Вот проступило в небе снова лицо Творца, Слушайте, Донна Анна, исповедь подлеца: Срезан лилейный стебель, но не вплетён в венок /двадцать капризных петель я расстегну меж строк/. Слушайте, Донна Анна, жадно вдыхайте ночь, Пойте ветрам осанну тихо прося помочь… Не отстраняйте только жаркой моей руки /двадцать капризных петель вами уже сданы/. В этом бою упорном войско стремится в тыл, Спешно вплетают норны мяту и девясил В нить Ваших грёз, но поздно… Анна, ещё, ещё Слушайте рифмы грозно /страстно/ мне сжав плечо. Срезан лилейный стебель, но не вплетён в венок, Вынут изящный гребень, брошен у Ваших ног. Разве виновен грешник в том, что прекрасен грех? Падайте, донна Анна, в неба полночный мех: Исповедь будет долгой… Донна — люблю, люблю. Порваны нити, норны пряжу свели к нулю. Вот проступает в небе снова лицо Творца — Лик Командора светел, жаль тяжела рука. Яна Чернявская Королева Англии в золотой парче Взад-вперед по комнате ходит при свече. В полутемной комнате в полуночный час Ходит мимо зеркала, не подымая глаз. …Ох уж эти зеркала! Сколько в них таится зла — Что́ там недруг из засады или призрак из угла! Редьярд Киплинг Кто останется бел там, где праведных нет?.. (Канцлер Ги «Вторая ария оруженосца»)
Лес обступает маленькую поляну со всех сторон — древний, зловещий, погружённый в ночь. Кроны деревьев шумят над головами, шепчут, кажется, неясные угрозы. Пламя одинокого факела едва разгоняет темноту вокруг двух фигур. Его слишком мало — а в небе не видно ни луны, ни звёзд. Днём этот лес не пугает никого. Да, здесь случались и сражения, и казни, и тайные убийства; да, здесь похоронен в безымянной могиле юный Эдуард, бывший принц Уэльский, сын мягкотелого безумца Генриха Шестого и французской волчицы Маргариты Анжуйской… Но днём лес — это просто лес. Здесь охотятся; сюда простолюдины ходят за грибами, ягодами и хворостом, а девушки собирают цветы. Это днём. Но по ночам лес становится иным. По ночам здесь вновь слышится отзвук проклятий Маргариты; страшный крик, когда Ричард, герцог Глостерский, перерезал горло её единственному сыну, которого перед этим они со старшими братьями… Что ж, они были разгорячены и злы после боя. И Эдуард нарвался сам — безрассудными и высокомерными речами, брошенными в лицо своему тёзке, старшему из братьев Ричарда, королю Эдуарду Четвёртому. Ричарду кажется, что и Эдуард, и Джордж до сих пор стыдятся того, что они втроём сделали с принцем дома Ланкастеров на глазах его матери. Он видит это порой в их глазах — мимолётное воспоминание, тень вины… В отличие от них, он ничего не стыдится. Ни о чём не сожалеет. Не то чтобы молодой Эдуард так уж возбуждал их страсть — хотя, спору нет, был смазлив, — но в пылу после битвы случается и не такое. Распалённые сражением солдаты часто насилуют даже невинных девушек, а принц Эдуард был виновен перед ним и его братьями по всем пунктам — и, не в пример девушкам, не пытался ни скрыться от места битвы, ни смягчить сердца победителей. И не так приятно было вонзаться в его тело — тем более, третьим после братьев, вечно последним в очереди, — как слушать отчаянные крики его матери, которую тем временем удерживали солдаты. Маргарита, тщетно вырываясь, вопила так, будто насиловали не сына, а её саму, — в то время как Эдуард пытался сдерживаться и только глухо стонал сквозь зубы. Жаль, что старший брат не дал Ричарду перерезать горло и Маргарите. Это было бы милосердием — куда большим милосердием, чем оставлять её в живых после того, что ей довелось увидеть и что потерять, — но Эдуард Четвёртый любил выставлять себя благородным рыцарем, который никогда не тронет женщину. Жалкий лицемер. Он полагал недостойным убить или изнасиловать Маргариту — впрочем, она была уже немолода и никто из братьев Йорков на неё бы не польстился, а бросить бывшую королеву солдатне не решился бы даже Ричард, — и при этом видел куда меньшее зло в том, чтобы сделать её свидетельницей изнасилования и убийства родного сына. Что ж — королём являлся Эдуард, и решать было ему. Увы. Будь решение за Ричардом, он поступил бы с Маргаритой милосерднее. В конце концов, она сама молила о смерти — после того, как поруганное и окровавленное тело сына упало к её ногам. …Лес помнит всё. Стоны Эдуарда — злосчастного принца, так и не ставшего королём. Крики его матери — вопли отчаяния и ужаса вперемешку со смертельными проклятиями. Лес хранит эти проклятия. Хранит кровь жертв и семя насильников, впитавшиеся в его почву. И если днём, под яркими лучами солнца, кажется, что всё забылось, то по ночам ветви перешёптываются, вспоминая. Шепчутся они и сейчас, но Ричарда не страшит их шёпот. В тот самый день, в день, когда они с братьями надругались над принцем Эдуардом, когда он, Ричард, убил сперва его, а затем его отца, безумного Генриха Шестого, которого многие полагали святым, — в тот день, на ступенях башни Тауэра, Ричард в порыве отчаяния предложил свою душу Сатане. Проклятое тело, изувеченное с рождения, подвело его после долгой битвы, после насилия над Эдуардом, после безумной скачки от места сражения к Тауэру… Когда подломилась больная нога и он упал на ступени башенной лестницы и привалился спиной к стене, не одолев очередного пролёта, — тогда Ричард и воззвал к дьяволу. И — ничего не произошло. Не разверзлись небеса, не грянула молния. Даже после убийства святого безумца Генриха — из бедолаги вышел бы хороший монах, но он и впрямь оказался прескверным королём, — кровь из его ран не взмыла ввысь, знаменуя проклятие для убийцы. Есть ли Бог? Есть ли дьявол? И всё же Ричард помнит тот день. Пусть он не жалеет ни о чём — как жалеют порой его братья, — но он помнит всё. Стоны Эдуарда. Проклятия Маргариты. Кровь Эдуарда и Генриха на своих руках. То, как он сам проклял собственную душу. Есть ли Бог?.. …Лес шепчется над головами. Пламя единственного факела освещает подле могилы Эдуарда герцога Ричарда Глостерского, его убийцу и одного из насильников, — и его прелестную вдову, Анну Невилл, думавшую помолиться на могиле покойного супруга в ночной тиши и уединении. Милая, наивная Анна. Ни один её шаг, ни один поступок — давно уже не тайна для Ричарда Глостера. Он дал ей немного времени свыкнуться с потерей мужа — но лишь потому, что выжидал наиболее удобный момент. И вот он, этот момент. Прямо у могилы Эдуарда. Анна смотрит на Ричарда. Блики факела скользят по её дрожащему лицу, она вся дрожит — несмотря на тёплый плащ. Она тоже пыталась проклинать, она даже плюнула Ричарду в лицо — и он, небрежно стерев её плевок пальцами, с усмешкой сунул их в рот. Анна Невилл. Женщина, которую он всегда желал. Насилуя и убивая Эдуарда, Ричард мстил ему не только за попытку захватить престол, но и за то, что он первее него оказался в постели его Анны. Первее него. Всегда есть кто-то, кто оказывается первее него. Всю жизнь он уступал старшим братьям — и даже желанную женщину помимо воли уступил Эдуарду Ланкастерскому. Впрочем, ненадолго. И сейчас Эдуард мёртв, а Анна — вдова. Ричард всегда был третьим в череде братьев Йорков. То, что для Анны он станет вторым — после покойного принца Эдуарда, — его не сильно опечалит. Анна дрожит. Плотнее запахивается в плащ. Больше не проклинает. Она — не Маргарита Анжуйская. Та была искренна в своих проклятиях; в гневе, ненависти, презрении. Анна пытается говорить то, что должна, пытается вести себя как должно разгневанной вдове, ненавидящей убийцу любимого супруга — по счастью, она едва ли знает о тройном изнасиловании, — но искренности нет ни в её словах, ни во взгляде. И когда Ричард слизнул с пальцев её плевок, она густо покраснела — не гневным румянцем, но румянцем женщины, ощутившей смущение и желание. Даже в свете факела это было видно; к тому же, Ричард хорошо видит в ночи. У него было мало опыта с женщинами — куда меньше, чем у старших братьев. Он не желал брать тех, кто ненавидит его уродство и отдаётся ему лишь из страха или за деньги. Не желал быть насильником — кроме как в случае с Эдуардом, но то было совсем иное дело. То была месть мужчин мужчине, в тот день их с братьями ненависть превратилась в тёмную страсть, Эдуарду они хотели причинить муки и позор — а от женщин Ричарду всегда хотелось ответного пыла. Но он ненавидел сам себя — и был уверен, что большинство женщин ненавидит его. Так как он мог ожидать от них страсти — даже если и знал, как её пробудить? Учитель в любовных делах у него действительно был один из лучших. Эдуард, старший брат, охотно делился любовной наукой и с Джорджем, и с Ричардом — и, похлопывая младшего брата по плечу, весело говорил, что на внешность мужчины многие женщины вовсе не смотрят. Кажется, Эдуард и впрямь был в этом уверен — но Ричарда, одержимого отвращением к самому себе, его слова не убеждали. Но сейчас он смотрит в тёмные глаза Анны Невилл — единственной женщины, которую по-настоящему желал с тех пор, как впервые увидел, — и думает, что, может, его старший брат не так уж и неправ. Может, Эдуард Четвёртый — не самый лучший король, но он, вне всякого сомнения, один из самых искушённых любовников. Анна дрожит. Стягивает подбитый мехом плащ у горла, смотрит на Ричарда — уродливого горбуна Ричарда, убийцу (и насильника) своего молодого красавца мужа, — не отрываясь. Проклятия замерли на её губах; она больше не в силах произносить слова, которым сама не верит. Которые не идут от сердца. Она не пытается отшатнуться, когда Ричард делает ещё один шаг и накрывает своей рукой её руку на плаще. — Всё это время, — мягко повторяет он. — Всё это время я был одурманен твоей красотой. Думал лишь о тебе. Не только о ней — ещё о власти. А впрочем, он не врёт; из женщин — только о ней. — Лишь обо мне, — одними губами произносит Анна, и румянец на её бледных щеках вспыхивает ярче. — Лишь о тебе. Её дрожь — это дрожь желания, всепоглощающего, неутолённого. Она уже многие месяцы как овдовела — и таким ли уж страстным любовником был Эдуард, раз даже не наградил её ребёнком? Она подаётся навстречу первая. Вскидывает руки — плащ падает с плеч на холодную землю — и неловко обнимает Ричарда. Кажется, она не замечает его согнутой спины, уродливого горба. Или ей и впрямь всё равно. Кажется, в отношении женщин его старший брат прав. Они целуются, губы Анны трепещут под его губами, она вся трепещет в его объятиях — тоненькая, гибкая, горячая под чёрным шёлком вдовьего платья. Она не очень высока ростом, и когда Ричарду почти удаётся распрямиться — настолько, насколько это позволяет ему искривлённый хребет, — их лица оказываются практически на одном уровне. Желание горячит кровь, полнит воздух между ними — уже не холодный, а жаркий, пламя страсти изгнало ночную прохладу. Анна негромко стонет, и Ричард тянет её вниз, на землю, расстеляет её меховой плащ пошире, кидает поверх него свой — двух плащей должно хватить, чтобы не чувствовалась сырость почвы… Совсем рядом — могила Эдуарда. Когда они с братьями насиловали его, то не замечали, холодна ли земля; но тогда всё было иначе. Тогда был день, не было ночной сырости, никто из них не думал, как поудобнее уложить принца спиной на землю… Анна не оглядывается на могилу Эдуарда. Она о нём не помнит — сейчас, пока Ричард осыпает жадными поцелуями её лицо, спускается на шею, забирается рукой под юбки. Она сама подставляется, раздвигает ноги, помогает ему — добраться до сокровенной плоти между ног, горячей и влажной от желания, справиться со шнуровкой, обнажить грудь… Левая рука, как всегда, повинуется ему плохо. Ричард успевает подумать об этом, успевает вспыхнуть ненавистью к себе в перерыве между поцелуями — но Анна снова не замечает. Ей не противно, когда сухие холодные пальцы его левой руки — скрюченной, изуродованной — касаются ложбинки между её грудей; она только осторожно ловит руку Ричарда и помогает ему провести кончиками пальцев по своей груди, по затвердевшим от холода и страсти соскам. Он ей правда не противен. И она правда его желает — его, горбуна Ричарда. Не только благодаря его льстивым речам. Ричард усмехается, снова целует Анну, жадно гладит здоровой рукой её бёдра, неловко скользит пальцами левой по груди. Короткая возня, прерывистое жаркое дыхание — и их тела наконец сливаются воедино на смятых плащах, на земле, впитавшей кровь принца Эдуарда, в свете коптящего факела. Ветви деревьев сплетаются над их головами. Так же, как они сами — на земле. Это длится долго, Анна громко всхлипывает под ним — кажется, она испытала наслаждение два или три раза… кажется, ей правда было хорошо. Наконец всё заканчивается, и Ричард, неуклюже скатившись с неё, выдёргивает из-под них свой плащ и укрывает им обоих. Левая рука совсем занемела, но у него хорошо получается управляться одной правой. Анна затихает. Ричард пробует обнять её одной рукой, и она прижимается щекой к его плечу. Прядь её длинных волос прилипает к его скуле. — Мы будем прокляты, — тихо шепчет она; её голос словно сливается с перешёптыванием в ветвях. — Мы будем прокляты. — С чего бы? — Ричард усмехается, стараясь говорить беспечно, вскользь мажет губами по её виску. — Только лишь из-за того, что занялись любовью, не будучи обвенчанными? Если бы каждые мужчина и женщина подвергались за это проклятию… — Мы занялись любовью на могиле моего мужа, — Анна приподнимает голову, и её глаза взблёскивают в ночи чёрными бриллиантами. — Мы будем прокляты за это. На нас падёт проклятие моей свекрови, Маргариты Анжуйской… она не ненавидела меня после поражения, она знала, что я скорблю по Эдуарду, но теперь… — Забудь о ней, — Ричард досадливо морщится и прижимает Анну к себе крепче. — Как она может о нас узнать? Её даже больше нет в Англии. Мой брат давно выслал её во Францию. — Она узнает, — чуть слышно откликается Анна, но не пытается высвободиться из его объятий. — О, она узнает. Стоило бы подняться с земли, но Ричард медлит. Если больная нога откажется повиноваться ему сейчас… Он не хочет уронить себя в глазах Анны. По меньшей мере, не сегодня. — Я навестила её один раз, пока она была в темнице, — негромко рассказывает Анна. — Мне позволили. У неё были седые пряди в волосах, а раньше не было, ни одной… Я спросила её, как умер Эдуард. Она засмеялась — страшно засмеялась — и сказала, что мне лучше не знать. Тогда я спросила, кто нанёс ему смертельный удар, и она сказала, что это сделал ты. И что она жалеет, что ты не убил и её тоже. — Мне не позволил мой брат король, — рассеянно откликается Ричард. — Как он умер? — настойчиво спрашивает Анна, заглядывая в полумраке ему в лицо. — Эдуард… мой муж? — Он старался не кричать. Об изнасиловании ей не станет рассказывать никто. И он — в первую очередь. Волосы Анны мажут по его лицу — кажется, она кивнула. — Это… длилось… долго? «Это». Не «его смерть». Не «долго ли он умирал». «Это». — Да. Чем меньше лжи, тем лучше. Снова мажущее шелковистое прикосновение волос. — Когда я перерезал ему горло… — Анна едва заметно вздрагивает, и Ричард снова прижимает её к себе, — это был удар милосердия. Поверь. — Я верю, — тихо откликается Анна. — Я верю. Догадалась ли она о том, что сделали они с братьями? Дошли ли до неё слухи? Готова ли — смогла ли бы — она простить его даже за это? — Ты сильно его любила? Анна медлит с ответом. Ричард понимает: не так уж сильно, иначе не отдалась бы ему этой ночью. — Он был так юн, — наконец говорит она. — Юный, гордый, самоуверенный. Он был так уверен в своей правоте. Обещал — клялся — что станет королём, а я — королевой. Ричард надеется, что Анна не видит его мимолётную гримасу. «Ты станешь королевой. Тебя сделаю ею я». Вслух он этого не говорит. — Он был худшим возлюбленным, чем ты, — неожиданно произносит Анна, и у неё вырывается смущённый смешок. — Ты… очень… сильный. Будь на месте Ричарда кто-то другой, удовольствие от похвалы, пожалуй, заставило бы его покраснеть, но он только коротко смеётся в ответ. — Нам надо идти. А то замёрзнем. И догорит факел. Я провожу тебя во дворец. Анна вздрагивает. Кажется, она только сейчас осознаёт, что её волосы растрёпаны, а платье измято и испачкано в грязи — и что к тому времени, как они вернутся во дворец, уже рассветёт, и это увидят все. Но она молчит. Пытается — тщетно — пригладить волосы, зашнуровать лиф. Ричард, как умеет, помогает ей с шёлковыми тесёмками — хотя с его искалеченной рукой и неопытностью в отношении дамской одежды проку от него мало. Следовало бы подать ей руку, помочь подняться с земли. Ричард медлит, опёршись правой рукой о холодную почву; куда тут сыграть роль галантного кавалера, хорошо бы подняться без посторонней помощи самому! Проклятье. Воистину, не с его увечьями предаваться любви на земле. Похоже, Анна всё понимает — и быстро смекает, как помочь ему выйти из неудобного положения без ущерба для гордости. Сделав вид, что опирается на его руку, она сама тянет его вверх — и так они вместе поднимаются на ноги. Ричард надеется, что его благодарность понятна без слов. — Я скажу во дворце, что встретил тебя в лесу и охранял по дороге назад, — говорит он и усмехается. По измятому виду Анны слишком хорошо заметно, что если от кого её и требовалось охранять, так это от него самого. Однако вместо того, чтобы смутиться — как он ожидал, — она вскидывает голову и тоже усмехается. Её глаза снова вспыхивают чёрными бриллиантами. — Боюсь, это будет слишком очевидная ложь, милорд. — И что же вы предлагаете взамен, миледи? — Ричард с усмешкой помогает Анне завернуться в плащ, набрасывает собственный, подаёт ей руку. На этот раз движения даются ему почти с изяществом. Усмешка Анны становится шире. Она не стыдится, не пытается отвести взгляд — и ему это по душе. — Я могу во всеуслышание заявить, что брат короля, милорд герцог Глостерский, обесчестил меня на могиле моего покойного супруга. Его величество король Эдуард весьма чувствителен к женским мольбам. И хоть я и вдова его врага, я в то же время являюсь и его свояченицей. Да, Изабелла, старшая сестра Анны, давно замужем за Джорджем, средним из братьев Йорков. Ричард невольно вспоминает, как завидовал обоим братьям — и Эдуарду, и Джорджу, — когда те обрели счастье в браках. В отличие от него. Раньше него. Всё как всегда. — Да, сочувствия к женщинам у моего старшего брата не отнять, — Ричард тоже продолжает усмехаться, откровенно любуясь в полутьме лицом Анны. — Но неужто, миледи, — он продолжает предложенную ей игру, — вы потребуете, чтобы король казнил своего родного брата? — Отчего же, — Анна всё ещё улыбается, но её взгляд становится почти серьёзным, брови хмурятся, на щеках вспыхивает лёгкий румянец. — Полагаю, милорд герцог вполне способен загладить свою ужасную провинность, взяв меня в жёны. — Что он и сделает. Анна замирает. Она не понимает, всё ещё они шутят или уже говорят всерьёз, — и сейчас это её беспокоит. Перед тем, как они упали в порыве страсти на расстеленные плащи, Ричард говорил о любви к ней, но не говорил о браке. Ричард роется в поясном кошеле. Достаёт кольцо — вспыхивает в свете факела крупный бриллиант, — ловит вздрогнувшую руку Анны и надевает ей его на палец. Кольцо сидит как влитое. Немудрено: Ричард загодя подкупил служанку Анны, чтобы та сообщила ему размер колец вдовствующей принцессы. Служанка, услышав просьбу, понимающе хихикнула — но под тяжёлым взглядом Ричарда улыбка быстро сползла с её лица. Что ж, он не собирается обмениваться улыбками со слугами даже во время подготовки к своей свадьбе. — Я собирался подарить его раньше, — говорит Ричард, всё ещё держа руку Анны в своей. — Но… Она краснеет. Так или иначе, но воспоминание о том, что между ними только что произошло, всё равно заставляет её смутиться. — Я его принимаю, — её голос звучит совсем тихо. Ричард кивает и прижимает её прохладные пальцы к губам. Снова подаёт ей руку; она берёт факел. Он почти догорел, но ничего, на востоке небо уже светлеет. — Если его величество Эдуард будет против… — нерешительно начинает Анна, пока они идут к виднеющейся между деревьями тропке. — О, — Ричард коротко смеётся, и лес отзывается на его смех зловещим шёпотом. — Моя прекрасная леди, учитывая, в каком виде нам с вами предстоит вернуться с этой прогулки, мой брат точно не будет против нашего брака. Ещё бы. Знаменитое сочувствие Эдуарда к женщинам. Разве он позволит, чтобы сестра жены его брата осталась обесчещенной другим братом — не став после этого его женой? К тому же, Эдуарда до сих пор гложет вина за то, что они — он, Джордж и Ричард — сделали с его тёзкой, чьей вдовой Анна является. Ричарда вина не гложет — а сложившаяся ситуация только забавляет. — Воистину, — Анна смеётся, звуки леса её больше не пугают. — Теперь я понимаю, милорд, с какой целью вы обошлись со мной подобным образом. Ричард улыбается и отвешивает ей лёгкий поклон — насколько это позволяет ему согнутая спина. — Всему виной лишь ваша красота, миледи. Она лишила меня разума. Тонкие пальцы Анны слегка сжимают его локоть. — Ни за что не поверю, будто что-то способно лишить вас разума, милорд, — тихо и серьёзно говорит она. — Но мне это по душе. Они идут через лес. Свет догорающего факела, свет разгорающегося восхода… Зловещий шёпот ветвей над головами. Оставшаяся за спиной поляна с осквернённой могилой осквернённого Эдуарда Ланкастерского. Ричард ещё раз взглядывает на изящный профиль Анны и выбрасывает неприятные мысли из головы. Он её добился. Завоевал. Заполучил. Так же, как получит — со временем — всё остальное. Всё, чего желает. — Ричард, тебе не кажется, что это слишком даже для тебя? Джордж хмурится, его лицо серьёзно. Интересно, он и впрямь озабочен судьбой и репутацией сестры своей жены? Или же надеется, не выделив Анне положенного приданого, единолично владеть огромным наследством их с Изабеллой отца, графа Уорика? Ричард смотрит в лицо брата, но прочесть по нему его мысли не может. В любом случае, от слов Джорджа неприязнь к нему усиливается. — Что — слишком, брат? — спрашивает он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более мягко. — То, что ты сделал с леди Анной, — в голосе Джорджа слышатся брезгливость и осуждение — непонятно, искренние или нет. — Все видели, в каком виде она вернулась во дворец… и привёл её ты! Ричард, как ты мог… — …обольстить женщину, которую хотел видеть своей женой? — Ричард по-прежнему говорит негромко и мягко. — Разве не так поступает каждый влюблённый мужчина? Или, — ещё мягче добавляет он, — ты хочешь сказать, что ни одна женщина не уступила бы словам любви, если они исходят из моих уст? Что, по-твоему, уродливый горбун Ричард способен взять понравившуюся ему женщину лишь силой? — Прости, — Джордж быстро мотает головой; то ли он и впрямь чувствует себя виноватым, то ли хорошо притворяется. — Я этого не говорил. Но всё равно… после того, что мы сделали с покойным мужем бедняжки… Доселе молча слушавший спор братьев Эдуард с силой опускает тяжёлую ладонь на стол. Джордж совершил роковую ошибку: грех, о котором он напомнил Ричарду, лежит на всех троих, и Эдуарду неприятно о нём вспоминать. — Хватит, Джордж, — Эдуард тоже недоволен — но не Ричардом. — Сколько можно вспоминать то, что поросло быльём? Я хочу отпраздновать свадьбу своего брата, а не предаваться воспоминаниям о былых грехах! Ричард, — он с откровенным самодовольством ухмыляется младшему брату, — я смотрю, моя любовная наука пошла тебе на пользу. Ещё вчера леди Анна лила слёзы, грозя затопить всю Англию, а сегодня она — счастливая невеста! — Можно подумать, — снова встревает Джордж, — у неё есть выбор после их совместного возвращения с ночной прогулки. — Выбор есть всегда, — раздражённо отвечает Эдуард. — Если бы леди Анна не желала идти замуж за Ричарда, то, уверен, нашла бы способ обратиться ко мне. Я всегда был милостив к женщинам. Можно было бы подыскать ей другого супруга — того, кто не побрезговал бы лакомством, которое уже отведал герцог Глостерский, — или, будь таково её желание, отправить в монастырь по её выбору. В конце концов, Джордж, она могла бы продолжать жить с тобой и Изабеллой; полагаю, вы не стали бы её корить… — …за вину Ричарда? — перебивает брата Джордж. — Боже упаси. В подобных случаях женщину винить нельзя. — Государь, наш брат полагает, — губы Ричарда растягиваются в улыбке, — что женщина неспособна испытать страсть и по своей воле отдаться мужчине. На щеках Эдуарда вспыхивают красные пятна. У него самого было слишком много женщин — и хотя он не насиловал ни одну из них и всегда гордился своим искусством обольстителя, подобное предположение закономерно воспринимает камнем в свой огород. — Если он так полагает, то я с ним не согласен, — резко произносит Эдуард, бросая взгляд на тоже залившегося краской Джорджа. — Но в любом случае, чего ты хочешь от меня, Джордж? Чтобы я назначил позорное расследование, которое запятнает и Невиллов, и Йорков? Что бы ни произошло сегодня ночью на лесной поляне, это дело в любом случае можно поправить браком. И поскольку леди Анна выказывает к нему самое горячее расположение, могу лишь сказать, что лицезреть счастливую супругу своего брата мне будет куда приятнее, нежели безутешную вдову своего врага. Джордж наклоняет голову, подчиняясь воле брата-короля. Ричард снова улыбается. — Мы устроим великолепный пир, — Эдуард с широкой улыбкой встаёт из-за стола, подходит к Ричарду и хлопает его по плечу. — Наконец-то у каждого из нас, трёх братьев-Йорков, будет счастливая семья! У каждого из трёх солнц — луна и звёзды, любящая супруга и прекрасные дети! — Замечательное сравнение, брат, — говорит Ричард, и они с Джорджем тоже встают. — Что же касается наследства леди Анны… — А, — Эдуард небрежно машет рукой. — Разумеется, я прослежу, чтобы земли Уорика были разделены между ней и Изабеллой поровну. Мои братья должны получить за своими супругами равное приданое. Недоволен ли этим Джордж? В любом случае, виду он не подаёт. Эдуард выходит из комнаты первым. Джордж, задержавшись, кладёт руку Ричарду на плечо. — Я не хотел оскорбить тебя, брат, — кажется, что он искренен — хотя Ричард не может быть уверен наверняка. — Я просто беспокоился за бедняжку Анну. — Разумеется, брат, — Ричард накрывает руку Джорджа на плече своей. — Я в этом и не сомневался. Я не держу на тебя зла. Это вовсе не так. Но Ричард достаточно умён, чтобы не выказывать неприязнь к брату в открытую. Ричард заходит в спальню — и видит, что Анна, сидя на кровати в ночной сорочке, разглядывает своё отражение в небольшом ручном зеркале, оправленном в изящную серебряную раму. С детства ненавидя собственную внешность, Ричард ненавидел и зеркала; смотрелся в них лишь в случае крайней необходимости, никогда не держал в своих покоях. Но — если верить тому, что говорят люди — всем женщинам нравится любоваться собой, и поэтому вид зеркала в руке Анны — и в спальне, в которой он собирается провести как нынешнюю, так и многие последующие ночи — не вызывает у него раздражения. Напротив, он даже улыбается, глядя, как Анна, не замечая его прихода, задумчиво поправляет свободной рукой пряди распущенных тёмных волос на своих плечах, — и, осторожно прикрыв дверь, старается подойти к кровати как можно тише. Анна прихорашивается для него. Для их первой брачной ночи — пусть это и не первая ночь, которую они проведут вместе. Эта мысль приятна. Ричард улыбается шире и уже собирается протянуть руку и коснуться плеча Анны — та, поглощённая созерцанием собственного отражения, до сих пор не заметила его присутствия, — как вдруг она громко вскрикивает и, выпрямившись, с силой швыряет зеркало в противоположную стену. Звон. Осколки драгоценного стекла на полу, льдисто взблёскивающие в пламени свечей. Анна дрожит; её лицо, обрамлённое тёмно-каштановыми волнами волос, бело как снег. Ричард кладёт руку ей на плечо — и она, резко повернув голову, наконец замечает его. — Если бы я стоял чуть левее, мне бы пришлось уклониться, — он усмехается, пытаясь её ободрить, и она, несмотря на подрагивающие губы, силится улыбнуться в ответ. — Она была в зеркале, — в голосе Анны тоже дрожь. — Королева. Королева Маргарита. Бывшая… бывшая королева. Маргарита Анжуйская. Моя бывшая свекровь. — Я понял, — Ричард садится на кровать, обнимает Анну за хрупкие плечи под тонким шёлком сорочки. — Любовь моя, тебе примерещилось. Быть может, тени… пламя свечей заколебалось от сквозняка… — Нет, — огромные глаза Анны смотрят Ричарду в лицо — глубокие, тёмные, полные ужаса. — Ричард, я не безумна… ведь не безумна, да? Я видела её как тебя сейчас. Она узнала, что я вышла за тебя… предала память её сына, осквернила его могилу… она меня прокляла, она… — Анна, — Ричард удерживается от того, чтобы брезгливо поморщиться, напоминает себе, что к женским страхам надо относиться снисходительно, гладит Анну по щеке. — Во-первых, Маргариту Анжуйскую никогда не подозревали в ведовстве. Да, она была властолюбивой и воинственной, её нрав был более мужским, нежели у её мужа, несчастного безумца Генриха, но разве хоть кто-то считал её ведьмой? — Нет, — Анна мотает головой, но непохоже, чтобы слова Ричарда полностью её успокоили. — Нет, я знала её достаточно хорошо, она никогда не обращалась к тёмным силам… она была очень практичной женщиной, всегда полагалась только на себя, на армию, на политические союзы… — Ну вот видишь, — Ричард приподнимает лицо Анны за подбородок, целует её в губы. — Тогда откуда подобные фантазии? — Я видела её, — тихо, но упрямо повторяет Анна. — И королева Елизавета тоже видела — не столь давно, и тоже в зеркале. Она сама рассказывала… — Елизавета Вудвилл рассказывает ещё и не такие басни, — Ричард понимает, что его голос звучит недостаточно почтительно, но более не пытается сдержаться. — Я слышал, как она говорила, будто ведёт свой род от речной девы. Этому ты тоже веришь? — Нет, — у Анны вырывается смешок. — Но королева Маргарита… если она узнает — а она узнает… поверь, она меня проклянёт, и тогда… — Анна, — Ричард вздыхает, придвигается ближе, накрывает своей рукой обе руки жены, слегка сжимает. — Послушай, я не хотел говорить тебе сегодня, не хотел омрачать этой новостью день нашей свадьбы — но… Маргарита Анжуйская больше ни о чём не сможет узнать. Сегодня мой брат король получил известие о том, что она умерла в изгнании во Франции. В безвестии и нищете. Она — ничто. Прах и тлен. — Умерла недавно, — в словах Анны нет вопроса. — Разумеется, недавно. Иначе Эдуард узнал бы об этом раньше. Какая разница, недавно или давно? — Ричард, — Анна снова вскидывает на него глаза, смотрит с отчаянной мольбой. — Давай… давай не держать зеркал в спальне? Ричард смеётся. — Никогда не держал прежде и буду рад не держать впредь. Я всегда ненавидел смотреть на своё лицо. — Ты красивый, — тихо говорит Анна и улыбается. Она больше не дрожит, и её страх ушёл. — Для тебя. — Для меня. Но и не только. А зеркала… Я буду просить служанок приносить мне их утром. Или днём. При свете солнца. Не хочу… когда стемнело, когда сильны призраки… — Ну всё, хватит, — Ричард обнимает её и притягивает к себе. — Иди сюда. Ты помнишь, что сегодня наша брачная ночь? — Подожди, — не пытаясь вывернуться из его объятий, Анна тянет руку к золочёному шнуру. — Пусть сперва уберут осколки. Не хочу, чтобы они лежали здесь всю ночь. — Пусть уберут, — соглашается Ричард. Близость Анны волнует, ждать не хочется — но с другой стороны, пусть лучше успокоится окончательно. К тому же, если один из них встанет среди ночи и наступит босой ногой на осколок, в этом будет мало хорошего. Вошедшая служанка смотрит на осколки зеркала с ужасом — и с ещё большим ужасом переводит взгляд на молодожёнов. Эта дура что, подумала, что Анна, не желая супружеской близости, запустила зеркалом в него? Если теперь она разнесёт эту сплетню везде… А, к дьяволу. К дьяволу слухи и сплетни. Его родной брат считает, что Анна согласилась выйти за него, потому что он овладел ею силой, — так не всё ли равно, что считают пустоголовые слуги? — Прекрати таращиться, — резко бросает Ричард служанке, и та поспешно склоняется в низком поклоне. — Герцогиня выпила на брачном пиру слишком много вина, и зеркало выпало у неё из рук. Убери проклятые осколки и убирайся сама. — Ты слышала, что сказал герцог, — голос Анны тоже звучит повелительно. — Приберись здесь и оставь нас наконец одних. — Слушаюсь, милорд… миледи… Служанка подчиняется. Вскоре в спальне нет ни её, ни блестевших на полу осколков. — Ну вот, — говорит Анна, повернувшись к Ричарду. — Теперь слуги будут считать, что у меня пристрастие к выпивке, как у владелицы трактира. Но в её голосе и на губах улыбка — и Ричард улыбается тоже. — Будто не бывает знатных дам, пьющих больше трактирных завсегдатаев. И я просто не хотел… — Я поняла. Чтобы это было похоже на супружескую ссору сразу после свадьбы. — Да. — Прости, — говорит Анна. — Я просто… ты прав, мне примерещилось. — Я же говорил. — Но зеркал в спальне мы держать не будем. — К дьяволу зеркала. — К дьяволу, — эхом откликается Анна. Больше не в силах сдерживаться, Ричард опрокидывает её на спину — и она, обвив руками его шею, тянется за поцелуем. Ни один из них не замечает, как от пролетевшего по спальне ветерка гаснет одна из свечей. Анна остаётся верна своему слову. Ричарду неизвестно, часто ли она любила смотреться в зеркало прежде, но отныне просит служанок принести его лишь по утрам — чтобы взглянуть, хорошо ли её одели и причесали, — и, едва глянув, тут же велит унести. Сам Ричард, несмотря на все заверения Анны, что отнюдь не является уродом, тоже не заводит привычки любоваться своим отражением. Пусть этим занимаются пустоголовые щеголи, думающие лишь об улыбках и вздохах восхищённых дам. Что до него, то у него уже есть любящая жена — и никакой другой женщины ему не нужно, — и есть цель, которая отныне занимает все его помыслы. Между ним и троном Англии всё ещё стоят два его старших брата — и двое маленьких сыновей Эдуарда. И если к Эдуарду Ричард более-менее привязан и готов позволить ему царствовать до смерти — тем более, вряд ли её придётся ждать слишком долго, король слишком невоздержан в еде и выпивке, — то ни Джордж, ни малолетние племянники особой любви у него не вызывают. Любуясь тонким горделивым профилем жены, Ричард напоминает себе: Анне было обещано, что она станет королевой Англии. И она станет. А он — королём. Джордж мёртв. Казнён по приказу Эдуарда; по тайному навету Ричарда. Эдуард тоже мёртв. Лекари недаром советовали ему быть умереннее в вине и пище, но разве король их слушал? Юные сыновья Эдуарда сперва были признаны бастардами, а затем — поскольку в их незаконнорожденность по-настоящему верил мало кто — умерщвлены в стенах Тауэра, как и их дядя Джордж. Да здравствует король Ричард, третий своего имени. Да здравствует королева Анна. Тени порой мелькают в зеркалах — в которые Ричард по-прежнему старается не смотреться. Мелькают даже в отполированной стали клинка. Чушь. Бабьи суеверия. Игра света и тьмы. Призраки ничего не сумеют сделать ни ему, ни его возлюбленной Анне. Даже если и существуют. — Государь… государь, королева… Служанка бела как мел. Губы дрожат, в глазах стоят слёзы. — Умерла? — резко и отрывисто спрашивает Ричард. В горле сухо, словно от жажды; глаза тоже сухи. — Да… государь, простите, я… — Ты ни в чём не виновата, — горло дерёт, язык повинуется с трудом. — Она давно болела. — Она попросила зеркало, государь, — тихо, но уже без страха сообщает служанка. — Перед… перед самой смертью. Сказала… сказала, что хочет взглянуть, как она выглядит… — И что? — внутри пустота, нет сил даже гневаться на дуру-служанку. — Что тут удивительного? Зачем ты мне об этом сообщаешь? — Она его выронила… и… и сразу умерла… Пробормотав проклятье, Ричард отталкивает дуру с дороги и настолько быстро, насколько это позволяет ему хромая нога, шагает в покои жены — в которых редко бывал с тех пор, как она заболела. Чушь… бабьи суеверия… Анна лежит в постели. Исхудавшее бледное лицо, волны тёмных волос. Осколки разбитого зеркала на полу возле кровати — совсем как в их первую брачную ночь. Ричард склоняется над телом жены и видит в её широко раскрытых глазах застывшее выражение ужаса. Некстати вспоминается: Анна говорила, что её болезнь ниспослана им за их прегрешения. Впрочем, до того момента, как заболела, она была счастлива и горда носить королевскую корону — и ни разу не упрекнула мужа за то, какими путями они пришли к власти. Что ж, заболев, люди часто начинают верить в кару за грехи. Здоровые не думают об этом никогда. Бабьи суеверия… Ещё раз задержав взгляд на лице Анны, Ричард протягивает руку и закрывает ей глаза. Лежащие на полу осколки зеркала отражают его — разбитого на мелкие изломанные кусочки. В самом крупном осколке мелькает неясная тень — и тут же исчезает. Но король, погружённый в свои мысли, этого не видит. Небо над Босвортом затянуто тучами. Солнца не видно — совсем как в день смерти Анны. Тогда было затмение… многие, скорбя о королеве, говорили, что закатилось солнце Англии, иные же осмеливались шептаться о грехах короля… Сегодня нет затмения — но нет и солнца. На рассвете Ричард сказал себе: коль скоро солнце не светит нынче ему, значит, не светит и Генриху Тюдору. Они равны — а у него, Ричарда Третьего, истинного короля Англии, гораздо больше войска. Измена… очередная подлая измена… В самое неподходящее мгновение упавший замертво конь… Он не отступит, он отказывается спасаться бегством, он не покойный Генрих Шестой, чтобы впоследствии его, обезумевшего и одичавшего, ловили где-то в глуши. Он — истинный король и либо сохранит сегодня корону и престол, либо… Боль… Жидкая грязь, в которую он упал лицом… Ричард поворачивает голову — и видит не солдат Тюдора, а покойную Маргариту Анжуйскую. На её постаревшем, осунувшемся лице нет и следа былой красоты, о которой некогда шла молва по всей Европе; распущенные, нечёсаные волосы более чем наполовину седы. Должно быть, такой она была перед смертью. Во Франции, в изгнании и нищете, брошенная и позабытая даже теми, кто некогда пред нею преклонялся. Маргарита смотрит на Ричарда сверху вниз — без гнева, без ненависти, без торжества. Её покрытое морщинами лицо спокойно, в протянутой руке — маленькое круглое зеркало. Ричард смотрит в зеркало — и видит длинный тёмный коридор. Что за… — Тебя не может здесь быть, — странно, но хотя он ранен и, вероятно, серьёзно, слова даются ему легко. — Ты же умерла. Умерла во Франции. Уже давно. — Я — во Франции, — голос Маргариты так же спокоен, как её лицо; она не кричит и не проклинает, как при жизни. — Ты — в Англии. Я — давно, ты — недавно… не всё ли едино, Ричард Глостер? Ричард Третий, король Англии… Ты всё же достиг своей заветной мечты, но много ли счастья она тебе принесла? — Сгинь, — одними губами произносит Ричард. — Ты мне мерещишься, ты… где Кэтсби, пусть унесёт меня с поля боя, пусть позовёт лекарей… — Ты всё ещё ничего не понимаешь, Ричард, — Маргарита едва заметно усмехается — и не двигается с места. — Твой Кэтсби мёртв… пал на твоих глазах, что, не помнишь? И не только он… смотри сюда, смотри… Вопреки собственному желанию Ричард вновь бросает взгляд на зеркало в её руке. Миг — и вот уже нет поля битвы, и он не лежит на грязной земле, а стоит там, в тёмном коридоре, который только что видел в зеркале. Рядом с Маргаритой Анжуйской. — Вот и всё, — спокойно говорит Маргарита. — Вот и всё, Ричард Третий. — Ты мне мерещишься, — упрямо повторяет Ричард. — Я ранен, я в бреду… возможно, Генрих не победил, просто я ранен, меня сейчас лечат и… — Взгляни, — Маргарита снова подносит зеркало к его лицу. — Взгляни ещё раз. Ричард смотрит. Теперь в зеркале отражается то поле, где он упал на землю… …и он сам. Мёртвый. В грязи. С искажённым в предсмертной агонии лицом и широко раскрытыми глазами. Так же были раскрыты после смерти глаза Анны… — Вот и всё, — повторяет Маргарита. — Ты утратил свою королеву, а затем и своё королевство. От твоего доброго имени ничего не осталось. Ты утратил всё — как и я. Она роняет зеркало на пол. Оно падает, со звоном разбивается — и осколки тут же исчезает в клубящихся у их ног завитках серого тумана. Странно, но Ричард не испытывает ни ярости, ни сожалений. Только усталость. Он устал подозревать — всех и каждого. Устал сражаться за добытый с таким трудом престол. Устал скорбеть по Анне. Устал… — Ты не злорадствуешь, — говорит он Маргарите. В коридоре царит полумрак, но всё равно отчётливо видно, как постепенно разглаживается и молодеет её лицо, как всё меньше становится в волосах пепельно-серых прядей и всё больше — золотых. Маргарита качает головой. — Нет. Я бы злорадствовала, если бы мне случилось тебя пережить. Живые ненавидят живых, мёртвые ненавидят живых, живые ненавидят мёртвых… Мертвецам не за что ненавидеть мертвецов, Ричард. Здесь всё уходит. Здесь все равны. Он смотрит на неё — женщину, чьего единственного сына изнасиловал на её глазах вместе со старшими братьями, а затем перерезал ему горло. Чью невестку сделал своей женой и королевой. Женщину, которая до этого велела казнить его отца и брата — и жестоко поглумилась над ними перед смертью. Маргарита снова усмехается — и Ричард отвечает ей такой же усмешкой. — Да, — говорит он. — Похоже, ты права. В её руке из ниоткуда появляется зажжённая свеча. Подобрав левой рукой подол платья, она идёт по коридору — и Ричард следует за ней. Что бы ни было между ними при жизни, сейчас общество Маргариты ему приятнее, нежели одиночество. — Куда мы идём? — спрашивает он, взглядывая на неё. Она кажется всё моложе с каждым шагом; сейчас, должно быть, это почти та юная девушка, жертвой чьей красоты пал когда-то лорд Саффолк — и на беду Англии сосватал её королю Генриху. Ричарду кажется, что сам он хромает меньше, чем в последние годы жизни, — и меньше горбится. С возрастом его увечье усилилось. Выходит, сейчас он тоже стал из мужчины юношей — как помолодела Маргарита? — Я веду тебя к ней. К твоей Анне. Она тебя ждёт… уже давно. Несколько шагов Ричард молчит. — Странно, что меня встретила именно ты, — говорит он наконец. Снова усмешка — на юном прекрасном лице незнакомой ему Маргариты. — А что, ты уже готов встретиться со своими братьями? Или, может, с племянниками? — Нет, — Ричард невольно вздрагивает; по коридору словно пронёсся ледяной ветер. — Нет… нет. Не сейчас. — Верно. Не сейчас. Забавно, верно? Я ненавидела тебя как никто другой — а сейчас ты больше боишься увидеть свою родню, чем меня… Как прихотливы повороты судьбы, верно, Ричард? Маленькая Анна Невилл была мне послушной невесткой, а моему сыну — верной женой; кто из нас мог знать, что в душе она — похотливая шлюха, готовая отдаться убийце Эдуарда на его могиле? О нет, разумеется, я не ожидала, что она будет скорбеть по Эдуарду до конца своих дней; я бы даже поняла её согласие стать твоей женой — победители всегда получают всё… Поняла бы стремление к власти — я сама внушала его ей наравне с её отцом. Но подобного бесстыдства я в ней не подозревала никогда. Маргарита говорит с насмешкой — но без злости. — Забавно, — продолжает она. — Все считают жестокими и властолюбивыми злодеями тебя, меня — но не её. Ты — кровавый пёс Англии, я — французская волчица… но Анна Невилл — несчастная страдалица, безвинная жертва злодея-супруга. Все порицали меня за любовь к лорду Саффолку, но кто осудил её за страсть к убийце первого мужа? Временами я почти готова ею восхищаться: в отличие от нас с тобой, ей удалось остаться незапятнанной в глазах света. — Это ты убила её? — резко спрашивает Ричард, повернувшись к ней. — Мою жену… мою Анну? Маргарита качает головой. Отблески огонька свечи заставляют её волосы вспыхивать золотом. — Нет. Я бы не смогла. Даже если бы хотела. Порой мы можем напугать живых, но и только. Мы не властны над их судьбой. — Ты её пугала, — на этот раз в голосе Ричарда нет вопроса. — Пугала. Почему бы и нет? Здесь бывает скучно. А малышка Анна вполне заслужила видеть иногда призрак своей бывшей свекрови. — Напугать, что ли, мою племянницу Елизавету, — хмыкает Ричард. — Перед её свадьбой с Генрихом Тюдором. Неожиданно для него Маргарита заразительно смеётся. Её смех эхом отдаётся от стен коридора. — Что? — усмешка Ричарда становится шире. — Разве ты не на стороне Генриха? Разве не считаешь его наследником дома Ланкастеров? Разве тебе не жаль юную Елизавету — которая теперь уже точно станет его женой? — Мне плевать на дом Ланкастеров, — в голосе Маргариты тоже слышатся резкие нотки. — Как и на дом Йорков. Я сражалась за права своего сына — и только за него. Мне плевать на Тюдора. Он мне не сын — и я не называла его своим наследником. И мне плевать на всех твоих племянниц, Ричард, — в том числе и на ту, что наденет английскую корону. — Можно сказать, что теперь нет ни Ланкастеров, ни Йорков, — задумчиво говорит Ричард и внезапно для себя добавляет: — А однажды не станет и Тюдоров. — Да, — соглашается Маргарита — на этот раз с мрачным удовлетворением. — Однажды — и их. У них тоже не останется прямых наследников. Они продолжают идти по коридору. Пламя свечи отбрасывает на серые стены колеблющиеся тени. Впереди виднеется дверной проём — и Маргарита останавливается. — Она там, — отблески свечи ложатся на её лицо — юное, незнакомое. — Твоя Анна. Она больше не моя невестка, и дальше я не пойду. Ричард кивает. — Уходишь к мужу и сыну? — спрашивает он, почему-то всё ещё медля оставить Маргариту и пойти вперёд — к Анне. — Я не знаю, где они, — тихо отвечает Маргарита. — Должно быть, слишком хороши для меня… и для этого места. Я ухожу, — на её губах появляется вызывающая усмешка, — к своему любовнику. Стало быть, к лорду Саффолку. Неожиданно для себя Ричард думает: что ж, пусть эти двое будут вместе в загробном мире. Пусть будут счастливы — насколько это возможно для них и насколько возможно здесь. — А Анна? — вырывается у него вслух. — Разве она не слишком хороша для этого места? Маргарита снова смеётся — и эхо снова подхватывает её смех. — Анна? Твоя Анна? Опомнись, Ричард! Она осквернила могилу своего первого супруга, она стояла у тебя за плечом, пока ты вершил свои злодейства… ты обагрял руки в крови, а она подавала тебе воду и полотенце… Какие высшие силы сочли бы её слишком праведной для этого Чистилища — и для тебя? Ричард улыбается. Пусть Анна не в райских кущах — но зато он снова её увидит. — Прощай, Маргарита Анжуйская, — говорит он, и Маргарита делает шаг назад. — Прощай, Ричард Третий. Она задувает свечу — и исчезает, будто её и не было. Ричард остаётся в тёмном коридоре один. Дверной проём совсем близко. За ним тоже виден мерцающий отблеск свечей — и доносится слабый аромат духов, которые так любила Анна. Осталось сделать всего несколько шагов. И он их делает.***
Трепещут на едва ощутимом сквозняке огоньки свечей. Отражаются в небольшом зеркале, в котором Елизавета разглядывает своё лицо. Принцесса Елизавета. Дядя Ричард, покойный король Ричард Третий, объявил их всех, детей короля Эдуарда и Елизаветы Вудвилл, незаконнорожденными — и вот её вновь называют принцессой и наследницей дома Йорков. На самом деле она всегда оставалась принцессой. Так же, как её братья — принцами и законными наследниками своего отца. Это понимали все — включая Ричарда. Поэтому он и отдал страшный приказ убить своих племянников — тайный приказ, грех, в котором так и не сознался в открытую. Но все всё знали. Никто не сомневался, по чьей вине — даже если неизвестно, от чьей руки — погибли юные принцы. Теперь король Ричард тоже мёртв. А она, Елизавета Йоркская, — невеста Генриха Тюдора и будущая королева Англии. Как всё меняется… Елизавета чуть слышно вздыхает. Служанки заплели ей на ночь волосы в две длинные толстые косы, перевитые белоснежными шёлковыми лентами, и сейчас принцесса бездумно гладит одну из кос, перекинутую на грудь. Роскошные белокурые волосы — густые шелковистые волны, отливающие светлым золотом, — её главное украшение, достояние всех женщин в роду её матери. Интересно, нравятся ли её волосы молодому Генриху? Нравится ли ему она сама — или он берёт её в жёны лишь с целью упрочить свои права на престол и заручиться поддержкой Йорков? После прибытия Генриха в Англию и его победы над Ричардом при Босворте они с Елизаветой виделись лишь единожды. Генрих был отстранённо-любезен; поцеловал ей руку, сказал, что она прекрасна и станет первой розой Тюдоров, что их союз объединит алую розу Ланкастеров и белую розу Йорков, положит конец кровавой вражде… У Елизаветы сложилось впечатление, будто Генрих читает свою речь как прилежный школяр, заучивший её по книжке. Что его слова не идут от сердца — и не принадлежат ему самому. Возможно, так и было. Возможно, речь Генриху составила его мать, леди Маргарита. Говорят, что она владеет словом куда лучше своего сына. Елизавета поблагодарила Генриха и сказала, что приложит все усилия, чтобы стать ему хорошей женой. Он заверил её, что не сомневается: лучшей жены ему не найти. Её слова тоже не шли от сердца. Она совсем не знала Генриха; он был для неё никем. Хотя, разумеется, она и вправду приложит все усилия, чтобы стать ему хорошей женой. Как же иначе? В конце концов, больше ничего ей не остаётся. Должна ли она радоваться, что Генрих стал причиной смерти Ричарда — тирана и злодея Ричарда, кровавого пса Англии, убийцы её братьев? Вероятно. Но радости нет — есть только волнение о собственном будущем. Многие говорили, что Ричард, при всей его суровости и жестокости, хороший король для Англии. Быть может, даже лучший из возможных. Станет ли Генрих лучшим королём, чем Ричард? Станет ли он хорошим мужем для неё, Елизаветы? Должна ли она беспокоиться об Англии — или о стране позаботятся и без неё, а она должна думать лишь о том, чтобы стать Генриху хорошей женой и родить наследников? Что же до смерти Ричарда… Елизавета снова вздыхает. Гибель короля Ричарда всё равно не вернула к жизни её братьев. Что толку в мести, если свершившегося всё равно не воротишь? Будет ли она счастлива, став женой и королевой Генриха Тюдора? Не лучше ли было бы, если бы победа при Босворте досталась Ричарду? Тогда бы… …Тогда бы она покинула Англию. И ей бы этого не хотелось, но… Елизавета вспоминает, как после смерти королевы Анны Ричард собрался слать послов в Португалию. Он хотел заключить двойной брак: взять в жёны сестру короля Жуана, тоже Жуану, а Елизавету выдать за королевского кузена, принца Мануэла. Елизавета, хоть и помнила, что на руках Ричарда кровь её младших братьев, набралась храбрости с ним поговорить. Она не хотела покидать Англию, не хотела отправляться в далёкую и неизвестную Португалию. Ричард должен понять, что она не помеха его правлению, она ведь не мужчина, она никогда не станет оспаривать у него престол — да и кто из лордов восстал бы против короля, чтобы посадить на трон девицу? Он всё же её дядя… он должен понять, должен… Но юным Эдуарду и своему тёзке Ричарду он также приходился дядей. Это не помешало ему отдать приказ об их убийстве. И несмотря на то, что Ричард знал — Елизавета не станет сама претендовать на корону, — он также знал и о намерении Генриха Тюдора жениться на ней как на наследнице дома Йорков. Но, тем не менее, Елизавета решилась на разговор с дядей. Осмелилась просить его изменить своё решение. Ей было чем гордиться. Немногие к тому времени отваживались спорить с королём Ричардом, ставшим после смерти королевы Анны ещё более мрачным, суровым и жестоким, чем прежде. Голос Елизаветы дрожал, когда она говорила в лицо королю давно заготовленные слова, но звучал громко — и глаз она не опускала. Он должен понять. Он всё же… …он всё же её дядя. Ричард выслушал племянницу с непроницаемым лицом, а затем усмехнулся — краткой и холодной улыбкой, не затронувшей глаз. — Тебе так претит брак с принцем Мануэлом? — спросил он. — Я слышал, что он хороший человек. И входит в линию наследования португальского престола. — Я просто не хочу покидать Англию… — ответила Елизавета и робко добавила: — …дядя. Если бы мой будущий супруг был одним из английских лордов… пусть даже беднейшим рыцарем… Она говорила правду. Ей не хотелось покидать Англию; не хотелось разлучаться с матерью, с которой они всегда были очень близки. Не хотелось становиться принцессой Португалии — даже со смутной возможностью унаследовать корону. — Совсем лишена тщеславия? — Ричард вновь усмехнулся скупой усмешкой. — Что ж, я, безусловно, мог бы выдать тебя за кого угодно из своих приближённых — и не оставил бы без приданого. Но даже… — он, прихрамывая, подошёл ближе и встал с Елизаветой лицом к лицу, — если я могу всецело доверять тебе, дорогая племянница, — в последних словах прозвучала едва слышная насмешка, — я не могу быть уверен, что твой будущий муж — будь он даже ближайшим из моих соратников — никогда не предаст меня, объявив себя через брак с тобой наследником английского престола. — Ты назвал нас незаконнорожденными! — забывшись, выкрикнула Елизавета — но, вопреки её опасению, король так и не разгневался, и она осмелилась продолжить. — Нас всех, детей своего брата от моей матери! А раз так, значит… — она осеклась и умолкла. — Верно, — Ричард спокойно кивнул. — Ты достаточно умна, чтобы понимать: документ о вашей незаконнорожденности ничего не будет значить, если в твоём муже проснутся амбиции. «Поэтому ты убил моих братьев. После того, как понял, что тебе не удастся лишить их прав на престол, оставив при этом в живых». Эти слова дрожали у Елизаветы на губах — но она, разумеется, не произнесла их вслух. Король Ричард был к ней в этот день достаточно благосклонен, но его терпение всегда имело свои пределы — и весьма ограниченные. — Значит, выбора у меня нет? — совсем тихо спросила она и получила в ответ ещё одну усмешку. — Выбор есть всегда, — Ричард поднял руку и мимолётно коснулся холодной ладонью щеки Елизаветы. — Ты можешь отправиться в монастырь — любой, какой сочтёшь для себя более подходящим… — …Нет. — Я так и думал. Ты не создана для монашеской жизни, ты создана для брака. Тогда, если не хочешь выходить за португальского принца, можешь выйти за меня. В этом случае я точно буду уверен, что никто не воспользуется тобой, пытаясь свергнуть меня. Дом Йорков продолжит править Англией — и ты останешься здесь, как того и хотела. Станешь королевой — и даже сможешь вернуть ко двору свою мать. Я никогда её не любил, но, думаю, при желании мы сможем друг с другом ужиться. Голос короля звучал ровно и бесстрастно. Он смотрел на Елизавету без любви, без ненависти и без похоти; он просто искал решение, выгодное для них обоих. — Ты… — её голос дрогнул, — ты мой дядя. Если… если я соглашусь… если бы согласилась… нам потребовалось бы папское разрешение на брак… — Бога ради, — в голосе Ричарда мелькнула тень раздражения. — Да, я твой дядя, но ведь не отец и не родной брат. Безусловно, разрешение потребовалось бы, но оно было бы простой формальностью. Я бы с лёгкостью его получил. Пара бесконечно долгих мгновений прошли в тишине. Елизавета смотрела на Ричарда — тирана и горбуна Ричарда, убийцу её родных… — Ты убил моих братьев, — обвинения в её голосе так и не прозвучало, но она всё же сказала это вслух. Ричард пожал здоровым плечом — тем, которое не было изуродовано скрытым под дорогим бархатным плащом горбом. — Что ж, они возродятся в наших сыновьях. — Ты меня не любишь, — Елизавета уже едва слышала собственный голос. — Как и ты меня. Но в твоём сердце нет ко мне и ненависти, верно, милая Лиззи? Елизавета покачала головой. — Нет, — тихо произнесла она, опустив глаза. — Ты знаешь, что нет. — Я всё равно не полюблю ни одну женщину после Анны, — голос Ричарда прозвучал резко, и Елизавета вновь вскинула на него взгляд, с изумлением понимая: впервые в жизни её жестокий дядя открывает перед ней своё сердце. — Ни тебя, ни принцессу Португалии. Но Англии нужна королева, мне нужны рождённые в законном браке сыновья — а тебе нужен муж. Возможно, и впрямь будет лучше породниться внутри дома Йорков, а не связываться с заморскими королями. Только белая роза, только английская кровь. Только Йорки на английском престоле. И тебя народ полюбит гораздо быстрее, чем Жуану Португальскую. Он говорил разумно. Его предложение казалось Елизавете всё менее немыслимым. Он — убийца и тиран, на его руках кровь её братьев, однако никто никогда не слышал, чтобы Ричард был груб с женщинами — исключая разве что Маргариту Анжуйскую, которую у него были все причины ненавидеть. Королева Анна, казалось, была счастлива в браке с ним, и, насколько известно, за годы их совместной жизни он даже ни разу не изменил ей с другой женщиной… И его — в отличие от принца Мануэла — Елизавета хотя бы знает. Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться… — Я буду тебе хорошим мужем, — проговорил Ричард, словно читая её мысли. — Быть может, не самым пылким и страстным, но если ты будешь мне покорна, тебе никогда не придётся жаловаться на судьбу. И — снова скупая усмешка, — могу обещать частые и дорогие подарки. Я знаю, ты любишь платья и драгоценности. — Всякая женщина их любит, — негромко откликнулась Елизавета. — Полагаю, что да. Так каким будет твой ответ? Я, принц Мануэл или монастырь? Три выбора. Но всё же — выбор. Елизавета испросила дозволения переговорить с матерью и дать ответ завтра. Ричард сухо кивнул, коснулся губами её щеки, и она ушла. Вопреки её ожиданию, Елизавета Вудвилл не ужаснулась предложению короля. — Я не хочу, чтобы ты выходила за Ричарда, — спокойно сказала она дочери. — Но я вижу тебя королевой Англии, а не принцессой Португалии. И — да простится мне чрезмерная материнская любовь — я не хочу с тобой разлучаться. Уверена, если ты не станешь перечить Ричарду, он будет к тебе добр. Конечно, его увечье… — Он мне не противен, — честно призналась Елизавета, и мать кивнула в ответ. — Да, я знаю. Что ж, это главное при выборе мужа. Увы, далеко не каждой женщине выпадает в браке такая любовь, как выпала мне с твоим отцом… Думаю, Господь простит, если ты выйдешь за убийцу своих братьев. И Елизавета решилась. Она даст согласие на брак с Ричардом. Скажет, что никогда не сможет заменить его возлюбленную Анну — так же, как их сыновья никогда не заменят ей покойных братьев, — но пообещает приложить все силы, чтобы стать ему хорошей женой и королевой. Выразит надежду, что их потомки будут править Англией долгие века… Почти те же слова она говорила недавно Генриху Тюдору. …Елизавета решилась. Но тем же вечером, когда она уже собиралась отойти ко сну, случилось страшное. Порыв ледяного ветра пронёсся по спальне. Задрожало пламя свечей, заметались тени на стенах и потолке. И Елизавета услышала женский голос — глуховатый, надтреснутый… …тот, которым разговаривала в последние дни своей жизни, ежечасно боясь зайтись в приступе кровавого кашля, покойная Анна Невилл. — Я — королева Англии, — прошептал этот голос, и у Елизаветы похолодели руки. — Я, не ты. Ты не получишь Ричарда… никогда… Порыв ветра улёгся — и вместе с ним стих голос королевы Анны. Елизавета рухнула на колени, не в силах даже молиться, и поняла: будь что будет, но она ответит Ричарду отказом. Она уедет в Португалию. Туда, где бессильны английские призраки; туда, где они не смогут до неё добраться и где им не за что будет её ненавидеть. Что же до принцессы Жуаны, сестры португальского короля, — иные называют её святой. А коли так, пусть она и сносит нрав короля Ричарда — и противостоит гневу его первой жены. Святые способны сражаться с призраками — а она, Елизавета Йоркская, далека от того, чтобы зваться святой. О, если бы она сразу согласилась выйти за португальского принца! Тогда бы призрак Анны не заговорил с ней… ведь так?.. В ту ночь Елизавета почти не сомкнула глаз — а на следующий день, испросив аудиенции у короля, пролепетала, что выйдет за принца Мануэла. Ричард вновь не разгневался — лишь кивнул. — Я отправлю послов, — только и сказал он. — О приданом также можешь не беспокоиться. Вне зависимости от того, был ли законным брак моего брата с твоей матерью, я выдам тебя замуж как принцессу. Елизавета поблагодарила, склонилась поцеловать его холодные пальцы и, успокоенная, удалилась. Она сделала верный выбор. Жаль разлучаться с матерью, жаль покидать Англию — но так будет лучше. Она не в силах противостоять призраку Анны Невилл. Та и при жизни не особо любила её, считая слишком низкорожденной её мать, — так что же было бы, осмелься она стать супругой Ричарда? Что же до короля, то ему, кажется, и впрямь всё равно — она, Елизавета Йоркская, или святая принцесса Жуана Португальская. Что ж, и та, и другая — всё равно не Анна Невилл. Есть мужчины — как и женщины, — что способны полюбить лишь единожды. Елизавета чувствовала: несмотря на то, что Ричард повинен в смерти её братьев, она всё равно отчасти его жалеет. Должно быть, это ужасно — потерять до срока единственную женщину, которую сумел полюбить. Переговоры с Португалией о двойном браке почти пришли к благополучному завершению (Елизавета втайне полагала, что благочестивая принцесса Жуана надеется стать той, чьи речи будут смягчать жестокое сердце Ричарда) — когда на Англию напал Генрих Тюдор. И теперь… теперь всё изменилось. Мать была права в своём предчувствии. Елизавета Йоркская станет не принцессой Португалии, но королевой Англии. Им не придётся разлучаться — и ей не придётся выходить за убийцу своих братьев. Генрих молод, хорош собой, можно надеяться, что он станет достойным мужем… Елизавета смотрит на две розы, стоящие в изящной стеклянной вазе на столике. Алую и белую — розу Ланкастеров и розу Йорков, присланные ей сегодня Генрихом. Роза Тюдоров объединит в себе оба цвета. Алая роза объемлет белую — после того, как Генрих возьмёт в жёны Елизавету. Всё к лучшему… …вероятно. Елизавета ещё раз подносит к лицу зеркало. Цветут ли алые розы на её щеках? Будет ли она хороша, представ завтра перед своим будущим мужем? Порыв ледяного ветра… Вздрагивают огоньки свечей… Елизавета хочет закричать — но крик замирает у неё в горле, словно в дурном сне. Отражение в зеркале больше не принадлежит ей. Теперь там Анна Невилл, покойная королева Анна — такая, какой она была незадолго до смерти. Бледные ввалившиеся щёки, глубокие тени под запавшими глазами, потускневшие волосы… Елизавета помнит: когда в преддверии смерти Анны Ричард отослал её от двора, она благодарила за это Бога. Пока королева была здорова, служить ей было легко — несмотря на то, что она всегда относилась к Елизавете и её сёстрам с прохладным равнодушием, — но перед смертью она пугала. На её исхудавшем лице словно отражались все грехи её мужа… …а может, и её собственные. Кто знает, чей совет побудил Ричарда отдать приказ об убийстве племянников? Большинство полагало Анну Невилл доброй и кроткой, но Елизавета знала: королева недаром так хорошо ладит со своим жестоким супругом. Её кротость и благочестие — такая же маска, как милосердие, изредка выказываемое Ричардом. Её мать, Елизавета Вудвилл, могла сколько угодно верить, что Анна не хотела надевать корону. Дочь была не столь легковерна, как мать; Елизавета Йоркская видела Анну Невилл насквозь. Возможно, за это королева её и недолюбливала. Елизавета всегда видела тень этой нелюбви в её глубоких тёмных глазах — даже тогда, когда Анна с милостивой улыбкой предлагала ей выбрать одну и ту же ткань для праздничных платьев. И вот теперь Анна взирает на неё из зеркала. Без гнева, без ярости — но с холодной насмешкой, которая пугает ещё больше. — Я — королева Англии, — звучат слова, которые Елизавета уже единожды слышала. — Я, не ты. Я — Анна Невилл, дочь Делателя королей… твоя мать — всего лишь ушлая красотка, обольстившая короля Эдуарда… тебе не сравниться со мной по рождению… — Я не виновата, — губы не слушаются Елизавету, голос звучит едва слышно. — Ваше величество, я не виновата… Генрих берёт меня в жёны, даже не спросив моего согласия, я — лишь приложение к английской короне… — Верно, — безжалостно соглашается Анна. Её лицо становится моложе, на него возвращается былая красота — но усмешка всё ещё играет на губах. — И ничто больше. Наслаждайся блеском венца, принцесса Елизавета… но поверь мне на слово: он гораздо тяжелее, чем ты думаешь. И не надейся, что Генрих Тюдор и его мать позволят тебе править. Слышатся неровные шаги, и Елизавета чувствует, что близка к обмороку. В зеркале плечом к плечу с женой становится Ричард — и тоже усмехается. — Удачи тебе в браке, маленькая Лиззи, — говорит он, и его доброжелательные слова звучат ещё страшнее, чем то, что говорила Анна. — Но не жди, что Тюдоры будут править Англией долгие века. Их роза увянет так же, как увяла роза Йорков — и роза Ланкастеров. Как когда-то пресеклась прямая линия Плантагенетов. — Все нити рано или поздно рвутся, — подхватывает Анна. — Ты об этом знаешь, верно? Я ведь помню, ты достаточно искусная вышивальшица. Насмешливые улыбки. Взгляды в упор, сквозь зеркальное стекло… …с того света. Я не виновата… Елизавета роняет зеркало и, дрожа, закрывает лицо руками. Звенит о каменные плиты пола разбитое драгоценное стекло. Решившись взглянуть сквозь пальцы, она видит, что белая роза в вазе заиндевела, покрывшись невесть откуда взявшимся инеем, — а алая роза, роза Ланкастеров, опала горкой шелковистых кроваво-красных лепестков. Я не виновата… Я не хотела… Я готова была уехать в Португалию… Генрих не спрашивал моего согласия… Слышатся удаляющиеся шаги. Неровная поступь короля Ричарда, шелест платья королевы Анны. Должно быть, если обернуться — или взглянуть в один из лежащих на полу осколков, — можно увидеть, как они медленно, будто с чувством исполненного долга, уходят прочь. Вероятно, Ричард опирается на руку жены — как делал это всегда до того, как её поразила болезнь. Беззвучно рыдая, Елизавета Йоркская, первая роза Тюдоров, падает на колени среди осколков. Ей суждено стать следующей королевой Англии, до самой смерти страшащейся зеркал.