– Уверена, что хочешь знать, откуда они?
Но не успевает – её запястье обжигает болью, разламывая кожу частыми-частыми линиями порезов, ошпаривая кипятком, только вместо него Ди видит кровь – алые пятна пропитывают ткань моментально, когда она прижимает руку к животу и выбегает из кабинета математики. Мимо исписанных маркерами стен, сквозь редкий поток прогуливающих уроки школьников до самой раковины – грубо захлопнув ногой и без того готовую сорваться с петель дверь, Ди вновь взглянула на ставшую ошметками кожу. Когда испуг проходит, она замечает, что вены не затронуты – только плотная вязь кровоподтёков, изрубленных поверх глубокими царапинами, словно выбитыми тупым ножом по гладкой коре, а затем Ди щурится, стряхивает кровь россыпью на белый фон, и наконец-то узнаёт рисунок – тёплый крик наполняет её рот, но она молчит. Узор видоизменён так, что она может ошибаться, и это не кажется странным, это даёт надежду – а ещё это чёртова насмешка, и Ди совершенно не знает, что делать с тем оскалом, что кривит ей зубы, пока с пальцев её на пол капает кровь. Ди представляет, как он стоял так же, с мёртвым лицом, и понятия не имеет, откуда это взялось – он не рассказывал, а они не спрашивали. Как и об этих шрамах. Она всё ещё верит, что ошибается – когда запирается в ванной, сипит что-то на его беспокойный вопрос о случившемся, и чувствует его напряжение, строгое и незнакомое, понимая, что он готов выбить чертову дверь. – Все в порядке! – звонко разбивается о пространство, когда Ди зубами срывает хрустящую обёртку со стирильного бинта из аптечки. И знает, что ей не верят, что вопросов не избежать, и что он будет ждать, прислонившись плечом к дверному проему, простукивая пальцами нервную дробь и с трудом удерживая улыбку на лице. А Ди хочет наконец-то позволить ей упасть, острыми краями разрезая кафель, заставить его кричать и скалить зубы, потому что видит это под слоем обманчивой мягкости, и понимает, что она такая же, и будет рычать на него в ответ. Это спрятано не так глубоко, но для Виктории и Хэви хватает с излишком – Ди же наблюдает из-под ресниц, притворяется спящей и выключает музыку в наушниках, прислушиваясь – тогда обнажается что-то истинное, что отражается в стёклах, клубится под кроватью, и бесконечным эхом выворачивает пространство. И Ди ошибается, когда думает, что остаётся незамеченной.– Уверена, что хочешь знать, откуда они?
Потом она находит гитару. Деревянный изгиб напоминает отдалённо лампочку, гладкими боками прислоняясь к коже, непривычно устраиваясь в пальцах, и совершенно не хочется звучать правильно. Ди перебирает пальцами струны, морщится из-за боли, и тянется к карманной аптечке, в десятый раз меняя повязки – следы чего-то изувеченного высыхают, покрываясь шероховатой коркой, и тонкий металл изломанными вольфрамовыми нитями звенит. Она не хочет просить помощи у восковой маски, но все равно приходится к отцу – он возвышается над ней, волосы его собраны в низкий хвост, уголки губ привычно подняты, собирая морщинки в уголках глаз – холодных и мёртвых, и Ди готова расплакаться перед ним, только бы увидеть что-то настоящее в отражение его зрачков, но даже тогда это будет ложью – последний раз она рыдала перед ним, проехавшись коленями по асфальту, в попытке удержать равновесие в поднятом на дыбы велосипеде – кровавые нити опутывали тогда её ноги, и она делает всё для того, чтобы такие же нити не скользили по её ладони, открывая все карты. Она видела его шрамы слишком давно, чтобы знать что-то наверняка – кожаный напульсник расстегнулся, когда Глэм помогал ей с биологией, вычерчивая на тетрадных клетках кости локтевого сустава, и на секунду, до того как ловкие пальцы ловят плотный лосткут у самого пола и смыкают вокруг запястья металлические застёжки, Ди замечает светлый узор. Но чёртово предчувствие того, что в её жизни снова всё пошло наперекосяк, заставляет набивать тканью простыни горячий рот и кричать в подушку. Это хреновая насмешка, Ди в этом уверена. Она почти видит что-то в его пустоте, когда игра за покерным столом превращается во что-то большее – там тогда серьезность, немного злости, издевательский смех, и талая из льдистых обломков гордость. Когда он отдаёт ей свою гитару, Ди отчётливо ощущает на языке горечь и соль – прикосновение к прошлому, к материальному, к живому от его отпечатков пугает настолько, что Ди готова отбросить её прочь и убежать. А затем на кухне отрубить себе руку по локоть ножом для мяса. Но тугой жар слишком приятно заполняет пространство меж рёбер, и Ди лишь садится ровнее, укрепляя маску острым слоем раздражения, ещё не зная, что слова об особенном дне несут за собой что-то большее, чем просто осознание собственной ничтожности. Здесь ещё приоткрытая портьера, за которой этюдом красуется зеркальная гладь. – Что с твоей рукой? Он замечает это сразу, в неловкой дрожи её пальцев, в окостенелом сгибе ладони, в болезненном напряжении – эти движения слишком знакомы, это боль из прошлого, это проклятье, это натянутые притворства и боль, после их раскрытия, это боль до её проявления, без начала и конца. – Ничего. Она морщится от собственной лжи и того, насколько натянуто она звучит, одергивая расстёгнутую манжету, собирая поспешно осколки лопнувшей личины, а после застывает, когда высокий силуэт склоняется к ней и гитара обижено гудит, соприкасаясь с полом – Глэм напряжён, взволнован и отчего-то зол. – Что с твоей рукой, Ди? Голос его звучит серьезно, глухо, тяжело, и Ди видит наконец-то, как улыбка покидает его лицо, но теперь она этому не рада – на её собственном появляется сломанная и истерически звенящая, когда она стягивает нервно бинты, прижатая к стене его рукой.– Уверена, что хочешь знать, откуда они?
Карты вскрыты. Он узнает их куда раньше самой Ди. Он рос с ними, он видел их во сне, он стал их частью. И он знает, что это.