Вишни в ликёре

      Банни Яксли относилась к той категории женщин, которых Джеймс ненавидел. Она совсем не была похожа на Эванс — Эванс была прекрасной сказочной принцессой, невероятной и недоступной, буквально недосягаемой, как звезда на небосклоне. Банни тоже была звездой, но такой, что можно было удержать её в раскрытых ладонях. Джеймс впервые увидел её, когда был в гостях у Сириуса. Он не особенно любил гостить у Блэков и очень скучал, пока наверху Сириус орал на свою мать — или его мать орала на него; Джеймс не разбирался. Он решил, что безвылазно тусить в комнате у Бродяги было глупостью, несмотря на то, что там было полно маггловской травки, энергетиков и веселящих зелий, после которых щипало в носу и тянуло танцевать. А внизу нашлась его кузина. Та, которую Сириус называл ебанутой. Джеймс её видел не первый раз, но ему, честно говоря, было насрать; Беллатрикс было насрать тоже.       — Посиди тихонечко, малыш Поттер, — велела ему Белла, — они уже скоро закончат, — она, как и все чистокровные волшебницы, была в застёгнутой наглухо чёрной мантии, не то, что Эванс. Эванс любила рваные джинсы, кеды и лимонную пастилу, а не сидеть в темноте и цедить огневиски по глотку. Белла, кажется, находила в этом удовольствие.       — Беллз, не будь такой злючкой! Пусть мальчик повеселится. Иди к нам, душа моя! Я Банни. А ты?       А он был никем после первого же взгляда на Банни. Она, очевидно, была подругой Беллы, раз вальяжно расселась на подлокотнике её кресла — судя по всему, единственной подругой. Белла же была чокнутой, у таких не бывает друзей, но у таких девочек как Банни всегда есть такие девочки как Белла в окружении. Банни была легкой, светловолосой, светлоглазой и улыбчивой. Сияющей золотистой блондинкой с пухлым розовым ртом сердечком, бесконечно длинными белыми ногами, тонкими ухоженными руками и нежной молочной кожей. Она вся была — молоко и золото.       — Я Джеймс. Джеймс Поттер, — он представился неловко, чувствуя, как сердце предательски ухнуло куда-то вниз.       Банни рассмеялась серебристым колокольчиковым смехом и волнующе-мягко подалась вперёд — светлая мантия на её груди чуть распахнулась, обнажая гладкую красивую шею, обтянутую тонкой бархатной лентой. Эта штука как-то по-красивому называлась, бархотка, что ли; Джеймс понятия не имел.       В тот вечер у них ничего не получилось. Сириус явился взмыленный через полчаса, когда Джеймс умудрился маслянисто облизать взглядом каждый открытый участок кожи, что можно было рассмотреть среди складок шёлковой жемчужной мантии с золотыми пуговицами. Банни приветливо улыбалась и травила школьные истории — некоторые были даже веселее тех, что Джеймс мог рассказать сам. Беллатрикс напилась, поцапалась с Сириусом, окрестила его вздорным щенком и наконец ушла, втащив за собой в камин смеющуюся Банни. Джеймс видел, что она сжала её за предплечья и крепко поцеловала в губы. Он подался вперёд, чтобы рассмотреть получше, но уже взметнулся огонь, который лизнул подолы мантий и склонённые друг к другу голову, и обе волшебницы пропали, будто их и не было.       Сириус шумно бухнулся в кресло. Его щека была красная, на ней остались следы ногтей.       — Красивая, да? Только тебе не по зубам, Джим. Она любит тех, у кого есть бабло и немного Беллу.       Джеймс угукнул. Он переспал с Банни через неделю, в её же квартире — она сама нашла его в Годриковой лощине. Пришла прямо к нему домой, где курила тонкие вишнёвые сигаретки в мундштуке, сладкие и очень пахучие, болтала с его матерью за ужином и кокетничала с отцом. Ей, казалось, было плевать, с кем кокетничать, даже матери досталось. Банни сама привела его к себе — в большую просторную квартиру в центре престижного магического квартала в Лондоне, всю переливающуюся светом и блёстками. Сама стащила с него и футболку, и брюки, сама сбросила с себя мантию, сама… Банни всё сделала, а Джеймс просто тащился за ней, как оглушённый. Целовал, когда она говорила. Гладил, когда она просила. Лёг на спину, когда она велела. Ему казалось, будто он сошёл с ума и получил в своё владение незатухающую звезду, не меньше. Или звезда получила его, без разницы. Вкус её кожи, длинные светлые локоны, рассыпавшиеся по подушке, довольная белозубая улыбка, проворные красивые пальцы с длинными блестящими ногтями, вся эта сладкая ванильная влага, приглашающе раздвинутые кремовые бёдра… Джеймсу казалось, что он умер и попал в рай.       Он провёл в объятиях Банни не меньше двух недель, пока не настала пора возвращаться в школу. Первый месяц даже получал от неё письма, завёрнутые в хрустящую розовую бумагу, пахнущие лавандовым кремом и цветочными духами. Джеймс и думать забыл, про Эванс — теперь она казалась тяжёлой, пошлой и некрасивой по сравнению с тем, какого ангела он видел на себе и под собой. Нечто идеальное. Нечто прекрасное. Нечто возвышенное в своей порочности.       Когда Банни перестала писать и отвечать на его письма — любовно-сахарные, нежно-трепетные, оторванные от сердца, Джеймс буквально сошёл с ума. Сириус только покачал головой и сочувственно сунул в руку полускуренный косяк:       — Я же говорил, Джим. Яксли не та, с кем стоит связываться. Она та ещё шлюха.       Джеймс разбил ему лицо, а на следующих выходных сбежал из Хогсмида. На метле он добрался до той квартиры, где они встречались. Когда Джеймс колотился в дверь её квартиры — так, что посбивал костяшки пальцев в кровь, то Банни даже соизволила открыть. После того, как выскочил новый арендодатель, оказалось, что Банни давно оттуда съехала. Тогда он сумел отыскать Беллатрикс — послал ей письмо из ближайшей совятни, а она неожиданно прислала ему портключ в виде маленькой золотой птички.       — Привет, малыш Поттер, — Белла встретила его на пороге своего дома и нахально выдохнула изо рта струйку горького дыма ему в лицо; они были крепкие, не такие, как любила Банни, — ты очень хорошенький. Но на Долохова не тянешь, — она помолчала, — он недавно вернулся из командировки.       — О чем ты? — спросил Джеймс. Он вообще не понимал, что происходит. Всё было так прекрасно… Что изменилось?!       Белла приподняла брови. Впрочем, без особого удивления.       — О том, что твой роман с Банни закончен, конечно же. Ты ей больше не интересен. Когда есть Долохов, то ей больше никто не нужен. Даже я.       Беллатрикс расхохоталась, будто сумасшедшая, покачнулась на каблуках, и только тогда Джеймс понял, что она жутко пьяна.       — Скажи мне адрес.       Глаза Беллы — злые, тёмные, горящие — насмешливо сузились. Она улыбнулась алым ртом так, что у него засосало под ложечкой. Она взмахнула палочкой и призвала какую-то записную книжку, из который выдрала лист и начеркала что-то прямо на весу дрожащей рукой.       — Да пожалуйста. Прощай, малыш Поттер.       И просто-напросто вытолкнула его, захлопнув дверь перед носом. На новом адресе его встретил только странный косматый домовик, который, недолго думая, вызвал авроров, стоило Джеймсу попытаться войти внутрь. Он всего лишь хотел узнать, что, Мерлин подери, он сделал не так! Авроры вернули его в школу, Дамблдор назначил жуткое взыскание, снял кучу баллов с Гриффиндора, но Джеймсу было насрать. В голове плескалось вишнёво-молочное море в старинной бархотке и летящей светлой мантии.       А шесть месяцев спустя Джеймс наконец-то увидел Банни, как и хотел. На балу Блэков она кружилась в объятиях Долохова — высокого, широкоплечего и чернокудрого русского волшебника с жуткими зелёными глазами. Беллатрикс тоже стояла в стороне — хмурая и недовольная, она мрачно смотрела, как Долохов таскал Банни на руках, будто куклу. Джеймс видел всё своими глазами: и то, как его пальцы подцепили Банни за подбородок, и то, как она улыбнулась… И то, как поцеловала его — так, будто любила больше всех на свете. Наверное, она всех так целовала. Джеймс был слишком пьян, чтобы думать, поэтому просто отсалютовал Беллатрикс бокалом с огневиски; она не ответила, только посерела ещё сильнее, некрасиво наморщила нос.       Банни расхохоталась. На её шее блестел жемчуг. В ухе Долохова горел рубин. Джеймсу хотелось одновременно и орать, и плакать, и крушить всё, что он видит на своём пути. Но вместо этого пришлось смотреть на то, как на его личном небосклоне вспыхивает ещё одна звезда — ныне даже более недосягаемая, чем Эванс.