×××
"зачем же мондштадту капитан кавалерии, если нет лошадей?" — раньше кэйя отшучивался за этим вопросом и горделиво объяснял, что не в звании дело его гения. наверное, за эту уверенную язвительность его как и недолюбливали, так и любили; горячо и беспрекословно в обоих случаях. сейчас он признавал, что то действительно было бессмысленно — его звание, как и его призвание. вино раньше разливалось по бокалам с задушевной страстью, и капитан поднимал звонкий тост в кругу любой компании, сейчас вино стало ненамного отличным от голого спирта, а бокалы, тосты и компании в жизни альбериха самозабвенно канули в лету. сам кэйя отрезал бы, что вовсе не удивился, когда никто не заметил, как он тенью уединился на втором этаже таверны, но то было враньем — отрешение вынудило его скупить ящик полуденной смерти и не появляться больше на пороге трепетно любимого бара, глуша беспрестанную боль в своем пыльном кабинете в штабе. свела его к окончательной мере обреченности дикая лихорадка — кэйя стал заложником цветов, полонящих нутро и с каждым новым закатом приближающих его к смерти от асфиксии, а, может, разрыва внутренностей. исход его ждал убогий. сначала он прятал каждую с судорогой вырванную травинку в ящиках стола, потом начал забрасывать на полки книжного стеллажа, любезно украшенного лизой различными изданиями, а в итоге наплевал, оставляя их там, где пришлось выкашлять. какие-то часы затянулись в бесконечность. кабинет альберих держал на замке. сначала о его состоянии из начальственного положения переживала джинн, но сослуживец настоял перед ней, что происходящее не стоит ее внимания. та приняла с трудом, но ломиться не стала. этот кабинет по праву принадлежал не ей, не ей был кэйе отдан. однако капитан замечал каждый раз, когда девушка подходила к его двери и прислушивалась, но внимание давно уже перестало быть приятным, а забота окончательно обесценилась. цветов становилось все больше, а чувств все меньше. а если лживость дружеских улыбок больше не могла заглушить воющую боль, то каждый плод травы-светняшки стал мил сердцу, как последний смысл, и кэйя прекратил их игнорировать; омывал в бокалах и собирал в букеты. наверное, каждого алхимика поразил бы тот факт, что цветы из нутра живого человека светились только ярче, когда их стебли поглощали вино, а не воду. голубоватые плоды буквально распускались, слоясь на тонкие листы. теперь альбериха вело от осознания, что перед ним был совсем иной сорт мерцающей травы.. нет, мерцающих цветов. он сам породил нечто необъяснимое, и если бы смерть все-таки настигла его в этом пьяном дурмане, он умер бы хотя бы с мыслью, что что-то невероятное осталось следом в истории после его жалкого я. пока альберих пьяно наслаждался цветами, он понимал, что все это являлось не более, чем искуплением его личных грехов перед неминуемой кончиной. дни подряд кэйя почти не давал себе спать, — велик был страх впасть в кому, причем не алкогольную, и свалить ответственность за его найденное тело в чужие руки, — все же он не был настолько свиньей, успевая притом сохранять некое подобие гордости. однако пару раз сознание его давало слабину, и во тьме спасало его одноликое видение: волны рубиновых волос; он так естественно пропускал их через пальцы, сплетая пряди в косы, и хрупкий букет тех самых цветов, что после прятались в алых шелках.. ..но стоило доплести их, как цветы испускали грязный аромат разбавленного вина, пачкая волосы склизкой кислотой желчи. кэйя, просыпаясь, в бреду царапал кожу лица, будто боясь пред самим собой признать едкие слезы. любовь к дилюку в альберихе всегда сопровождала кислая вина, и мужчина выкроил из преданного долгу рыцаря лишь образ, обманывая прежде всего себя самого, чем считающих его патологическим лжецом.×××
каждое воскресенье, что знаменовало конец разгульных выходных и начало строгой недели работы, дилюк рагнвиндр, как непосредственный хозяин, появлялся в таверне, что существовала приятной милостью для жителей мондштадта, ведь все, имеющие совесть, прекрасно понимали, как сложно нести ответственность и за целую винодельню, и за ее маленькое дитя. он скупо пересчитывал оставшиеся винные бокалы и пивные кружки, убеждаясь, что разбилось не более двух, а после самостоятельно приводил залы в порядок, выпроваживая заспанных пьянчуг и прогоняя чарльза минут на десять раньше, чтобы тот наконец заслуженно компенсировал отдыхом свой труд. только некоторые знали, что мастера дилюка можно было застать и после закрытия таверны, причем застать в благосклонном расположении духа, поэтому они могли рискнуть о чем-либо попросить и без того отягощенного заботами гостя. в принципе, такой расклад нисколько не стеснял рагнвиндра, пока этим шансом не пользовался его названный брат, обычно проскальзывающий с лестницы второго этажа — это всегда озадачивало дилюка, ведь каждый раз он точно убеждался, что этаж чист от любой живой души. но эту неделю дилюка беспричинно знобило. ему было не по себе скорее даже не физически, а на уровне сердца, дрожащего от тревожного непонимания. за лет, наверное, шесть, он прекратил так остро чувствовать что-то, кроме притупленной, но навязчивой неприязни. однако какой бы стальной не была его выдержка, рано или поздно его бы все равно захлестнуло все накопленное глубоко внутри. однако, столкнувшись с глазу на глаз со своими чувствами, дилюк не ощутил былой уверенности. лишь скованность и тяготящую беспомощность. вся община рассвета диву давалась инициативе мастера лично заняться сборами винограда, ведь дилюк не скрывал своей ненависти к процессу изготовления вин. на деле он надеялся сбежать от грызущего беспокойства, занимая руки любым делом; от повседневного труда до зачистки каждого встреченного лагеря хиличурлов. так и в мондштадт он подорвался в воскресный день, когда солнце еще щекотало глаза светом, сразу выгнал чарльза из-за стойки и принял остатки работы на себя, лично обслуживая каждого. посетители шли всякие; пару путников вовсе сделали привал на пути из ли юэ. правда, куда те шли, дилюк из пьяных рассказов так и не понял, а слушал чисто ради приличия, и это приличие давалось с натяжкой. в целом таверна казалась даже притихшей, ощущалось это тоскливо. понял, в чем корень проблемы, рагнвиндр только со скрипом начищенной до блеска стойки, и внутри что-то даже надломилось. захотелось заплакать. он не появлялся. дилюк почувствовал себя потухшим в амбициях подростком; брошенным, преданным самим собой. от этого он всегда бежал и сейчас наконец признал, как трусливо, верно, выглядел. интересно, выглядел ли он также в замерзших тем вечером глазах, которые при каждом раскате грозы являлись кошмаром, корили его, разжигая вину за нерешительность, за грубость, за бег от принятия..? кэйя не был виноват в своем молчании. из растущего заложником ситуации мальчика дилюк вымучил чудовище, которое так боялся увидеть в себе. и, отталкивая кэйю, он чувствовал, как крошит в пыль чужое сердце, видел, скольких сил стоит натянутая улыбка в ответ на каждый равнодушный взгляд. и если его игра в разочарование являлась местью, то мстил он только себе, ведь ломая в кэйе остатки человеческого, он доламывал то же в себе. руку, до хруста сжимающую стакан, накрыла другая, и дилюк вздрогнул, не без надежды подняв взгляд. но стоило встретиться с глазами, полными общей тревоги, и узнать в человеке напротив джинн, он сразу одернул ладонь, чуть не ослабив хватку. — я стучала, но.. выглядишь неважно. — магистр, вы ведь не просто так сюда пришли? — я здесь не как магистр, дилюк, — на столе перед рагнвиндром оказалась связка ключей; один из них он узнал, джинн в этом не сомневалась, — но, как магистр, очень надеюсь, что ты не заставишь меня пожалеть, что я обратилась к тебе. он впервые в своем кабинете и.. ей не пришлось объяснять, ей даже не дали закончить. джинн устало вздохнула, когда дверь таверны тяжело хлопнула. кажется, придется искать способ вернуть чарльза на рабочее место.×××
дилюк бежал по ночному мондштадту, как не бегал на вылазках под маской полуночного героя. пульс неспокойно бил в виски, разгоняя кровь по телу с дикой скоростью. одежда ощущалась слишком тесной для спешки, но он не медлил, будто его бег был поставлен на обратный отсчет. даже перед зданием ордена дилюк не замялся, как бы болезненно не смыкались стены, душно уплотняя воздух, стоило сделать шаг за свинцовые ворота. ключ от кабинета не лез в скважину. темень сгущалась, поедая приглушенный свет в прихожей зале. дилюк не сразу заметил тусклое мерцание, блекло пробивающееся из-под двери. когда та туго скрипнула, под напором распахнувшись, глаза сразу поразил голубоватый, редко поблескивающий морок. в нос ударил запах желчи и спертого смрада забродившего вина. внимание зацепилось за тщедушную фигуру, слившуюся со стулом, чуть не стекшую бессильно под стол. рагнвиндр не сразу узнал в ней того, кто рвал его беспокойное сердце чуждым волнением. с каждым судорожным вдохом кэйю потряхивало; дилюк подкрался нерешительно, превозмогая ступор, стянул спешно перчатку, чтобы коснуться чужого лба, смахнуть испарину. у губ скопилась корочкой запекшаяся кровь. на тело, осунувшееся тряпичной куклой, было больно смотреть — альберих заметно похудел, отчего позвоночник, выпирающий сквозь ткань одежд, драконьим хребтом резал задевший его взгляд. за плечи дилюк перетянул всю оставшуюся тяжесть кэйи к спинке кресла, подхватил упавшую в беспамятстве голову, ладонями придерживая скулы. привести кэйю в сознание требовалось незамедлительно, потому он без лишних сожалений ударил его по щеке. звонкая пощечина сорвала с потрескавшихся губ страдальческий хрип; альберих попытался откашляться. глаза, отягощенные полными усталости мешками, прищуром приоткрылись. кэйя выдавил пьяную улыбку. рагнвиндр хотел было заговорить, но сиплый кашель, больше напоминающий скрип заржавелых шестеренок, оборвал попытку на корню. кэйя рефлекторно зажал рот рукой, кулаком второй абсолютно бесконтрольно ударив себя в солнечное сплетение. дилюка как кипятком ошпарило: в крови разодранной трахеи, выскальзывая из ломких пальцев, мерцал бутон цветка, лишь отдаленно походящего на нечто ему дорогое. рагнвиндр наконец огляделся. трава светняшка. тот приглушенный свет исходил от десятков цветов, распустившихся неизвестным видом из крупных головок ее плодов, цветущих не в вазах с водой, не в алхимических лабораториях, — цветущих внутри кэйи, в его крови и чувствах. в вине и вине. страх обуял рассудок. но стоило рагнвиндру потерять самообладание в берущем верх замешательстве, как за ухо скользко протиснулся стебель, сплетаясь с прядями волос. кэйя смотрел на дилюка все тем же взглядом. не тем, что терзал его в кошмарах, — теплым, вкрадчивым, задевающим внутри что-то невероятно хрупкое. взглядом, который дилюк старался не замечать. старался не помнить. — я знал.. эти цветы тебе к лицу. слова полоснули разум своей искренностью на грани с обреченностью. так звучали без минуты покойники, прощающиеся с неумолимо покидающей их жизнью. так не должен был звучать кэйя альберих. не сейчас, когда судьба его была в чужих руках. дилюк знал, как оборвать чужую жизнь во избежание предсмертных мучений, но не мог допустить этого снова. перед тем, как все погрузилось в смольный, густой, как гуталин, мрак, кэйя нашел себя, на минуту пришедшего в сознание, в крепкой хватке. так полуночный герой нес попавших в беду дам? нет, наверняка осторожнее. он хихикнул, позволил векам упасть завесью.. расслабиться в руках дилюка.×××
горло сушило так, словно воды оно вовсе не знало. гадкий, кислый привкус налетом вяз язык. кэйя еле разомкнул слипшиеся ресницы, было подумав, что весь этот ужас — кошмар, ставший наказанием после попойки для его оглупевшей выпитым алкоголем головы. но только собравшись оправдаться перед собой привычной мыслью, что больше такого не повторится, альберих увидел обеспокоенное лицо барбары, склонившейся над ним с мокрой марлей в руках. девушка ойкнула, когда он зашевелился, и тут же выбежала. за дверью послышалось ее радостное "сэр кэйя очнулся!" кто мог войти? джинн, чтобы его осудить одним взглядом, как примерный начальник, а после заботливо и более чем искренне поинтересоваться самочувствием рыцаря, за которого она ответственна? может, лиза с ней.. или розария? если та была в церкви, то скорее всего зашла бы. села, помолчала, думая, насколько уместно было бы предложить выпить, чтобы отпустить все. альбедо наверняка примчался бы с хребта, ведь человек, в котором цветы растут, — это, по крайней мере, интересно. да даже маленький тимми, заглядывающий к приемной матери, чтобы пожаловаться, как его голубей опять разогнали. они ведь так хорошо в карты сыграли! вернее, кэйя хорошо продул. а зашел он. помятый, всклокоченный, как нахохлившаяся сова, и непривычно обеспокоенный, хоть и пытающийся казаться сдержанным. дилюк подошел к кровати, сел на край, прикусил губу, как обычно делал, когда нервничал. — я всех попросил уйти, — начал он издалека, явно избегающий главного, — но альбедо позже зайдет, я позову его. он велел тебя поить отваром, барбара принесет.. как ты? — живой, как видишь, — кэйя улыбнулся. улыбнулся тепло и вправду вполне.. живо. дилюк попытался ответить, но краешки губ дрогнули. он переживал, и такого его особенно тянуло сгребсти в объятия, потому что слишком он напоминал себя в детстве, чем-то расстроенного и уязвимого. альберих поднял ослабшую руку, и ее перехватила другая, горячая. рагнвиндр прижался к нему первым. мысль о том, чтобы пролежать так отведенную им вечность, соблазняла, однако по смуглой щеке покатилась слеза, а кэйя не плакал.. наконец-то лопнуло стекло, но не разбитой на эмоциях бутылки, а то, что держало их друг от друга, то, от которого их чувства почти что забродили в концентрированную горечь. дилюк всхлипнул, разрешая смахнуть соленую боль исхудалыми пальцами. — преживал, я так переживал.. а понял это, когда было почти поздно. — ну, не опоздал же. подожди недельку и сможешь меня снова гонять из таверны, если найдешь. — она для тебя теперь навсегда закрыта, — дилюк горячился, даже толкнул легонько кэйю в бок, но только из заботы, поэтому возражать не хотелось. кэйя засмеялся. настолько радостно внезапно стало, что и дилюк, обычно скупой на смех при людях, тоже. высшей степенью доверия было видеть его с улыбкой, влажной от слез, стекших в трещинки, вытерзанные зубами. альберих застыл, ощущая мокрое прикосновение губ к горячему лбу. оно было нескончаемо протяжным и предельно коротким, достаточным, но похожим на оазис в бесконечных песках, — воды в нем не хватило бы, чтобы напиться. нечто снова оплело сердце кэйи, сжало, приглушая его пульс, но не было боли, что он испытывал до этого. болезнь в нем пыталась цвести, а хватало ее лишь на стебли, неспособные распуститься в цветы, губящие их дышащую почву. над лекарством работал альбедо, но оно уже существовало, прятало лицо кэйи в сгибе своего плеча, нежно перебирая его волосы на затылке, убаюкивало мягким молчанием.. обсудить им предстояло много, но сейчас время шло своим чередом. секунды до стали секундами пред, и бежать друг от друга и друг ко другу не имело смысла — они рядом, они услышат, они обязательно поймут.