***
Когда в голове одна любовь, учение превращается в мучение. Я могла врать Кэс, Азмату, Тиму — кому угодно. Но себя обмануть не получалось. Поэтому взгляд то и дело невольно упирался в затылок одного брюнета, сидевшего на несколько рядов ниже. После пар наша четверка как обычно собралась на кухне. — Милдред, ну хватит киснуть! — не выдержала Кэс, глядя как я вяло ковыряюсь в тарелке. — Встряхнись! — Можем тебя даже током шарахнуть ради такого дела, — со смешком предложил Тим. — Встряхнет так, что до конца жизни хватит! Я не удержалась и фыркнула. «Добрые», чтоб их, волшебники! Наидобрейшие прям! — Спасибо, я как-нибудь сама, — ответила как можно беззаботнее. Кэс вдруг подалась вперед и воодушевленно сверкнула глазами: — Ребят, а давайте на строчках погадаем? Будет весело! Парни взвыли, а я неожиданно для самой себя оживилась. Это гадание и впрямь веселое и очень простое. Всего-то и нужно, что произнести заклинание, чтобы в воздухе появились строки с предсказанием. Самое интересное, что строки эти могут быть откуда угодно — от книги до инструкции по сборке шкафа. А потом сиди и расшифровывай «подсказку судьбы». И хорошо еще, если она будет на английском. — Азмат, если мне еще раз арабская вязь попадется, переведешь? — Попробую, — он обреченно вздохнул. — Лишь бы не китайские иероглифы. Инициатива, как известно, наказуема. Поэтому первой свою судьбу узнавала Кэс. Скрестив пальчики на удачу, рыжуля выкрикнула: — Летрис фортунус! Воздух сгустился, а мгновение спустя в нем вспыхнули и поплыли огненные символы. Да, именно символы. Потому что это было длиннющее уравнение. Кухня вмиг наполнилась дружным хохотом. — Это даже страшнее иероглифов, — провыл Тим наваливаясь от смеха на стол. — Как решать будешь? Когда уравнение растаяло, попытать удачу решил Азмат. Выкрикнув заклинание, он уставился на вспыхнувшее перед носом: «В человеческом языке есть слово, о которое разбиваются все наши надежды и желания, и слово это: надо».* — Вот видишь! — уперла Кэс руки в боки. — Даже строки говорят: «НАДО учиться! И сдавать все вовремя!» — Кэсси, детка, не нуди, — взмолился наш весельчак. — Успею я долги закрыть! — Это кто нудит?! Я?! — Праведному возмущению рыжули не было предела. Тим наклонился ко мне и с улыбкой шепнул: — Вызывай строки, пока Азмат еще жив. А то вдруг вязь. Я хихикнула и покосилась на выясняющую отношения парочку. Точнее, Кэс пыталась что-то выяснять, а Азмат кивал, как китайский болванчик, и смотрел на нее влюбленными глазами. — Поражаюсь его терпению, — хмыкнул Тим. — Терпение любящего безгранично, — улыбнулась я и вызвала строки. В кухне повисла такая тишина, словно кто-то выключил все звуки разом. Мгновенно успокоившаяся Кэс взяла меня за руку, а я… неотрывно смотрела на зависшую в воздухе фразу: «Несмотря на все, что случилось, ты все-таки всегда был немножко моим, а я всем сердцем — твоя…»** Внутри все сжалось и полыхнуло болью так, словно эти огненные буквы отпечатывались во мне. Хотелось закричать, завыть, заплакать, но я не могла. Крик комом застрял в горле. Фраза не растаяла, как должна была, а исчезла резко, стремительно. Будто ее стерли. — С-спасибо, — машинально обронила я, высвободила руку и встала. — Милли, ты куда?! — всполошилась Кассандра. — Пойду пройдусь, — собственный безжизненный голос прозвучал словно со стороны. Выйдя из здания колледжа, я сорвалась на бег. Говорят, убежать от себя невозможно. Но ведь попробовать никто не запрещал. Ноги сами несли меня по усыпанным листвой дорогам. Прочь от колледжа! От цитат! От мыслей! От чувств! От него. И от себя.***
— Милли! Милдред! — Бен? — я тряхнула головой и поняла, что стою в кафе. — Что с тобой? Вбежала такая потерянная, — в голосе парня звучали тревожные нотки, — словно вообще не понимала, где ты. — На работу как магнитом тянет, — я криво улыбнулась и уперлась руками в колени, силясь отдышаться, — ноги сами принесли. — Может, отдохнешь сегодня? Посетителей все равно мало. Я покачала головой. Во-первых, нужно было чем-то занять руки, чтобы не думать. А во-вторых, мне ли не знать, что работы в кафе всегда выше крыши. — Сейчас переоденусь и протру столики хотя бы. — Так я уже протер, — отчего-то смутился Бен. — Ничего, чище будут, — махнула рукой я и пошла повязывать фартук.***
Следующие сорок минут я старательно драила столики и старалась ни о чем не думать. Зацепившись рукой за угол стола, машинально дернулась, чтобы не отвлекаться. Раздавшийся вслед за этим тихий дробный стук показался оглушительным. Осознав, чем зацепилась, я схватилась за запястье. Браслета не было. Зато на полу тряпочкой лежала порванная лента, вокруг которой сверкали маленькие кленовые листочки. Нет! Нет-нет-нет! Это невозможно! Этого не может быть! Опустившись на колени, я начала дрожащими руками собирать украшения с пола. «Я подумал, что ты любишь кленовые листья», — эхом прозвучал в голове голос Ника. — Листья… листья… ты любишь листья… Да, я люблю листья. Безумно люблю ИМЕННО ЭТИ листья. Те, что сейчас вспыхивали невидимым для людей фиолетовым светом и тотчас гасли в моих ладонях, теряя свои защитные свойства. Заклинание Ника испарялось. Этот браслет, сотворенный из его букета, был самой дорогой для меня вещью. При виде того, как гаснет последний листок, сердце полоснула боль. Я закричала. В этом страшном, надрывном крике были все терзания и мучения последних дней. Все невысказанные слова. Все невыплаканные слезы. Слезы, которые брызнули из глаз и полились нескончаемым потоком. Даже не пытаясь вытирать со щек соленую влагу, я судорожно сжимала в ладонях листики и выла. Выла, стоя на коленях и оплакивая свою изорванную в клочья душу, свою любовь и… эти листья. Самое ценное, что у меня было. Кажется, кто-то звал меня по имени и тряс за плечи. Но мне было все равно. Меня нет. И не будет. Есть лишь страшная, нестерпимая боль, пронзающая тело и душу. Меня рывком подняли на ноги и прижали к себе. А секунду спустя чьи-то обветренные губы припали к моим, заглушая крик. От шока пальцы разжались сами собой и все собранное снова полетело на пол. Теперь, когда истерика резко сошла на нет, я узнала эти жесткие, колючие губы, самозабвенно терзавшие мои. Бен. Раньше мне нравились и его обветренные губы, и болезненные неумелые поцелуи. Но это было до того, как я узнала, что целоваться можно иначе. До головокружения, сладко, жарко, так, что земля уходит из-под ног. Услышав скрип входной двери, я хотела отстраниться, как вдруг сзади раздалось подчеркнуто ровное и холодное: — Не могли бы вы отвлечься и принести мне кофе?