Драконы и тигры

Шихо тащила ведро с водой и тряпки, при виде Мэргена замерла, и в первый момент ему показалось, что сейчас она к нему бросится, но радость на ее лице тут же сменилась деланным равнодушием. — Ты-то здесь откуда? — буркнула она, сменила руку. — Как вас вообще занесло в эти края? — А про себя не похвастаешься? — огрызнулся он. — Давай, расскажи, как влезла в какие-то темные дела и пропала. — Не пропала, как видишь! — Шихо задрала нос, но Мэрген не стал на нее любоваться, время ещё тратить. Прошел мимо в шатер, где — по запаху слышно — устроили лечебницу. Встал на пороге, оглядывая. Все, как он и думал, никакого порядка, гвалт, грязь, вперемешку тяжело и легко раненые. Последние, конечно, орут и требуют помощи в первую голову, хотя прекрасно могут ждать. Мэрген обернулся к Сагдаку: — Приведи десяток солдат посильнее. Тут всех нужно переложить, легкораненых выгнать. — Это ещё зачем? — вскинулся немолодой мужчина в лекарской шапочке, какие носят в Темразе. — Потом будете свои порядки наводить, сейчас нужно помогать! — Это и есть помощь, — Мэрген отодвинул лекаря с дороги и прошел дальше. Сколько же здесь тяжелых, через которых просто переступают. Так, этот не жилец. Этот ещё поборется. Этот мертв. — Живо солдат сюда, я сказал! Шихо, где котлы с водой? — Там же, где костры! За шатром. — огрызнулась Шихо. — Вон ещё лежат мертвые. — Займись, — велел Мэрген. — Мертвых и легких убрать, остальных поделить. Сюда с сильным кровотечением и ранами туловища. Сюда головы. Сюда остальных. Он говорил, а сам наблюдал, как сутулый человек с седой щетиной на впалых щеках вправляет скулящему от боли молодому солдату плечо: чуть придушил, повалил обмякшее тело на спину, пальцами быстрыми, как лапки паука, прощупал кость, взялся за локоть и запястье, потянул, развернул — щелк! До чего ловко. А потом уложил солдата на бок, поврежденным плечом кверху, закрепил руку тем же шарфом, что до того закручивал на шее, и привалил тяжелым с виду мешочком. Лед или снег, догадался Мэрген. Закончив, человек поднялся, и только теперь Мэрген узнал его — ханский палач! — Хорошая работа, — выдавил он, когда глубоко посаженные глаза Ганжуура устремились на него. — Причинение боли и лечение суть одно, — старик улыбнулся, и Мэрген кивнул. Это, конечно, правда. Вот только цели у них с палачом обычно бывали разные. В шатер наконец ввалились солдаты, и Мэрген обернулся посмотреть, получается ли у Шихо с ними справляться. Получалось неплохо, легкораненых вытолкали в другой шатер, стало просторней. — Я обойду тяжелых, — сказал старик тихим своим, ласковым голосом. — Посмотрю, кто может выжить. Так вот откуда здесь столько мертвых. Это Ганжуур избавляет безнадежных от мучений, а лекарей — от напрасной работы. Мэрген кивнул. Пора мыть руки и приниматься за дело. Молоденький солдат с залитым кровью лицом и повязкой на глазах куда-то брел, Мэрген поймал его за плечо, отвел на положенное место и велел ждать, а сам занялся другим, со страшной, рваной раной на бедре. Глаза спасти способа все равно нет, а этот истечет кровью и не доживет до рассвета. Один из здешних лекарей что-то горячо доказывал Сагдаку, тот коротко ответил, и разговор оборвался. Наверняка лекарь, не знавший Мэргена в лицо, возмущался новым порядком. Интересно, что ему такое сказали. И что за оружие оставило такие следы, размышлял Мэрген, срезая по краям раны грязные ошметки кожи, по виду будто когтями располосовано. А вот тут явно укус. На армию Тогона напали звери? Или же… Мэрген принюхался и почувствовал дурноту. Он много слышал о здешней нечисти, и видел, случалось, хоть и мельком, потому что к ним с Шихо они не приближались, спасибо Нэргую, обвесившего их амулетами. Но те твари были мелкие, а тут когти как у медведя… Такими ногу можно вовсе оторвать. И как лечить такие раны? Может, нужны какие-то особые средства? А спросить-то об этом некого, значит, придется действовать обычным порядком. Эх, сюда бы его ящик с лекарствами! Да только он остался где-то в негостеприимном доме главы Цзян. Если вообще цел... Зато у армейских лекарей нашлось множество средств, которые у него давно закончились. Он закончил с ногой, занялся раной в боку, потом огромным ожогом, потом разорванной брюшиной. Рядом так же трудились армейские лекари и их помощники, за стеной кололи дрова для костров, правили ножи, гремели котлами. В отдалении догорали огромные костры, на которых жгли мертвых, и ночь была желтой от их света. Чем прозрачнее становилось небо в проеме шатра, тем тише делались голоса лекарей и стоны раненых, усталость наваливалась на всех, кто до сих пор не спал, душным ватным одеялом. Оживление случилось только когда в шатер вошла Цэцэг — уже в фартуке и с закатанными рукавами. Лица всех, кто мог смотреть, повернулись к ней, как цветы к солнцу, но не восторг был на них, а удивление и даже страх. Все знали, что наложница Цэцэг пропала при штурме крепости, все слышали истории об этом, одна другой сказочней. И пускай все эти люди сами прошли сквозь огненное кольцо, на Цэцэг они теперь смотрели новыми глазами. Шептались. Мэрген попытался было отправить сестру отдыхать, но она ответила, что уже немного поспала, а он — нет, и он не нашел нужных слов, махнул рукой. Лекари потянулись один за другим приветствовать наложницу, Цэцэг велела прекратить и стала мыть руки. Тогда Мэрген и вспомнил, что давно не видел Ганжуура, поискал его глазами. Увидел, что тот сидит у одного из опорных столбов, свесив голову, сложив на животе руки, и решил не беспокоить. Старику и в самом деле давно следовало отдохнуть. Мэрген про себя называл Ганжуура стариком, хотя затруднился бы сказать, сколько ему лет. Однако что он годился Мэргену в отцы, было очевидно. Неподалеку от Ганжуура лежал тот юноша с повязкой на глазах, и Мэрген решил, что пора бы им заняться. Он размял шею, поднялся, отыскивая взглядом Шихо, чтобы велеть ей смыть пока кровь и отмочить повязку. Как всегда, когда эта девчонка нужна, ее не найти. — Давай я займусь, — предложила Цэцэг, по его взгляду угадав, о каком раненом речь. Подхватила миску с водой, кинула в нее чистую тряпку и осторожно, переступая через лежащих, пошла к слепому. — Кровь смыть может кто угодно, — проворчал он и наконец увидел Шихо, она с кем-то болтала на входе. — Иди-ка делом займись! Шихо даже рожицу не скорчила, видать, совсем устала. Молча пошла, куда указано, взяла у Цэцэг миску… И вдруг как-то по-собачьи припала к земле и попятилась. Мэргену показалось сначала, что она оступилась или миска оказалась слишком тяжелой, а потом Цэцэг резко схватила Шихо за плечо и велела: — Тут я сама, иди вон того готовь, — и толкнула девчонку от себя. Вода плеснулась из миски, Шихо отскочила. Все это было странно, и Мэрген продолжал хмуриться, не понимая, что там у них происходит. А потом увидел, что одна рука у сестры опущена и пальцы на ней подвернуты, она так делала всю дорогу в повозке, когда училась доставать из наручей кинжал. Черная тень метнулась снизу, и Цэцэг попыталась увернуться, почти смогла, но ее толстые косы мелькнули в воздухе, и тут же были пойманы. Юноша, которого Мэрген считал слепым, оскалил зубы, наматывая волосы Цэцэг покрепче на руку и снова рванулся вперед, пытаясь схватить ещё и Шихо, но та с воплем швырнула в него миску и бросилась наутек. Мэрген беспомощно взмахнул руками, обернулся в поисках кого-то из солдат, а когда снова обратился взглядом к сестре, увидел, что стремительные события последних мгновений сменились полной недвижностью: голова Цэцэг все так же была запрокинута назад, и коса ее змеей обвивала руку человека в черном, но оба замерли. Теперь, когда окровавленная повязка сползла с глаз на шею, Мэрген узнал его — он из тех двоих в храме! Тогда он был насмешлив и быстр, а теперь не двигался, стоял, чуть вытянувшись вверх, и на лице его была не обычная его веселая злость, а растерянность. — Отпусти косу, — прохрипела Цэцэг. — Вспорю как свинью. И Мэрген увидел, что по ее сжатым в кулак пальцам течет кровь. А потом коса ее медленно сползла с чужой руки, и Цэцэг выдернула кинжал, отскочила. Человек покачнулся, зажал рукой кровавую дыру в животе. Цэцэг не привела угрозу в исполнение, рана осталась колотой, но Мэрген видел — покойник. Смотрит с кривой, болезненной улыбкой, делает шаг назад, и ещё один, но уже обречен. Ганжуур бы его придушил, чтобы не мучался. Вот только и старый палач мертв, в драке за него запнулись, он лежал теперь на земле, приоткрыв рот, от чего казалось, будто он улыбается. Мэрген долго смотрел в глаза мертвому Ганжууру, потом перевел взгляд на еле стоящего на ногах человека в черном, на тяжело дышащую сестру с окровавленным кинжалом в руке. За спиной кричали, гремели оружием — кто-то позвал солдат. Шихо. Ну конечно. Вспышка ослепительного света лишила его зрения, а когда оно наконец вернулось, человека в черном нигде не было, в стене шатра зияла дыра с обожженными краями, мимо нее пробежали, грохоча железом, двое солдат, кто-то требовал объяснить, что случилось, опрокинул котел, выругался. Мэрген, все ещё моргая и щурясь, подтянул к себе сестру. Она была жесткая и дрожала, как испуганная лошадь. — Ш-ш-ш… — Он обнял ее, прижал лицом к груди. — Тихо, тихо… Голос его прерывался и неясно было, кого он успокаивает, Цэцэг никуда и не бежала, не плакала даже, она только дышала шумно. Он гладил ее ладонью по волосам, бормотал что-то невнятное, а сам не мог отвести взгляда от мертвой улыбки Ганжуура. *** — Очнулся? — Тогон наклонился над раненым, и когда тот наконец открыл мутные, тусклые глаза, спросил. — Ты ведь меня понимаешь? Раненый долго смотрел в потолок, попытался облизнуть губы, получилось не сразу. Мэрген пощупал ему пульс, сунул в руку фляжку с водой и вопросительно посмотрел на Тогона, прося разрешения удалиться. Тот позволил кивком. Сюэ Ян медленно, морщась, сел. Бледное лицо его тут же обсыпало потом, он дрожал, но Тогон не мешал, знал — такие не лежат; пока могут шевелиться, они шевелятся. — Что тебе от меня нужно? — просипел Сюэ Ян, наваливаясь спиной на столб шатра. — Ты мне задолжал, — Тогон тоже неспешно сел, скрестил ноги, раскинул полы халата. Раненый ухмыльнулся бескровными губами, и Тогон мысленно прицокнул — а Мэрген говорил, что помрет к ночи! Нет, эти, которые с золотым ядром, живучие. — И когда я успел? — Когда убил моего палача. Мне теперь нужен новый. Сюэ Ян не мог смеяться, но запрокинул мокрое от пота лицо и растянул в улыбке губы. — Я не гожусь. Тогон высыпал в полу своего халата горсть орехов, кинул один в рот, похрустел. С этими делами и не поесть толком. — Ты прав, — согласился он. — Ты сейчас вообще ни на что не годен. По сути ты мертв, и я говорю не про твою рану. Это как раз можно поправить. Сюэ Ян уперся в него тяжелым взглядом. Понимание приходило к нему медленно, он был слишком слаб. — Ты знаешь то, что твоему прежнему хозяину нужно скрыть, — пожал плечами Тогон. — Может, ты думаешь, что он тебя спасал из любви? — Просто я ему нужен. — Был нужен, — Тогон похрустел орехом. — Преуспел и многого добился, не спорю. Но теперь другие времена. Теперь твой хозяин валяется в ногах у более сильных и просит поверить, что он не замышлял зла. А ты, считай, мертвец. Сюэ Ян попытался закатить глаза, вышло не насмешливо, а так, будто он едва не потерял сознание. — Ты — хан… Лично сидишь тут и заговариваешь мне зубы, — процедил он. — Значит, я ещё поживу. — Я сразу сказал, что ты мне нужен, — кивнул Тогон. — Потому что я знаю людей твоей породы, у меня таких — через одного. Битые псы, которые никому не верят и ничего не прощают. Они ни на что не годятся кроме войны, и я ценю их за это. А ты к тому же заклинатель и знаешь наш язык. Да, ты мне нужен. Хотя не так сильно, как я нужен тебе. — Я тебе не нужен, — Сюэ Ян с видимым усилие поднял руку с фляжкой ко рту и больше пролил, чем выпил. — Заклинатели, которые на твоей стороне, не потерпят. Тогон ухмыльнулся. — Ты прав, в заклинательском мире тебя никто не потерпит. Никого не осталось. Мэн Яо был твоей последней возможностью подняться, а подняться ты хочешь очень сильно. Так вот я — не заклинатель. У меня свои правила. Сюэ Ян снова попытался отпить из фляжки, вышло не лучше. — А не боишься лишиться своей маленькой женушки? Она тоже мне задолжала. Тогон рассмеялся, похрустел орехом. — Пока у нее получается лучше орудовать ножом, чем у тебя. Да не зыркай, я знаю, что ты и не собирался ее убивать, ты хотел поймать Шихо. Потом расскажешь, зачем тебе этот мальчишка понадобился. Сюэ Ян снова запрокинул голову и хрипло рассмеялся, дергаясь, как от тяжелого кашля. — Это девчонка, хан. Вот тут Тогон удивился. Шакалья дочь, и в этом обманула. Никто даже не заподозрил! Куда смотрели? — Значит, расскажешь про девчонку, — постановил он. — А Цэцэг ничего тебе не должна. Считай, она подарила тебе жизнь. Но если эта жизнь не нужна тебе, я ее заберу. Выбирай. Сюэ Ян прикрыл глаза и долго молчал. — Ты решил остаться здесь, — наконец сказал он. Тогон весело цокнул — ну наконец-то начал ясно мыслить. Он и в самом деле не глуп, этот пес. — Здесь больше возможностей, — сказал он. — Много нового. Мне это по душе. — Не то что ваши шаманы, да? — скосил глаза Сюэ Ян. Тогон кивнул. С шаманами было и вполовину не так интересно. — Кто из заклинателей на твоей стороне? — спросил Сюэ Ян серьезно. — Кто рассказывает тебе о здешних делах? Кто запер меня здесь? Тогон приблизил к нему лицо и сказал: — Тот, кого везли продавать, как раба. И кого я сделал моим правым крылом. Сюэ Ян непонимающе нахмурился. — Скажи мне, — Тогон не отводил от него взгляда. — Много ли рядом с Мэн Яо людей, поднявшихся с самых низов? Я не знаю его, ты знаешь. Скажи. Сюэ Ян молчал. — Кроме тебя их нет, верно? И ты бы пробыл недолго. Все потому что он сам такой же битый пес. Я легко вас узнаю. Но если вы мне полезны, я умею ценить. Тебе нужно только сделать выбор. Сюэ Ян оскалился в улыбке. — А не сделаю, сам убьешь? — Дам тебе время до завтра, — Тогон смахнул скорлупу с полы халата и неспешно встал. — Ты ещё не можешь ясно мыслить. Он повернулся, чтобы выйти из шатра. — Быть палачом не велика честь, — сказал Сюэ Ян ему в спину. — Уже торгуешься, — Тогон не стал оборачиваться, только руку поднял, обозначая, что слова приняты к сведению, и вышел. *** Он не забыл о том, что дал пленнику срок до завтра, но освободился от более неотложных дел только поздней ночью. Для Цэцэг, похудевшей и побледневшей в этом мире, но все такой же, казалось ему, несгибаемой, стычка с Сюэ Яном стала последней каплей. Сколько ни пытался брат отпаивать ее лекарствами, сколько не отогревал ее Тогон объятиями, она словно омертвела. Только недавно живая и счастливая, она теперь была безучастна и даже на детей смотрела пустыми глазами. Ко всему вдобавок, у нее пропало молоко, и Тогон велел Мэргену немедленно отыскать здоровую, надежную кормилицу и заодно пару служанок. На состояние Цэцэг это не повлияло, но хотя бы избавило ее от забот, а Тогона — от беспокойства за нее. Она и дети теперь были под присмотром. Синьян, после недолгих — а много времени и не давали — размышлений предпочел откупиться, совершенно справедливо решив, что взятие штурмом обойдется городу в цену куда большую, чем несколько телег с золотом и оружием. Тогона это тоже устраивало. Солдаты, получив первую добычу без особых потерь, славили своего хана и готовы были двинуться на Ланьлин. Пришлось, правда, запретить им покупать девок, которых ушлые горожане сначала потихоньку, а потом уж совершенно бесстыже начали предлагать солдатам по весьма выгодным ценам, а у тех блестели глаза — набрать бы рабынь здесь да продать в Темразе! Пришлось разъяснить сотникам, что сейчас армии нельзя терять подвижность, впереди цель крупнее, а девки никуда не денутся, потому что жизнь здесь голодная и многие готовы уйти сами в поисках лучшей доли, бери их голыми руками. Трех служанок для Цэцэг набрали одним обещанием сытой жизни, и выбор был богатый. Сотники соглашались, скрипя зубами, ведь жизнь научила их ничего не откладывать на завтра. Перед ним согласились, но после выместили свою досаду на солдатах. Те тоже поняли не с первого раза, пришлось приструнить самых горластых, кому мечты о наживе затуманили разум. Однако к вечеру лагерь затих, и Тогон выдохнул с облегчением. Хорошо хоть с вином в этих краях скудно, с пьяной толпой было бы тяжелее сладить. Дело, понятно, все равно кончится тем, что несколько припрятанных девок позже найдут, а тех, кто их купил в нарушение приказа, показательно казнят, но таких не будет много, а это сейчас было важнее всего. Не войдя даже в Синьян, его армия снялась с дневки на злополучной поляне и двинулась маршем к Ланьлину: что бы ни придумал Мэн Яо и прочая здешняя знать, армия у стен столицы все равно что клинок у горла в любом споре. Ведь раз в Ланьлин ведут хорошие дороги, значит, они часто используются для движения грузов, и такая потеря не пройдет незамеченной для города, который не имел времени приготовиться к осаде. Что ещё добавляло Тогону уверенности, так это заметная привычка здешних жителей к мирной жизни. Никогда прежде ему не доводилось наблюдать такой повсеместной неготовности к войне: постройки в основном деревянные, дворы огорожены только богатые, и то не слишком надежно, деревом, а дома попроще имеют вход прямо с улицы. Крупные поселения окружены стенами, и даже имеют стражу на воротах, но это может защитить разве что от сбившихся в стаю бродяг. А самое интересное, что следы недавней войны легко было заметить, Тогон во множестве видел их и в Безночном городе, и повсюду, в какое бы селение они не приходили. Значило ли это, что война здесь событие настолько редкое, что в повторение ее здесь никто не верит? Если неготовность к отражению нападений его успокаивала, то сторожевые башни через равные промежутки — тревожили. Они построены были совсем недавно, дерево едва потемнело. Каково их назначение, военное или торговое? Опять же, защитные талисманы. Теперь у него их в достатке, Нэргуй и Лань Ванцзи изготовили новые, и сделали их даже надежней, знаки нарисовали не на бумажках, а прямо на древках, телегах, седлах. Но как узнать, сколько они прослужат? Нельзя ли их перебить более сильным заклинанием, например? Тогон понимал, что ему срочно требуются собственные заклинатели, преданные ему лично, ведь раз цели Нэргуя и Лань Ванцзи ему не ясны, не стоит всецело на них полагаться. А где тут можно разжиться заклинателями? Свободные есть, это он уже понял, их тут называют странствующими, но как с ними встретиться, что им предложить? Никакой ясности. Со злом они борются и платы не берут? Святые люди, дело известное, видал он и такое служение. Но раз есть святые, должны быть и наемные, люди везде одинаковые. Ещё одна мысль покоя не давала — что ж здесь при всех заклинателях зла этого как саранчи, тучами? Нечисть на поляне быстро перебили, способы у заклинателей самые разные, сразу видно, что рука набита и дело привычное. А как это оно у них не заканчивается, зло это? Откуда лезет? В этом мире ему ещё разбираться и разбираться. Но заклинатели-то нужны сейчас! Хорошо хоть Сюэ Яна Цэцэг сняла с ножа, не распоров до горла, пускай и сделала она это вовсе не из жалости — посчитала, что так его смерть будет мучительней. А вышло к пользе. Только бы не заупрямился, не отказался бы. Нет, если откажется, значит, Тогон плохо знает людей, и зря старый лис Есудэр тратил на него слова мудрости! Не откажется, такие всегда хотят признания. Хотят доказать тем, кто стоит выше, что те ничем их не лучше, и терпеливо ждут своего часа. На беду таких псов, хозяева хорошо знают эту повадку и скоро заменяют их, ставших опасными, новыми, такими же жадными до признания и уважения. Такова их судьба, мало кто может ее избежать. Тогон поравнялся с клеткой, в которой везли раненого заклинателя, жестом велел откинуть полог. Один из солдат воткнул меж прутьев факел, и танцующее на ветру пламя высветило лицо Сюэ Яна. Сегодня он выглядел куда живее, сидел без усилия, смотрел с вызовом. — Я пришел узнать твое решение, — сказал Тогон. Сюэ Ян поднялся, держась за прутья. Пусть с трудом, но встал ведь. До чего быстро он излечивается! Можно ли такому научиться? — Я не гожусь в палачи, хан. — А на что ты годишься? Сюэ Ян растянул в кривой ухмылке губы. — Ты ведь хочешь отобрать у Мэн Яо торговлю с зарубежьем? — спросил он. Тогон тоже усмехнулся. А почему не отобрать? Это куда лучше одного похода за добычей, сколь бы удачен он ни был. И в том мире ему не было места, а здесь все само, без крови, идет в руки: Безночный город и дороги уже принадлежат ему, и столицу он возьмет, если не получится договориться. Народишко тут смирный, оседлый, рад малости и потому бунтовать не станет. Кланы эти их хваленые предпочитают договариваться, а значит, сил у них немного. Похоже, что война, которая тут прошла, подкосила всех, и нужно будет узнать, почему так. Но что бы там ни случилось в прошлом, Тогон не будет глупцом, который не видит и не ценит явленную ему милость Неба! — Ты хочешь занимать то же место, что занимал прежде? — спросил он Сюэ Яна. — Оно пока свободно. Ведь мне нужен человек не только опытный, но и верный. Заслужи мое доверие, и вернешь должность себе. Сюэ Ян долго смотрел ему в глаза. — Девчонка, — наконец сказал он. — Если ты хочешь пересекать Рубеж, избавься от нее немедленно. — Ты говоришь о Шихо? — Да. Она может навсегда закрыть Рубеж, а мне как-то неохота идти в палачи. Тогон сделал жест рукой, веля продолжать. — Она из северного племени, которое веками охраняло Рубеж…— повозку качнуло, факел выпал из решетки и с шипением погас в снегу, но Сюэ Ян продолжал говорить. — Они открывают его по-своему, пением, и могут закрыть совсем, тогда ритуалы и черные шары перестают работать. Мы были уверены, что в живых никого из селения не осталось, и вдруг откуда-то взялась эта девчонка. Она, кажется, долго жила в том мире и ещё не понимает своих способностей, поэтому тебе нужно действовать очень быстро. Тогон молчал, думал. Шихо в любом случае уже нет в его лагере, Лань Ванцзи забрал ее с собой, и не сообщал, разумеется, куда они направляются. К тому же нельзя исключать, что смерть Шихо будет иметь какие-то последствия, о которых Сюэ Ян умалчивает. Нет, убивать ее неразумно, а вот удержать до выяснения было бы неплохим решением. Да только Нэргуй с Лань Ванзи ее не отдадут, можно даже не спрашивать. И знают ли они сами о ее способности? Если знают, то зачем она им? Солдат вставил в решетку новый факел, стало видно, как внимательно следит за ним пленник. — Мэн Яо этого не знал, — добавил Сюэ Ян и снова ухмыльнулся. Кажется, это обстоятельство его веселило. — Точнее, он знал все кроме одной маленькой подробности, что эта девчонка и есть способ закрыть Рубеж, над которым он давно голову ломает. Я скрыл это от него. Хотел убить ее быстренько, пока больше никто не пронюхал. Чтобы не пойти под нож, понимающе кивнул Тогон. Мэн Яо отчего-то требовалось закрыть Рубеж, а этому не хотелось лишиться жизни. Не дурак. Но какая причина настолько серьезна, чтобы великому клану отказываться от выгодной торговли? Это нужно будет срочно разведать. — Откровенность за откровенность, — Сюэ Ян приблизил лицо к решетке. — Кто запечатал эту клетку? Я умею узнавать руку мастера, такого не суметь простому заклинателю… Вэй Усянь? Тогон молчал, и Сюэ Ян замер тоже. Он жестко, коротко дышал, не сводя глаз, и Тогон понимал, как он взбешен — уже понимал, что за возвращение силы и свободы будет назначена цена, и не мог смириться, что придется платить за свое же, отнятое. Эта злость бодрила, как хорошее вино, и Тогон повеселел. Знал бы пленник, что для возвращения сил ему достаточно покинуть клетку. Но чтобы ее покинуть, нужны силы! — Доверие не возникает само, — протянул он задумчиво, будто не имел готового плана. — И какой же будет цена? — почти прошипел пленник. — Оно не выбивается силой и не продается. Заслужи, — постановил Тогон и послал коня вперед, в начало армии. Злой — это хорошо, злые крепкие. А этому псу понадобится много сил и везения, чтобы найти способ добиться доверия хана. *** Тогон взял с собой сотню. Может, тут и принято знатным людям расхаживать в одиночку, а у него свои порядки. До Пристани Лотоса около двух суток ходу, потому сотня в самый раз — не войско, отряд, для хана это все равно что с кинжалом у пояса, а не с мечом. Уже собрались выступить, когда из шатра выбежала Цэцэг, вцепилась в повод коня и стояла так молча, не сводя с него умоляющих глаз — хана не разрешается просить без дозволения, тем более на людях. — Говори, — велел он мягко и чуть склонился, подбадривая ее неожиданно вернувшуюся смелость. — Позволь ехать с тобой! Он распрямился в седле, посмотрел одобряюще. Так-то лучше! Оживает. — Цэцэг-ханым желает повозку или лошадь? — спросил он весело. Цэцэг выбрала лошадь, и Тогон подозревал, только потому, что ее готовить быстрее - боится, как бы он не передумал. Будто он собирался! Тогон с удовольствием смотрел, как Цэцэг распоряжается своими сборами, прикрикивает, торопит. Раскраснелась. Жаль, нет здесь для нее достойного наряда! Он велел сшить ей новые, но пока она была в своем старом, расшитом золотом халате, когда-то весьма достойном, но за прошедшие месяцы мех на нем вытерся, рукава обтрепались. Разве такие халаты к лицу его красивой ханым? И ещё жаль, украшений для нее совсем нет. Хоть золота у него много, да только оно все здешнее, и наряжаться в него недостойно. Цокнув от досады языком, Тогон дождался, когда Цэцэг приведут коня, и она встанет рядом с ним. Поймал взгляд, все ещё тревожный, улыбнулся — очень хорошо! Так и должно выглядеть посольство. А халат служанки в дороге перешьют. Они оставили днюющее войско и двинулись в Юньмэн. Туда не вели такие хорошие дороги, как в Ланьлин, потому пошли рекой, это позволяло не растягиваться опасно по узким лесным тропам, где двум лошадям под дамнуром* не пройти. Тогон не знал, отмечена ли как-то граница кланов, охраняется ли. Вопрос этот решился ещё до первой ночевки, им навстречу выехал небольшой отряд со знаками клана Цзян — всего четверо. Приблизились с опаской, но говорили вежливо. Узнав, кто перед ними и зачем он направляется в Юньмэн, предупредили, что главе Цзян отправлено сообщение. Тогон и сам видел, как в наступающих сумерках замигал огонь на вершине башни. Она отличалась от тех, что ему уже доводилось видеть: на тех сигналов он не замечал, построена по-другому и не у дороги, а на берегу. Видимо, по той причине, что Юньмэн богаче реками, чем дорогами. Всадники клана Цзян снова скрылись в прибрежном лесу, а он приказал двигаться дальше. До почтовой станции, если верить карте, оставалось совсем недолго. *** После второй ночевки они увидели Пристань Лотоса с перевала, названия которого Тогон не знал, а может, его и не было вовсе. Здешние округлые, заросшие лесом горы не шли ни в какое сравнение с привычными ему и даже с теми, что были в Безночном городе. Это были скорее холмы, засыпанные снегом, из которого густо, черным кружевом, торчали мертвые ветви. Широкая река вилась меж них ледяной дорогой, один ее берег был крут, на втором, пологом, раскинулся город. Тогон хмурился, глядя на Пристань Лотоса сверху. Что-то тревожило его в этой картине, заставляло всматриваться, но никак не поддавалось уму. С виду все обычно. Вон богатые усадьбы, рынок, площадь, склады, башни уже знакомого вида, множество пристаней с лодками. Около одной из усадеб, самой большой, в лед вмерзли изящные деревянные беседки и мостики. Скорее всего, это дворец, ничего более подходящего не видать. Большой, открытый город, ни о какой готовности к обороне даже речи нет, бери его голыми руками хоть с земли, хоть с воды. Но с такими широко разбросанными селениями своя хитрость — взять их не трудно, трудно удержать. В местности с множеством лесов, гор и рек легко укрыться небольшим отрядам и раз за разом откусывать от захватчика куски, пока он не истечет кровью. А собирать силы глава Цзян умеет, разведка донесла, что сотню Тогона с самой границы сопровождают несколько отрядов, идут другими путями к Пристани Лотоса, на глаза не показываются. Похвальная осторожность. Впрочем, беспокоиться главе Цзян не о чем, в город он сотню не поведет, ее можно выставить лагерем у того холма. — Вон там дворец, — Цэцэг указала тонкой рукой на усадьбу с беседками. Тогон кивнул, продолжая рассматривать раскинувшийся перед ним город. Что же не так? Ловушка? Нет, не то. Странный вид домов? Да что ему дома, тут другое. Лед реки испещрен прорубями, жидкие дымки над крышами… Больших лодок больше, чем маленьких, это странно, но тревожит не это. — Они совсем не умеют жить зимой, — сказала за его плечом Цэцэг. — В их домах тонкие стены, широкие двери. Нет даже ковров. Тогон нахмурился и обернулся к ней. — Почему не учатся? Каждый год зима. И тут же понял, что казалось ему странным. По всем признакам в этой местности вовсе не должно быть зимы! Уж тем более в это время года! На его родине сейчас трава коням под живот, они наедают жирок, который пригодится им в зимнюю малокормицу, а здесь, так далеко к югу, снег? Он мог быть в горах, он мог быть в лесах, но не в этом озерном краю. Ведь видно, что люди здесь жили рыбалкой и речной торговлей. А если река полгода во льду, этим не проживешь, и беседки снесет первым же ледоходом. Вот оно! И с этим тоже предстоит разобраться. Довольный тем, что все понял, Тогон приказал начать спуск к городу. К полудню он с десятком воинов, одной повозкой и Цэцэг приблизился к воротам усадьбы Цзян, под сложно устроенной резной крышей которых развевались ленты простого полотна — неопрятные, с рваными краями. Тогон нахмурился, не понимая. Искусно украшенная, дорогого дерева ограда и эти лохмотья. Какой-то знак? Глава Цзян ждал его, не снимая руки с меча, и отнюдь не лучился радостью. Лица людей за его спиной тоже были мрачны, лбы каждого перетягивали белые полотняные ленты. Тогон спрыгнул с коня и встал перед главой клана. Прошлый раз он и не разглядел его толком — ночь, не сошедшая ещё горячка боя, а теперь, пока шел, смотрел внимательно. Тоже очень молод, тонок, широкоплеч. Смотрит волком и губу недоброго, широкого рта чуть вздергивает точно так же. А ещё у него на запястье змейка, обвилась вокруг, а на пальце кольцом хвост. И она, кажется, шевелится? Подняв ко лбу сведенные в приветствии равного руки, Тогон чуть склонился. — Тогон-хан приветствует главу Цзян и желает его роду благополучия. Тот ответил принятым здесь поклоном, бросил взгляд на Цэцэг, замешкался на миг и приветствовал ее тоже. Не сразу узнал, должно быть, в его ханым, чей халат и шапочку-малгай обшили новым мехом, золотыми и цветными бусинами, ту измученную женщину, которую и видел-то всего один раз. Было заметно, что глава Цзян не понимает цели визита и это не добавляет ему благожелательности, потому спокойно поговорить прежде о семье и здоровье, как это принято, не удастся. Тогон решил перейти к делу сразу, хоть это и было невежливо. — Я прибыл выразить благодарность главе Цзян за помощь в бою и за то, что приняли на себя заботу о моей жене и детях. На последних словах лицо главы снова дрогнуло, он впился в Тогона взглядом, но сдержался, ответил ровным, вежливым голосом: — Прошу войти. Ворота под резной доской с надписью, Тогону не понятной, раскрылись во двор, широкий, с крупным узором на каменном полу. Повсюду здесь, над всеми дверями, резными оградками и мостиками колыхались белые ленты. — Сегодня похороны, — сухо пояснил глава Цзян. — Если мой визит некстати… — Тогон остановился. — Я бы вас не пригласил. — Какое-то время глава Цзян молча шагал чуть впереди, широко, резко, с напряженной спиной, и вдруг обернулся к Тогону. — Вы хорошо говорите на нашем языке. Звучало не как похвала, а как требование объяснений. — Благодарю за добрые слова, однако это заслуга не моя, а Нэргуя. Вашего младшего брата. — Его зовут Вэй Усянь, — голос главы был все так же сух, он жестом пригласил войти в дом. — Это он посоветовал нанести мне визит? — Я не нуждаюсь в советах, — Тогон вошел и поразился необычности здешнего убранства, одновременного скупого и роскошного. Сколько может стоить такая деревянная резьба и ковка из меди? Тончайшие узоры, замысловатые светильники, огромные цветы. — Позвольте выразить восхищение вашим домом. Стены здесь и в самом деле тонкие, кулаком пробить, от шелковых занавесей никакого тепла, и толстобокие жаровни на ножках не спасают. Какое удивительно несходство с Безночным городом — каменным, темным и тяжелым. Тогону интересно стало взглянуть на дворцы других кланов. Прежде все кланы ему представлялись похожими, некими частями целого, но теперь он видел огромное внешнее различие, а оно всегда означает различие жизненного уклада, и это было любопытно. Он не знал главу Вэнь, но глава Цзян человек жесткий, подозрительный и вспыльчивый, однако дворец его полон воздуха и хрупкой, беззащитной изящности. Какая удивительная несовместность. — Благодарю, — глава Цзян приглашающе указал на длинный, похожий на низкую скамью, столик, возле которого лежали подушки для сидения. — Не откажитесь отдохнуть с дороги. Стал вежлив, значит, взял себя в руки, отметил Тогон. Он подвел к подушке Цэцэг, сел рядом сам, солдаты по движению руки перетекли им за спину. Глава Цзян тем временем опустился на причудливый, в форме огромного медного цветка, трон. Служанки засуетились, расставляя жаровни, еду и питье, а они молчали и смотрели друг на друга. Судя по всему, глава Цзян не желал затруднять себя вежливостью, Тогона это устраивало. — Я не нахожу повода для благодарности мне, тем более для личного визита, — сказал глава Цзян, когда служанки перестали мельтешить. — Тем не менее вы здесь. — О своих заслугах перед другими не нужно помнить, — Тогон чуть склонил голову. — О милости других к себе нельзя забывать. Глава Цзян ещё смотрел ему в глаза, ища подвох, потом взял крошечную чашу с вином, приподнял в жесте согласия и выпил. Тогон и Цэцэг поступили так же. — У нас говорят, старайся этот мир покинуть так, чтоб без долгов расстаться с пережитым, — продолжил Тогон-хан. Раз главе Цзян нравятся красивые фразы, следует употребить их побольше. — Я воин, глава Цзян, моя жизнь в руках Неба. Потому я стремлюсь отдавать долги сразу, и сегодня я здесь. Ваша помощь много значит для меня, глава Цзян. И я знаю, что той ночью вы понесли потери, среди погибших близкий вам человек. Мне не восполнить этих утрат, но позвольте сделать то, что в моих силах. Тогон неспешно поднялся под пристальным взглядом главы Цзян, сделал солдатам знак и они цепочкой покинули зал, устремились к повозке. Через некоторое время они вернулись — уже степенно, каждый с поклажей. Один за другим подходили они к трону и с поклоном оставляли перед ним рулоны дорогих тканей, меха, ковры, короба с драгоценной утварью и вином. Последнее, по представлениями Тогона, дарить было не принято, но Вэй Усянь заверил, что здесь оно стало ценностью. Глава Цзян жестом приказал слугам унести дары. Тогон расценил это как хороший знак, хоть настороженность между ними и не спала. — Утрата близкого человека вызывает желание отомстить, — продолжил он. — Священное желание. — Если тебя кусает собака, — резко возразил глава Цзян, — ты не кусаешь ее в ответ. Этим ты отличаешься от собаки. Тогон-хан не удержался, цокнул. А он хорош! — Воистину! — Тогон улыбнулся и чуть склонил в согласии голову. — Однако тот, кто не желает браться за рукоять меча, столкнется с клинком. Потому я вручаю главе Цзян человека, виновного в смерти его людей. Полагаюсь на его мудрость и верю в правильность его решения. Он сделал приглашающий жест, и глава Цзян вскочил, все ещё не сводя злых внимательных глаз. Должно быть, пытался угадать, о ком из двух убийц речь. Но Тогон молча первым вышел во двор и указал на покрытую кожаным занавесом клетку. Глава Цзян остановился в паре шагов, велел своим людям откинуть полог. Тогон смотрел, как желваки заиграли на его щеках, но глава медленно, неслышно вдохнул и выдохнул. Вот уж точно, силен тот, кто подчинил других, велик тот, кто подчинил себя. Пускай глава Цзян не похож на Нэргуя поведением и внешним видом, но внутри него все то же пламя. — Благодарю, — сказал он ровно, не сводя глаз с пленника. Полог по его жесту снова опустили. — В темницу. — Эта клетка лишает пленника сил, — предупредил Тогон. — Да, я вижу, — глава Цзян резко крутнулся и прошел обратно в зал. — Не беспокойтесь. Теперь Тогон шел за ним, довольный собой. Глава Цзян тоже воин, и он ему понятен. Перед троном Тогон подхватил со столика свою чашу с вином и дождался, когда на него снова посмотрят. — И последнее, — сказал он. Медленно снял с пальца золотой перстень, трижды опустил в вино. — Призываю в свидетели Небо, что не выступлю первым против клана Цзян. Клянусь на золоте. Тогон выпил, не разрывая взгляда с главой, надел перстень обратно и прижал к губам. — Я принял твою клятву. И твою благодарность. — Глава Цзян встал и вытянул руку с чашей перед собой. — Клан Цзян не выступит против тебя первым. Небо и земля тому свидетели. Вино тонкой струйкой очертило полосу перед троном.