Your world is mine

      Он хотел чего-то неправильного. Странного, тёплого. Чего-то совсем человеческого. Это, наверное, было странно. Ему не было нужно совсем ничего, но хотелось до жути, до рези в глазах и покалывания в кончиках посиневших пальцев.       Он хотел иметь друга. Того, кто поймёт его. Того, кто разделит с ним чувства. Может быть, даже животного. Скорее всего животного.       Животные лучше людей.       Он не хотел быть один, но всегда был один, будь рядом Томми, Ники, да вообще кто угодно.       Сын отшельника, он мало общался с людьми. Юноша был одинок, но думал, что свободен и счастлив. Он не владел всем миром. Даже собой не владел. Он не знал, как зовут его. Уилбур? Гостбур?       Трогательная улыбка украшала чувственные губы, но он не чувствовал ничего. Разобщённые осколки памяти, которые перекатывались в разуме безумным калейдоскопом, ничуть ему не помогали. Он опустил голову, размышляя. Кто он, всё-таки? Сын Фила? Брат Томми? Президент Уилбур Сут?       Как думаете, чего может пожелать мертвец? Захочет жить? Дышать?       Спросить у создателя: «Кто я?»       Он не хотел. Быть мёртвым оказалось легко. Он иногда мог буквально взлететь и чуть левитировать, когда радовался. Это чувство свободы действительно было прекрасно.       Когда ты мёртв, то отчасти беспомощен. Однако, если тебя убьют, ты вернёшься: снова и снова, благословляя бессмертную призрачную плоть.       Жизнь становится странной, когда ты рождаешься, оставляя позади хрупкое смертное тело. Ты так радуешься своей прекрасной жизни! Ты не замечаешь, что живёшь в страхе потерять ее. И всё же, он верил: маленькому призраку ещё не пришло время умирать.       Зелёная поляна на опушке леса. Серость. Полумрак.       Мнимое одиночество, которого он не испытывал.       На него смотрел Дрим. Это имя впечаталось в сознание за секунды, заставило сердце щемить от непонятного клубка чувств, в котором хватало места радости, гневу и боли. Он схватился за грудь, пытаясь сдержать эмоции внутри, потому что, кажется, если не сделал бы этого, они прорвались бы сквозь грудную клетку, затапливая всё вокруг.       На его руках осталась закипевшаяся кровь. Удивительно синяя, она спустя миг обратилась цветами и лёгкой призрачной пылью, развеянной по ветру.       Цветы. Незабудки. Красиво…       Он позволил им рассыпаться вокруг.       — Неудачная попытка? — пробормотал человек, листая книгу, чьи страницы мягко сияли мистическим огнём зачарования. Дрим не обращал на него никакого внимания. Так, словно его здесь нет. Как будто он просто призрак.       Он поднял руку, чтобы коснуться чужого плеча, но так и замер, поражённый странной догадкой. Сквозь ладонь, очень бледную, практически серую, просвечивала чужая рука. И чужое плечо. И даже эта странная белая маска.       Он осознал, что не так. Свобода, которую Уилл ощущал, не была привычной или знакомой. Он не был фантомом, в конце концов. Он не должен знать, как это. Но он знал. Почему?       Он нахмурился.       «Я… Уилбур Сут. Король из королей. Мои дела… Глубокое молчанье. Лишь пустошь та и небеса над ней».       Встряхнув головой, он коснулся крепкого плеча, закрытого потрёпанной пластиной брони, испачкал незерит синевой, обратив на себя внимание. Строки, которые должны были рассказать ему о нём, не вызвали ни единой ассоциации.       В конце концов, всегда ли он был призраком? Всегда носил имя Гостбур?       Мог ли Дрим ответить ему?       — Дрим? Что происходит? Где это мы? — пока он говорил — каким-то странным, высоким и глубоким голосом, который оставлял за собой гулкое эхо, Дрим не двигался с места, только по-птичьи склонил голову к плечу, рассматривая его, как диковинную зверушку.       — Обернись, Уилбур, — посоветовал тот, пролистывая страницу за страницей. — Что последнее ты помнишь?       — Я… Ничего? — шепнул он, послушно оглядываясь.       За спиной его леса не было. Не было там ни реки, ни травы, ни высоких деревьев.       За спиной лежал огромный кратер, который заставил сердце забиться чаще, будто был чем-то важным, знакомым ему. Неподалёку, у палаточного городка, суетились люди, таская глину, землю и камни.       Он узнал флаг, который развивался на невысоком шесте рядом с самой большой палаткой.       — Л’Манбург?..       — Твоя неоконченная симфония, — кивнул Дрим, но эти слова ни о чём ему не сказали. Он поднял брови в немой мольбе, беспомощно уцепился за человека в зелёном плаще, лица которого никогда не видел. Тот склонил голову к другому плечу. Щёлочки глаз на маске показались ему исполненными ехидством.       — Жаль. Я думал, ты вернёшься к жизни чуть более живым, — со смешком скаламбурил администратор, убрав его ладони со своих предплечий. Дрим испачкал синим закрытые перчатки, удержал его за руку, с любопытством провёл большим пальцем по потемневшим, трупного оттенка костяшкам.       Дрим был тёплым. Таким… Он чуть не всхлипнул, пытаясь понять, что же чувствует. Востейкен смотрел на него с любопытством естествоиспытателя, не спеша разжимать свою руку.       — У тебя глаза мертвеца, Уилл. Не думал, что ты настолько не хочешь жить, чтобы не пожелать возвращаться.       Он не понимал.       — Я наложил на себя руки?       Дрим хмыкнул.       — Вроде того, мой «верный вассал».       В голове возникли странные ассоциации, связанные с последним словом. Он вспомнил курчавые нежные пряди, искорки веснушек и глубокие зелёные глаза. Он вспомнил тротил, крики Томми и слёзы Ники. Как наяву перед глазами встал Техноблейд и его Иссушители, а затем…       Взрыв-отец-смерть.       Виски прострелило болью.       Он не помнил.       Не хотел помнить.       Ничего.       Знаменуя скорую бурю, ветер пригибал кроны к земле. Срывал с веток листья, кружа их в странном танце. Солнце близилось к зениту, но его с трудом было видно из-за собравшихся с вечера туч.       Ветер трепал полы плаща, срывал капюшон с головы его владельца. Ветер открыл взгляду Гостбура те самые мягкие пряди, почти чёрные в этом полумраке. Дрим этого будто не замечал, продолжая листать свою странную книгу. Наконец, он замер, подняв на призрака потяжелевший взгляд.       Этот взгляд Уилл тоже помнил. Так смотрят на злейших врагов. На него так часто смотрели. Не только Дрим, но… Гостбур испуганно отшатнулся. Дрим схватил его за ворот, вынуждая остаться на месте.       — Таким ты не должен быть. Ты и существовать-то не должен, — сказал тот, снова заглянув в книгу. — Ты исчезнешь. А может, изменишься. Есть что сказать?       Дух испуганно выдохнул. Его глаза, серебристые в чёрной склере, наполнились слезами, а изо рта вытекла тонкая струйка сияющей синей крови. Он схватился за грудь, пачкая руки краями прижизненной раны. Он смотрел на Дрима пустыми глазами, как кролик на загнавшего его волка.       — Я… — жалобно хныкнул призрак, обнимая себя за плечи. — Я не знал, чего хочу. Я решил жить здесь. И не привык скрывать от себя чего-то.       Дрим отпустил книгу, но та не упала — зависла в воздухе перед его лицом, оставляя в полумраке причудливые фиолетовые всполохи. Он кивнул, призывая продолжить. Гостбур исполнил немой приказ. Он смотрел прямо, не отводя взгляда.       — Я всегда пытался жить, как хотел. Когда я пришёл сюда, я тебе позавидовал. Твоя свобода, твоя семья… Я так восхищался! — пробормотал он, сделав осторожный шаг ближе. — Я лишился покоя. Не мог даже вздохнуть, не слыша твоих смешков за спиной. Я привязался к тебе. Полюбил твой дом. Я хотел себе его. Я хотел понять тебя и сделать своим, Дрим Востейкен.       Гостбур начал говорить быстро-быстро, как безумный, схватив собеседника за плечи, глядя на него сверху вниз.       — Ты хотел, чтобы тебя любили, правда? Ты хотел чтобы люди были тебе благодарны? Ты хотел силы? Власти? Хотел уничтожить раздирающее грудь одиночество? Хотел быть героем, иначе зачем бы постоянно с Томми об этом говорил? — бывший президент неловко улыбнулся, прижимая чужую руку к своей груди. Книга упала. Её владелец стоял, не шелохнувшись, как статуя самому себе, только ветер и мог выдать, что тот жив, колыша тяжёлые полы плаща. — Ты ведь хотел любви? Я люблю тебя! Я дорожу тобой! Ты дорог мне! Я единственный, кто тебя не предаст!       — Никуда и не уходил, да, Уилбур? Впрочем, неудивительно. Только не эгоист, как ты, — Дрим отвёл взгляд, взглянув на красно-белую фигурку, как раз покидающую импровизированный лагерь по обратную сторону пепелища.       — Ты мой герой! — воскликнул он, глядя на собеседника глазами, всё больше отливающими тёмным янтарём. — Никто во всём мире не будет ценить тебя так, как я! От тебя отвернутся все, кроме меня, но, клянусь, мой сюзерен, я… Кха!..       Он неловко осел на землю, зажимая пальцами рану, нанесённую зачарованным клинком.       — За что? — пустой голос. Пустой взгляд. Такого, должно быть, даже бить жалко. Дрим хмыкнул, задумчиво его разглядывая — искал признаки непонятно чего. Гостбур не понимал, что он сказал такого.       Дрим промолчал, натягивая обратно капюшон потёртого плаща, который всегда пах сезонными травами. Гостбур не чувствовал запахов. Его взгляд медленно изменился, наполняясь серебром и пустотой.       — Ты одинок? Хочешь, я буду твоим другом? — он неловко улыбнулся, будто забыв обо всём, что только что случилось. Протянул к Дриму руку с неловкой улыбкой.       Тот несколько мгновений прожигал его тяжёлым взглядом, прежде чем пожать её.       — Хочу, — с усмешкой выдохнул Клэй, потянул чужака на себя, пока клинок в последний раз пронзал его грудь. Тот, кого раньше знали, как Уилбура Сута, в последний раз всхлипнул, пока не осыпался синей пылью. Пара цветов застряли в одежде и волосах.       Дрим поднял книгу. Взглянул на небо, готовое разверзнуться тугими струями дождя.       Он не сделал того, что планировал. Не испытал на этом человеке Книгу Возрождения.       Уилбур Сут, президент свободного Л’Манбурга, был мёртв. Казалось, осыпанный синеватой эссенцией, Дрим сейчас должен кровожадно смеяться. Казалось, он должен испытывать ликование.       Но он не испытывал.

***

      Каждый раз, после очередной, случайной или нет, гибели, кажется, что именно сегодня, когда ты откроешь свои прозрачные глаза, то не увидишь ничего, кроме беспросветного мрака. Серебро радужки затопит чернотой белка. Ты ослепнешь. Тебе будет нечего ощутить, кроме мерного покачивания бесконечного поезда, наполненного плотными масляными тенями. Можно будет сыграть для них на гитаре, выйти в тамбур, перейти из вагона в вагон… Никто не помешает смотреть на проносящиеся мимо радужные пятна горючего, которые при определённой доле фантазии покажутся солнцем и небом, облаками, горами и лесами, даже городами, жители которых спокойно живут и не замечают призрачного состава, проносящегося мимо них. Экспресс, кажется, тянется по рельсам безумно медленно. Это ложь. Перед глазами промелькнут десятки картин за время, пока ты сделаешь вдох, ощутив биение собственного сердца.       В один миг, когда ты устанешь смотреть и ждать, всесильная махина, лишённая проводника, остановится. Ты сможешь оправить одежду и сойти на платформу. Плечо оттянет ремешок любимой гитары: подарка вашего дорогого отца.       Чем сильнее ты будешь вглядываться, чем больше противиться пелене мрака вокруг, тем ярче станет картинка, которой Лимбо обманет твои глаза.       Ты будешь один в фальшивом мире, созданном из радужного мерцания, из знакомых, казалось бы, силуэтов и игры светотени. Ты мёртв и не чувствуешь запахов, но вокзал этот пахнет горючим, которым ты уничтожил свои мечты.       Вдали отсюда, на свежей могиле, Гостбур увидит живого. Знакомого. Любимого человека.       — Милая Ники… — звучный шёпот заставит девушку замереть.       На плечах её — его плащ. Яркие пряди, которые напомнят о Техноблейде, будет вздымать холодный порывистый ветер.       Их накроют струи дождя, разделяющие людей стенами непонимания. Ему станет больно.       В чистых глазах не будет радости встречи. Выразительные, больные, уставшие, они будут наполнены ужасом узнавания. Гостбур сможет лишь беспомощно хмуриться.       В его руках сгниют цветы, готовые осыпаться синим пеплом.