает списать это на сумасшедший ритм мегаполиса, уже ведь сам знает не понаслышке. И все же спрашивает: — Как жизнь? Самый обычный, будничный вопрос, а Коноха усмехается — как жизнь? Как-то… Как-нибудь. — Вполне себе, — врет и ему. Коноха не видит ни единой необходимости в этом вопросе быть с Тсукишимой честным — праздный вопрос обычному знакомому, такой же и ответ. — А у тебя? Перебрался в Токио? — спрашивает в ответ исключительно из вежливости. Сдерживает себя от того, чтобы демонстративно посмотреть на время, мягко намекая, что ему пора. Тсукишима перед тем, как ответить, аккуратно берет Коноху за локоть и отходит с ним немного в сторону, чтобы не мешать прохожим и чтобы те не задевали их. Коноха понимает: разговор затянется. — Да. Поступил здесь, а после выпуска сразу же предложили рабочее место там же, где и практиковался, — отвечает Тсукишима, когда они уже могут немного поговорить, не мешая другим пешеходам. — Здорово, — Коноха вновь совсем коротко улыбается, неловко поглядывает то по сторонам, то куда-то за Тсукишиму, ощущая стеснение. Хочется уйти. Потому что Тсукишима кажется куда проницательней Накамуры-сан. Он чувствует, что что-то не так, хотя не может сказать точно, что именно. Просто нынешняя реальность совсем не совпадает с его воспоминаниями. И это немного пугает. — Я, наверное, задерживаю тебя? Ты спешишь? — интересуется Тсукишима после минуты неловкой паузы в таком же неловком разговоре. В абсолютно бессмысленном, потому что хорошими приятелями, которым было бы приятно ненадолго отдаться ностальгии, их не назвать. Коноха, кажется, вздыхает с облегчением и выдает себя и свои планы, надеясь, что это поможет быстрее уйти: — У меня поезд чуть больше, чем через час. Мне стоило бы поторопиться. Тсукишима заметно удивляется. Он еще раз оглядывает Коноху, как будто бы только сейчас встретил, но тут же прячет удивление. С собой у Конохи ни чемодана, ни самой маленькой дорожной сумки. Рюкзака даже нет, как будто… как будто он едет в Осаку на один день? Или навсегда… — И надолго? — вопрос возникает сам собой, Тсукишима, озвучивая его, пытается придать ему нейтральную окраску, но все же он уверен в том, что ответ будет не менее странным, чем отсутствие у Конохи при себе каких-либо вещей. Чем его отстраненное поведение, которое никак не вяжется с тем, что он запомнил из своих школьных годов. И предчувствие Тсукишиму не подводит. Коноха пожимает плечами, продолжая абсолютно неуместно, но неудержимо делиться откровениями, которые могут показаться чем-то совершенно незначительным: — Как получится, — совершенно безразличным в своем спокойствии тоном отвечает Коноха. Обратного билета у него нет. Потому что возвращаться он не собирается. Но у Тсукишимы это вызывает лишь недоумение и беспокойство. Он, может, надумывает себе всякого?.. Но разве счастливые люди говорят со вселенской тоской в глазах, что они едут в другой город, не имея при себе никаких вещей и игнорируя вопрос о возвращении? Даже не так. Не игнорируя, а не давая никаких четких сроков. А это уже говорит о том, что планов у него нет не то, что на последующие дни, а на ближайшее будущее. И счастливым, хоть немного, Коноха отнюдь не выглядит. И есть ли у него вообще это будущее?.. Тсукишима внимательно изучает его лицо будто бы заново, пока Коноха смотрит на то, как красиво свет вывесок отражается на мокром после дождя асфальте. Он хорошо помнит Коноху еще со времен старшей школы, и та самая тоска, которую не заметить невозможно, — что-то абсолютно новое. Тоска, печаль. Скорбь. Такие чувства на одном лице, в одном человеке, несомненно, пугают, и Тсукишима пытается очень быстро придумать хоть что-то, чтобы повлиять на это положительно. Даже если это будет самый минимум или неудачная попытка, но это должно быть хоть что-нибудь. Ни совесть, ни человечность не позволят уйти Конохе просто так — фактически в никуда. — Я в скором времени даю небольшой фортепианный концерт, — Тсукишима что-то ищет по своим карманам несколько минут, а потом достает блокнот, ручку, и начинает в нем писать. — Это мой номер. Позвони в день концерта, я скажу тебе адрес, время, и пропущу в зал. Пообещай, что придешь. Я буду рад тебя видеть, — Тсукишима вырывает листочек, протягивает его Конохе и смотрит прямо в глаза, говорит искренне о своих ожиданиях, но за этим всем стоит что-то еще. Коноху нельзя отпускать так просто. Ему нужно время? Он завуалировано просит о нем? У кого? У Вселенной? У себя? Может, у Тсукишимы, фактически чужого ему человека, который так кстати оказался у него на пути? Или некстати, потому что он может продлить существование, которое кажется сейчас бессмысленным? Но Тсукишима, став случайным свидетелем чужой драмы, хочет попытаться дать Конохе это время, чтобы тот, возможно, осознал все, принял и не совершил непоправимое. Даже если он сегодня уедет — не исключая варианта, что Тсукишима вмешивается туда, куда не надо и никто ничего осознавать не хочет, — Тсукишиме все равно хочет сделать так, чтобы Коноха вернулся. Он, разумеется, ничего не обещает, но, к счастью, принимает бумажку с номером телефона в свои руки. Тсукишиме хочется верить, что не из простой вежливости. — Не знал, что ты играешь на фортепиано, — уже с мягкой улыбкой, но все еще грустью в голосе отвечает Коноха, разглядывая написанные идеальным почерком маленькие цифры. — Впрочем, откуда бы мне было знать, правда? — Коноха снова поднимает свой взгляд. — Удивительно, как ты успевал еще и это. Наверняка, это требовало много времени, чтобы сейчас ты мог устраивать концерты. Тсукишима по-прежнему смущенно поправляет манжеты рубашки, выдавая свое стеснение, которое Конохе сейчас откровенно непривычно видеть. Образы давнего прошлого поразительно прочно сохраняются в памяти, а ведь люди все еще имеют свойство меняться и удивлять спустя годы. — Ничего фантастического не жди, на самом деле. Камерный концерт, репертуар не мой, и всего минут сорок будет длиться. Но мне правда нравится заниматься этим. И это действительно требовало немало дней и усилий, думаю, результат ты сможешь оценить. Говорить в будущем времени — вот, что сейчас важно. Коноха, может, сам и не заметит, но сознание должно ухватить, что что-то впереди еще есть. Кто-то. Может, Тсукишима станет ему хорошим другом? А может, останется все тем же случайным прохожим, знакомым когда-то очень давно. Не исключено, что они забудут друг о друге, как только Тсукишима отыграет концерт. Или они вовсе не встретятся после этого разговора, потому что у Конохи в кармане все еще лежит билет в Осаку, до отправления остается совсем ничего, а глубокая тоска в его взгляде от десятиминутного разговора с бывшим школьным приятелем, конечно же, никуда не подевалась. Коноха поднимает взгляд на Тсукишиму, ему даже удается улыбнуться, но все, что он говорит, это: — Спасибо за приглашение. Тсукишима старается скрыть то, что он расстроен таким ответом, хотя ему хотелось однозначности, и желательно положительной. Но он все же кивает в ответ, обменивается улыбкой и просто верит в то, что иногда чудеса все же случаются, даже если верится в них из последних сил. — Спасибо… — повторяет Коноха снова, задумчиво, словно погружается в свои мысли. Аккуратно складывает в два раза бумажку с номером телефона, чтобы спрятать ее в карман, вновь проверяет время на часах. — Мне лучше поспешить, чтобы не опоздать на поезд. Я был рад встретиться с тобой, Тсукишима. Коноха не дожидается ответа — уходит первым, мгновенно теряясь в толпе людей, оставляя Тсукишиму позади себя. Тот смотрит в направлении, в котором Коноха исчез, еще пару минут, обдумывая все слова, что прозвучали, и чувствует, как в нем зарождается тревога. Возможно, он не разглядел что-то глубже той тоски в глазах и голосе, с которой с ним разговаривал Коноха? Может, надо было предложить помощь? Тсукишима качает головой, стараясь успокоить себя тем, что он может все усложнять, и переживать — бояться — не за чем. Тем более за Коноху, человека, с которым он никогда близок не был и, вероятнее всего, не будет, которого он совершенно не знает как личность, оттого и реакции с поведением расценить может совершенно ошибочно. И пока в Тсукишиме зарождается надежда на то, что это лишние переживания, и Коноха вернется, будучи в порядке, и придет на его концерт, тот садится на поезд в Осаку, имея билет в один конец.***
После того, как работник зала напоследок проверяет рояль, чтобы убедиться, что он идеально настроен, Тсукишима самостоятельно опускает крышку инструмента, потому что зал достаточно маленький для громкого звука, ставит ноты на пульт, просматривает на всякий случай их правильную последовательность. Все готово. До самого начала остается полтора часа, через тридцать минут начнут запускать слушателей. Спустя почти две недели после встречи с Конохой о нем и от него ничего не было слышно, и Тсукишима, все же успев немного отвлечься на подготовку к выступлению, сейчас думает о том, чтобы разыскать чьи-нибудь контакты. Может, из школы кто-то продолжает поддерживать с Конохой связь? Или хотя бы знает его адрес проживания, куда можно будет заглянуть. Просто, чтобы убедиться. Успокоиться. Возможно, Тсукишима все себе придумал, и тоска в чужих глазах была не более, чем осенней меланхолией, а поездка в Осаку — всего лишь попытка сменить обстановку, разбавить рутину и вдохновиться чем-нибудь новым. Верить в худшее хотелось меньше всего. Не хотелось верить вообще. — Волнуешься? — со спины подходит Акитеру, легонько хлопает по плечу, приободряя, потом треплет волосы. — По тебе слишком заметно. Не в первый ведь раз, ну? — и ласково улыбается младшему брату. — Каждый раз как в первый, — Тсукишима лишь из вредности отвечает так, уворачивается от руки. Но все же за поддержку благодарен. — Кстати. Мой телефон у тебя? Кто-то звонил? Я отключал звук на нем. Акитеру говорит, что телефон у него, достает из внутреннего кармана пиджака и дает Тсукишиме самостоятельно проверить входящие звонки. Мама, брат, коллега, интернет-магазин, снова мама… И никаких пропущенных от незнакомых номеров — Коноха свой ведь так ему и не оставил. Тсукишима надеется, что разочарование от этого на его лице не такое очевидное, как разочарование от жизни на лице Конохи в тот вечер, когда они случайно встретились, и снова отдает телефон Акитеру. — Ждешь кого-то особенного? — не сдерживается Акитеру, но когда Тсукишима резко поднимает на него взгляд, тут же вскидывает руки в примирительном жесте. — Понял, понял. Я пойду, пожалуй, займу место. Удачи, родной. Акитеру кладет уже обе руки на плечи брата, слегка встряхивает и спешит в зал, а Тсукишима мгновенно успокаивается от этого теплого «родной». Вредничать — привычка детства, подростковых лет, но брат все еще бесценный человек в его жизни. Тсукишима снова смотрит на ноты. Пробегается глазами по стану, еще раз обращает внимание на свои личные заметки на листах, где он иногда забывает сделать акцент, в каком месте необходимо обратить особенное внимание на динамику. И снова подумал о Конохе. Особенный ли он? Если быть честным, то нет. Воспоминание из детства, значимая, возможно, фигура в волейбольном прошлом, давний знакомый, но не более. Ждет ли его Тсукишима? Да. Потому что если он придет, это будет значить, что Коноха справился. Возможно, всего лишь временно. Возможно, в его жизни появилась положительная перспектива, которая даст ему стимул справляться и двигаться дальше, что бы не происходило в его жизни. Не обходится и без эгоистичных мыслей: вероятно, он смог кому-то помочь, будучи косвенно причастным к трагедии постороннего человека, увидеть которую ему позволили, пусть и неосознанно. А если не смог, то вслед возникнет и вина, но все та же — эгоистичная: оказался недостаточно внимательным? Недостаточно настойчивым? Наверное, не стоило отпускать его. Будто бы имел на это право. Тсукишима тяжело вздыхает, снимает очки и устало трет глаза, надеясь, что в момент начала игры на рояле все мысли отступят хотя бы на заявленные сорок минут, и на короткий промежуток времени в его мире останется только музыка. Но мысли никуда не уходят, и, кроме того, на сцену, пока еще не освещенную, совсем скоро возвращается Акитеру. — А вот теперь тебе звонили, не успел добежать, — сразу же говорит он и протягивает телефон Тсукишиме. — Номер неопределенный. Прости, в этот раз подглядел, — виновато улыбается и уходит во второй раз. Тсукишима заметно оживает, снимает блокировку экрана и с легким волнением и надеждой перезванивает. Первый гудок, второй, третий — может, не слышит? Уже, кажется, шестой, и тоже без ответа. Почти разочарование — снова. Он хочет уже сбросить звонок, обратно спрятать телефон и ни на что — ни на кого — не отвлекаться до начала концерта и на его протяжении. Но мгновение спустя ему наконец отвечают. Голос все такой же уставший, как и две недели назад, но в этот раз в нем Тсукишима слышит слабую улыбку, и отчего-то внутри мгновенно и заметно легчает. У него получилось? У них?.. По отдельности, но все же — так или иначе повлияв друг на друга. — Привет… Ты сказал, что я должен позвонить тебе, когда буду возле зала, вот, я здесь. Это Коноха, к слову! Я ведь так и не оставил тебе свой номер телефона… — раздается на том конце смущенно-взволнованным, оттого и непривычным в контрасте с их последним разговором голосом. — Надеюсь, я не опоздал и не сильно отвлекаю звонком от подготовки… Встретишь меня, пожалуйста?