Собачьи чернила

Режущие сны неизменно говорят о крови. И водной глубине.       Граница между сегодня и завтра трепещет эфемерным полотном, то и дело растворяясь ввиду отсутствия последнего. Руки больше не чувствуют ни холода, ни боли – они рождены малахитом и трескаются от теплых прикосновений. Мы утратили само понятие чувств, вручив себя чужой реальности, подчиняющейся чудовищным законам.       Чужой интерес к чьей-то личности скальпелем любопытства препарирует душу. Но паучьи лапки разума, добравшись до самого ее дна, до сути, обнаруживают только кричащую пустоту. Вместо глаз на самом деле провалы – колодцы со склизкими стенами, ведущие в личное небытие, которое давно выжрало нутро, а ты глупо и наивно попался в очередную ловушку.       Чернила капают из пустых глазниц в воды мирового океана по одной капле за каждый негативный выбор. Какую историю мы ими напишем?       Раны становятся так часты, что уже не замечаешь новые порезы. Кровь безвозвратно утекает туда же, куда и чернила. Только лотос внутри так же светится, отогревая, но и он не может спасти от тьмы. Душа теряется в непонимании самой себя, путь давно потерян, а отчаянный крик растворяется в окружающем тумане заблуждений. Боль грязной псиной трется о ноги, заглядывает в глаза, и ее глаза не собачьи, а человеческие. Дрожь пробирает в первый раз, но привыкаешь, смотришь в ответ равнодушно. Ласково треплешь по голове, касаясь грязной шерсти с брезгливым снисхождением, будто обладая пониманием собственных и чужих ошибок.       Касаемся стен, чувствуем под пальцами иллюзорную шершавость обоев, а рука проваливается в эту бумажную обыденность, засасывающую в свое бездонное чрево голубым ртом с белым геометрическим рисунком. И кажется, что квартиры-коробки должны иметь какое-то значение, опору, как расписанное полотно, порождение нашей жизни и личности в своей сути. Но стены растут, нелепо вытягиваясь вверх и вширь, и прозрачный куб комнаты падает в океан и плывет в его водах под светом заходящего солнца, пока не обнаруживается брешь, и вода не начинает наполнять его. Мы тонем.       Заново нервно ищем причину жить, искусственную, фабричную, как и все, чем мы владеем. Выкупаем в супермаркете с сияющими, вылизанными полами, забитом яркими упаковками, но забрасываем в дальний угол к остальному хламу, обманувшись рекламными обещаниями. Тонем на двух планах сразу – мусор в дурной голове порождает обилие мусора в квартире и наоборот. Проклятые взаимозависимости.       Тихий звук, существующий в огромном пространстве из ничего, тонкой дрожащей белой нитью уходит далеко во мрак. А мы смотрим на него и понимаем, как хрупко наше существование. Как легко быть уничтоженным, сделав всего одно ошибочное действие. Один шаг не туда. Одно неудачное решение. Голыми ступнями по белой нити, над страхом, над пропастью, меж двух крайностей, становящихся чистым, дистиллированным злом в своем концентрате. Сохранить свою сущность в самой сердцевине личного кошмара, ведь жить – значит балансировать.       Чернила где-то под поверхностью воды собираются в комок, предвещая рождение нечто, и мы уже чувствуем, что будем съедены. Зрачки человеческих глаз расширяются, со змеиных клыков сочится парализующий волю яд. Разум окутан сном наяву, и мир ничего не тревожит, но внутри, в подсознании, слизнями шевелится понимание – время придет.       Прижимаемся ухом к стене, за ней концерт, али праздник отмечают – свиньи в костюмах играют на инструментах, всюду говор десятков людей, и запах напитков и закусок плющом обвивает мебель. Тени, прячущиеся по углам, мерзко, слащаво услужливы, и опостылевший запах моря царапает заржавевшей иглой виниловую пластинку нервов. Сеттер приносит в пасти пистолет, возможно, кто-то послабее нажмет на курок, но патронов нет, и рыжий пёс ехидно скалится, все также смотрит своими человеческими глазами.       Трепыхаться, вовлекаясь с серьезным рылом, и сойти с ума, окончательно сломавшись, а может смеяться на шоу, снисходительно и иронично наблюдать за происходящим, сохранив чувствительность и хоть какое-то подобие трезвой мысли?       Нет надежды для рук, рожденных малахитом. С ума сходишь медленно, со вкусом, с наслаждением, не осознавая, как душа поглощается пластиком и становится тобой. Танцуешь под звуки веселого оркестра с остальными, а хряк с трубой в руках игриво тебе подмигивает. Искусственность поглощает полностью, попытки выбраться из грязи уже откровенно бессмысленны – повсюду отпечатки собачьих лап, старые, застывшие следы на душе, костях и плоти. Мы псины, отчаянно лающие на пустое небо из глубин колодцев своих собственных глаз.       Никто не дал нам инструкцию к себе самим, не рассказал правил игры, на почту не пришло письмо с предупреждением – мир просто выплюнул тебя в реальность и с отвращением вытер рот. Время течет, цикл повторяется, а мы все еще грустно сидим вечерами на кухнях своих квартир, наивно думая, что это эпоха такая и раньше люди были другими. Собачья шерсть растет на руках все больше, и вот уже не человек, а псина уходит за порог, душа из пластика. Она обернется напоследок, чтобы взглянуть на тебя, и растворится в утреннем тумане безвозвратно, оставляя тебя на кухне в одиночестве считать чаинки в кружке, до твоего собственного исчезновения.