Dreams and Nightmares

      Высокий статный мужчина распахнул раздвижные бумажные ширмы перед собой и оказался в комнате, оценивая ситуацию с немалой долей драматизма. Остановившись в раме, он одарил её обладателя очаровательной, но безответной улыбкой, не вызвавшей ни капли восторга в ответ.       — Боже, боже! Вы постоянно так заняты, господин Нобумори! Надеюсь, доход в этом месяце окажется приемлемым. В последнее время вы не высовываете носу из бумаг.       Человек, сидевший за низким столом, не отрывал глаз от переплетенных стопок бумаги, чернильницы, ещё влажной каллиграфической кисти или счетов, стоящих перед ним. Небольшие мешочки с табаком и трубка, из которой он долго затягивал воздух, забирали все то немногое внимание, которое следовало уделить незваному гостю. Несмотря всего лишь на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте, привычка Нобумори к чрезмерному курению придавала его голосу намного более грубый оттенок. Не прекращая работы, он ответил с едва сдерживаемым раздражением:       — Господин Сого, Эндо Масасабуро, — поправил он. — Пожалуйста, не считай, что только из-за того, что ты один из моих лучших актеров, ты выше выговоров или последствий.       — Да, да. Я понимаю и приношу вам свои самые искренние извинения. Если вы простите меня… — актёр величественно взмахнул рукой и склонился в поклоне, таком длинном и низком, что почти делал вид мужчины неискренним, а спрятанная им улыбка точно сделала бы весь его образ таким. Несмотря на это, он был похож на опадающий кленовый лист со всей своей грацией и золотыми нитями, глубокими красными и огненно-оранжевыми, покрывавшими его тело.       Собственник и хозяин театра, Сого Нобумори, остался сидеть неподвижно, как огромный камень, на его жест извинения. Однако, поднявшись, он наконец удостоил взгляда актера Кабуки.       — Что же послужило причиной такого раздражающего вторжения? Тебе что-то нужно? — он нетерпеливо стряхнул пепел с трубки и принялся набивать ее новой щепоткой табака.       — В самом деле, я принёс вам подарок в виде хороших новостей, — улыбнувшись, Сабуро потянулся, чтобы закрыть бумажные ширмы для большего уединения.       — Если ты собираешься рассказать, что всё же нашёл свой гребень, я не заинтересован. Его украли, в первую очередь, из-за твоей глупой небрежности, — громкий лязг металла о пепельницу в достаточной мере подчеркнул его раздражение. — Как тебе известно, все убытки, понесенные моим имуществом, будут вычтены из твоего жалованья.       — Ну, это была только часть новостей... Кстати, когда я получил его обратно, он был в превосходном состоянии. В самом деле, я принес вам еще лучшие новости. Инвестиция, — он остановился.       — Продолжай, Масасабуро, — Сого смягчился.       — Какой тон, господин. Пожалуйста, я настаиваю, чтобы вы обращались ко мне небрежно, иначе я могу подумать, что вы рассержены на меня, — захохотал он. Даже несмотря на недовольство Сого, он был уверен в себе и оживлен, как и всегда. Сев по другую сторону стола, он положил руки на колени и слегка наклонился, чтобы заговорить. — А теперь об инвестиции, которую я принес… Я сделал это скорее как одолжение одному мальчишке за то, что он собственноручно вернул мои украденные вещи, так что если вы не увидите в нем никакой ценности, то мне останется только принять ваше решение. Но вот он здесь…       — Ещё один рот, который я должен буду кормить? — перебил его Сого. — Нет. Времена, может быть, и благополучные, но только глупец будет пытаться поймать больше рыбы, чем может вместить его сеть, — крепко сжав зубами золотой мундштук трубки, он пристально посмотрел на актера.       — Я понимаю. Но вы просто взгляните на мальчишку, хотя бы ради него. Я видел этого парня у театра в дождь, горький снег, адскую летнюю жару и даже бушующие ветры осени, всегда стойкий, как дуб, ожидающий, — Сабуро выпрямился, изящно протянул руку к воображаемому дереву, о котором говорил, и пристально посмотрел на него, как будто действительно мог наблюдать, как его пальцы с благоговением поглаживают благородную кору. — Ожидающий только одного взгляда на наши костюмы.…ожидающий сладкого запаха павловниевой древесины из чрева вашего великого театра. Мн, этот театр...место искусства и чудес... которых он никогда не увидит из-за своего несчастного положения в жизни. Королевство ваше, а мы ваши разукрашенные глупцы… — его вытянутая рука опустилась на грудь и легла на сердце, когда он склонил голову, завершая свой монолог.       Лесть эта была произнесена довольно грубо, но такая драматичность подействовала на Сого. В бороздках решимости старшего человека проскользнуло ровно столько, сколько нужно - вероятно, это было вызвано легким любопытством и нетерпением. Но этого было достаточно.       — У тебя есть две минуты.       — Ваша щедрость не знает границ, — Масасабуро оживился. — Мальчик мой, заходи! — он дважды громко хлопнул в ладоши. — Быстро, сейчас!       Звук бегущих ног предшествовал неуклюжему стуку коленей, рук, локтей, опускающихся на пол в поклоне, прежде чем Сабуро осторожно раздвинул ширмы еще раз. По другую сторону находился мальчик, чью голову и руки закрывали густые черные волосы, разделенные пробором посередине. Он выглядел не более, чем куча грязной одежды и плоти; грязное бродячее животное, вырванное с улицы и плюхнувшееся в великолепие полированного дерева, золота, ярких огней и благовоний.       Брови Сого сморщились от еще большей досады на Масасабуро, который, казалось, совершенно не обращал на это внимания.       — Господин Сого, этот юноша обладает удивительной честностью, позволившей ему вернуть мне потерянные вещи. И за это я прошу у вас аудиенции от его имени. Он хочет обратиться с просьбой. Будьте так добры, выслушайте его.       Сого довольно долго и неторопливо посасывал трубку, воображая, как он прижимает ее горящий кончик к центру лба Масасабуро в этой нелепой ситуации. Только когда он смог услышать в уме удовлетворяющее шипение его кожи, он заговорил.       — Насколько я понимаю, я должен поблагодарить тебя за честный поступок по отношению к этому заблудшему дураку Масасабуро. Прими мою благодарность. Какова твоя цель аудиенции со мной? — он уставился на макушку мальчика. — Давай, мальчик, — мягко сказал Сого, — говори.       Тело осталось неподвижно, как мешочки с золотыми монетами на столе Сого, только руки мальчика нервно дрожали. В соответствии с инструкциями Сабуро, он не встретился взглядом с хозяином и заговорил быстро, прямо, чтобы не упустить эту драгоценную возможность изменить свою судьбу и спасти жизни своих родителей.       — Господин Сого, сэр!.. Я хочу стать актером театра Кабуки! Пожалуйста!.. Я…я сделаю все, что угодно! — мальчик отчаянно взмолился на чистый пол под собой, сжимая пальцы в кулаки.       Сого сделал короткую затяжку из своей трубки и слегка наклонил голову. Многие актеры желали выйти на его сцену, но он хотел, чтобы это сделали только лучшие. Этот мир искусства, музыки и освобождения в мирное время периода Эдо был очень конкурентным; он избавлялся от того, что было ему ненужным и не приносило пользы, чтобы сохранить свое с трудом заработанное процветание.       — Почему? — надавил он. — Я отвергал и опытных актеров. С чего это ты, крестьянский мальчишка, решил, что я позволю тебе хотя бы мыть полы в своём театре? — он бросил взгляд на Масасабуро. — На этот раз ты действительно превзошел самого себя. Как кошка, притащившая что-то более низкое по статусу и не имеющее опыта, чтобы съежиться у моих ног. Мне следовало бы тебя выпороть.       Сабуро кивнул головой в знак признания своей дерзости, но боялся он меньше, чем следовало.       — Да, господин. Но, видите ли, его мать была арт-…       — Я не из богатой семьи, сэр, — вмешался мальчик. — У меня совершенно ничего нет, и мои родители больны! Они наверняка умрут, если я ничего не сделаю! Даже если бы вы позволил мне чистить ваши залы только моими бесполезными слезами, это было бы лучше, чем то, что я имею сейчас. Я бы плакал и убирал, пока мое тело не упадёт в изнеможении.       Сабуро был поражен смелостью мальчика. Он прямо приказал ему говорить только тогда, когда к нему обращаются, и делать это с наилучшими манерами, которыми он обладал. Это не входило в его планы, и все же отчаяние, с которым эта бедная душа умоляла о помощи, было самой сутью трагедий, которые он разыгрывал на сцене. Этого было достаточно, чтобы Сого опустил трубку и прислушался.       Мальчик продолжил:       — Эта комната, в которой вы сидите, чтобы подсчитывать свои доходы, в ваших глазах обыденна, но для меня это настоящий дворец. Этот театр — ваш рай, а ваши актеры — ваши ангелы. Здесь засвидетельствованы сны. Обстоятельства моего рождения никогда не позволят мне сидеть среди тех, кому посчастливилось развлекаться этими снами, как чем-то обыденным. Я действительно должен буду умереть, чтобы быть допущенным в любой рай, и даже тогда, если я буду принят, никто не сможет засвидетельствовать мое выступление.       Мальчик полностью забылся и поднял глаза, чтобы посмотреть прямо на Бога этого театра.       — Быть одним из здешних ангелов — моя честолюбивая мечта. Оставить след в мире — это то, чего бы я хотел и ради чего готов был бы на все. Но с моей жалкой жизнью, которая никому не нужна, все, что я могу сделать, это попытаться спасти жизнь моих родителей, как их единственный сын.       Эти большие, ясные глаза, полные решимости, на мгновение захватили Сого. Он заметил, каким молодым и мягким было лицо мальчика, несмотря на то, что он был достаточно худым, но зрелость его риторики всё же не соответствовала. Богатые семьи дарили ему сыновей, которые не могли с такой уверенностью вызвать в себе столько поэтизма.       — Люди умирают каждый день, — рефлекторно парировал Сого, словно борясь сам с собой, решая, что делать с этим юношей. Фермеры уступали элитному классу по труду, который они обеспечивали, но значительно превосходили хмурых ремесленников и торговцев. Что можно сделать с ребенком с маленького рисового поля, не имеет никакого значения. — Сколько тебе лет, мальчик?       — Ему одиннадцать, господин, — ответил Сабуро, чтобы разрядить напряжение. И он, и юноша были увлечены балансированием ситуации, чтобы склонить чашу весов в свою пользу и не упустить любой шанс заставить Сого принять его.       — Одиннадцать?! — Сого недоверчиво фыркнул. — Он уже далеко за пределами того возраста, когда начинается настоящая театральная подготовка. Фактически прошел год, когда мальчики выходят на сцену для значительных ролей. А эти волосы! — он кивнул в сторону пышной шевелюры мальчика. — У него даже нет подходящей для его возраста стрижки. Ты что, меня за идиота держишь, Масасабуро?! У него нет никаких шансов.       Мальчик в панике посмотрел на своего защитника. Взволнованный этой вспышкой, актер вежливо поднял руку и попросил Сого выслушать его.       — Господин, могу ли я сказать, что поздно распустившийся цветок, добавленный к букету, не делает букет менее прекрасным. В конце концов, это молодое лицо может в будущем стать для вас преимуществом, — подчеркнул актёр. Протянув руку, он взял юношу за челюсть и откинул его голову назад, чтобы осветить его черты. — Никакого настоящего шрама. Его рост по-прежнему не впечатляет. Линия волос густая и темная. Встань, парень! — Сабуро тоже встал, взял мальчика за руку и поставил на ноги.       Он продолжал свою оценку, хватая и представляя части тела мальчика, как торговец тканями:       — Он все еще растет, но его запястья и лодыжки так тонки. А посмотрите, какая у него ширина плеч! — мальчик неуклюже повернулся между его ладонями, теперь спиной к Сого, который все еще молчал. Масасабуро дернул за воротник нораги* и спустил ткань с рук. Заставив мальчика опустить голову, Сабуро взмахнул рукой, чтобы представить безупречный затылок мальчика и мягко изогнутый позвоночник, когда он посмотрел на своего работодателя. — Узкий и элегантный. У этого мальчика задатки прекрасного вакашу**. И, — добавил он после паузы, — у него от матери врожденный талант к танцам. Раньше она была бродячей артисткой.       Мальчик ничего не сказал, но его руки дрожали, пока он пытался казаться храбрым под пристальным взглядом.       Нобумори уделил им еще немного внимания, про себя отметив, как легко мальчик мог сойти за младшего по возрасту и как тонки были его конечности. Какими бы мягкими ни были его черты лица, о прекрасных, растущих на обочине дороги цветах никто не думает, растаптывая их на своём пути.       — Развлечения и настоящий театр — это две разные вещи. Я слышал истории о дрессированных обезьянах в Китае, танцующих для толпы. То, что ты принёс мне японскую, не делает её более впечатляющей.       Теперь с каждой секундой чаша весов склонялась не в их пользу. Из последних сил Масасабуро склонил голову и улыбнулся.       — Тогда последнее, о чем я могу вас попросить, — это посмотреть его танец и убедиться в том, что это действительно тот талант, который стоит развивать. Вы и так уделили нам много времени, — сказал он, снова набрасывая одежду мальчика на плечи и сбрасывая свою яркую куртку хаори. Вместо того, чтобы бросить её на пол, он накинул её ему на плечи и отошел. — Что такое еще одна минута вашего времени, господин Сого? Если позволите… — устроившись в углу комнаты среди небольшой коллекции инструментов, нуждающихся в ремонте, Масасабуро поднес к плечу маленький ручной барабан, коцузуми, и посмотрел на мальчика. Тонкая полоска пола теперь служила ему сценой, а Сого — критиком. — Парень, я предлагаю тебе танцевать так, будто ты хочешь, чтобы сами Боги спустились в эту комнату.       Раздраженный вздох Сого и вес такой дорогой одежды, упавшей на его грязное тело, наполнили мальчика ужасом. Это был его последний и единственный шанс уберечь и родителей, и себя от медленной смерти в жизни, полной страданий. Все это лежало на его плечах, и теперь, будучи в роли взрослого мужчины, по сути оставшись лишь ребёнком, он не мог их подвести. Нервно дрожащие пальцы старались как следует завязать блестящий пиджак, который висел на нем большим и длинным, почти как богато украшенные костюмы, которые носили его обожаемые актеры. Не имея под рукой ничего, что могло бы надежно связать его волосы, он небрежно собрал их и скрутил в узел на макушке.       — Давай, парень. Пьеса называется "Богиня кленовых листьев", заключительный акт. Ты, вероятно, никогда не видели этот танец, но позволь твоим ногам и тексту песни направлять тебя, чтобы интерпретировать их так, как ты хочешь.       Мальчик вздохнул и слегка кивнул. Взгляд, пронзивший его спину, мог бы лишить его равновесия, но он вздохнул, полностью сосредоточившись на своих конечностях: руках и ногах. Этот танец был ему незнаком, он никогда не видел его, даже когда пересекал канализационные отхожие места, сырые переулки и проползал под затянутыми паутиной забытыми углами здания театра, чтобы посмотреть на танцоров Кабуки сквозь щепки в деревянных панелях. Все, что у него было — это его тело, его решимость и надежда сбежать в мир сладкого веселья, которое избавит его от жестокости жизни.       Первые несколько ударов барабана задали торжественный тон, и голос Масасабуро запел долго и глубоко. В его текстах изображен женский дух древнего клена, который вспоминает о своем великолепии осеннего сезона. Многие приходили восхищаться ею и отдавать ей дань уважения, и это приносило ей радость.       Ноги мальчика осторожно двигались в такт медленных ударов барабана, а руки двигались плавно, мирно покачиваясь на осеннем ветру, как ветви деревьев. Напряжение на его лице ослабло, когда он повернул его к свету над головой, который стал для него самим солнцем. Это был простой жест, который он наблюдал у матери, когда та играла с ним, но изящество маленького движения делало его еще более могущественным.       «Но как и всё остальное, времена года должны пройти, — пел Масасабуро. — Последний красный лист ее полога страстно цепляется за материнскую ветвь на пронизывающем ветру».       Барабанный бой внезапно ускорился, став яростным и резким. Его ноги задвигались в соответствии с бешеным темпом, и он быстро крутился туда-сюда, чтобы подчеркнуть мощные ветры. Не имея никаких сопутствующих инструментов для улучшения момента, мальчик остался только с поверхностным знанием движений, которые он видел у актеров и как они их применяли. Он спотыкался на своей узкой сцене, отошёл назад к раздвижным экранам, вперед к столу. И снова его тело рванулось навстречу голосу Масасабуро, маленький взмах рукава куртки вспыхнул яркими осенними красками листа, который он теперь воплощал. Отсутствие утонченности в его движениях было скрыто его выразительностью и количеством ткани, которая была на нём, но он отдавал все, что мог.       «Увы, ледяная рука зимы срывает этот сладкий лист, и он беззвучно падает. Нежно. На земле он умирает вместе со своими братьями и сестрами...»       Сабуро перестал играть и позволил тишине оглушить комнату.       С растрепанными волосами, в растрепанной одежде, словно потянутой Божественным ветром, мальчик сделал беззвучный шаг и встал.       Потом ещё один и остановился.       Единственный удар барабана обрушился на его третий шаг.       Тонкие пальцы осторожно выглянули из-под рукава, который поднялся и застенчиво закрыл его лицо, пока пиджак опускался на пол. Держась за один рукав, он взглянул на Сабуро в поисках подсказки.       Его барабан ударил медленно, прочитав лицо мальчика.       «Последний лист упал, и богиня мирно спит, пока мир снова не поменяет цвет».       Мальчик грациозно опустился на пол, снова став духом клена, когда он пришёл, чтобы сложить свои яркие краски на грудь земли.       В наступившей тишине он не осмеливался оторвать взгляд от рукава. Даже тяжелые вдохи он делал беззвучно, боясь разрушить наложенное новичком заклинание. Вместо него заговорил Сабуро:       — И даже такой дурак, как я, может увидеть здесь невероятный потенциал. В конце концов, самые красивые цветы лотоса растут в самых мрачных и неприглядных местах, — барабан был отложен в сторону, и актёр снова повернулся к Сого. — Я бы взял этого мальчика в ученики. Только подумайте об этом, мастер Сого. Он, обученный у вашего лучшего актера, был бы прекрасным дополнением к вашему театру. Сделать его года на два моложе….усовершенствовать его…и через два года я смогу вывести его на сцену, как настоящего оннагату***.       Хозяин театра молчал, словно обдумывая слова Сабуро и в то же время игнорируя его. Обучение требовало времени и денег, но готов ли он расстаться и с тем, и с другим ради простого деревенского мальчишки? Его проницательный глаз ловил каждое неуклюжее движение в его исполнении, но, возможно, где-то внутри этого беспризорного саженца обученный актер, который ждал, чтобы его взрастили. Отсутствие родословной по-прежнему вызывало беспокойство. Пока в его голове крутились колесики, он взвешивал все за и против того, чтобы взять такого мальчика.       Масасабуро точно знал, как уравновесить чашу весов и повернуть эти колеса в свою пользу. Когда мальчик нервно приподнялся и выглянул из-под челки, актер заговорил так, словно его только что осенило:       — Ах!.. Вы знаете, господин Сого… Я уверен, что если сумею правильно подготовить его…это может стать замечательным преимуществом для вашего театра. Представьте себе, какое внимание вы привлекли бы слухом о новом безымянном юноше, работающим у вас. Небольшие роли поначалу, конечно, но мере того, как он будет осваивать путь сцены, он будет порождать любопытство к новому лицу. И вот, наконец! Он вырастет в своем сольном дебюте в роли Девы Глицинии, — актёр улыбнулся. — Подумайте о том, какое удивление и волнение вызовет хорошо хранимая тайна! Люди будут стекаться сюда, желая узнать, кто он такой, и чтобы познакомиться с ним. Посетители станут приходить толпами только для того, чтобы увидеть его лицо, и еще больше для того, чтобы посмотреть, как он играет роль идеализированной женщины. Вы, господин Сого, будете первым, кто воспользуется такой маркетинговой тактикой, станете мастером искусств! Бесспорным королём. Конечно, такой проницательный бизнесмен, как вы, может это понять...       Мальчик полностью сел, сбитый с толку способами воздействия этого мужчины и его жаргоном. Все еще склонив голову, он слушал и не смотрел ни одному из присутствующих в глаза.       — Хм, — начал Сого. Деньги говорили чуть громче, чем лесть. Если такая инвестиция принесет больше, чем он вложит в нее, и повысит его репутацию, что ж, не было бы никаких вопросов о том, как ему следует поступить. Риск был в том, чтобы доверить часть своего уважения в руки очень талантливого, но упрямого Масасабуро и крестьянского мальчишки. Стоит ли оно того? — Эндо Масасабуро, — резко сказал он. — На кону твоя репутация. У тебя есть два года, чтобы превратить этот пучок соломы во что-то ценное, иначе он будет выброшен обратно в поле, где ты его подобрал. С этого дня ты несёшь за него ответственность. Любой конфуз переляжет только на твоё имя, — Сого решительно вытащил из-под стола чистый лист пергамента и положил его на стол. Взяв в руки каллиграфическую кисть, он окунул ее кончик в чернильницу и начал писать основы контракта.       — Если бы я опозорил ваше имя и этот театр, я бы, без сомнений, по вашей команде вспорол себе живот, — Сабуро облегченно вздохнул и склонил голову в знак благодарности.       — И ты, мальчик, — обращаясь непосредственно к юноше, Сого бросил на него строгий взгляд. — Как его протеже, ты будешь делать то, что тебе скажут, когда скажут и как скажут. Он обязан посвятить тебя в каждый аспект этого дела; твоя же обязанность — следовать за ним.       — Да, господин Сого! — воскликнул он и, сразу же последовав примеру Сабуро, опустился в очередной поклон так низко, что его лоб прижался к полу.       — Конечно, ничего из этого не является бесплатным, — сказал он, возвращаясь к бумаге. — Я возьму на себя расходы на медицинские нужды твоих родителей, но ты вернешь мне этот долг. Стоимость твоего ученичества у Масасабуро. Ты возьмешь на себя и этот долг. При обычных обстоятельствах контракты имеют обязательную силу в течение семи лет. Из-за твоего возраста твой контракт продлится эти семь лет и до тех пор, пока долги, которые ты на себя возьмёшь, не будут оплачены в полном объеме. Разрыв этого договора приравнивается к пожизненному заключению в каторжных работах или смерти. Ты меня понял?       Пути назад не было. Он был еще молод, и сила его честолюбия не внушала ему страха.       — Я вас понял, сэр! Спасибо вам обоим за этот шанс, — воскликнул мальчик.       Сого долго молчал и наконец заговорил, развернув пергамент и подвинув его через стол к мальчику. Кисть с чернилами в руке, длинная глянцевая ручка повернулась, указывая на его грудь.       — Подпиши здесь, мальчик.