синий винстон

фрэнк бьется в истерике. он рыдает и воет, захлёбывается в криках, бьет кровавыми кулаками стену с начавшими отслаиваться бирюзовыми обоями. он просит. он умоляет. —останься, майки. прошу... прошу... я не смогу... майки... пожалуйста... а он любит петь ему колыбельные. майки почти перед носом фрэнка бессердечно нажимает на кнопку ‘забронировать билет’ на своём планшете. он, раньше сидевший к нему спиной, поворачивается (сам со слезами на глазах) и ловит метающегося в собственной агонии айеро цепкими руками. согревшийся в объятиях фрэнк быстро успокаивается и отходит, но так же безнадежно хлюпает носом под стать тягучим, как самая сладкая карамель, словам в тексте очередной новой колыбельной. специально для него. последняя. но он все ещё верит, что нет. он не засыпает - он падает в темный, вязкий мазут, так беспамятно и внезапно. он не просыпается - мазут бесцеремонно выплевывает его из собственного чрева посредством обрывочных лепестков дежурного ночного кошмара, такого резко контрастного и... правдивого. а на улице темно и идёт дождь. а в комнате тепло и пахнет майки. его майки. слышится его сопение, чувствуются его убаюкивающе тонкие руки, валяются его разноцветные браслетики, висят его заношенные, но такие удобные (для них двоих) футболки. а он все-таки решает вылезти на балкон. ты же раньше не курил синий винстон, не? да, вроде... а сейчас и не вспомнишь уже. сейчас есть только пыльный балкон, небо, тучами лишенное звёздочек и тусклой луны, тёплая, но покинутая комната со смятой постелью и чуть размокшая пачка синего винстона. сейчас ему этого достаточно. достаточно для того, чтобы счастливо считать капельки, рассыпанные неуклюжими белокрылыми ангелами и падающие прямо ему в ладошки. достаточно для того, чтобы оставить жгущую легкие пачку домокать под напористыми струями ночного дождя. достаточно для того, чтобы ярко-ярко улыбнуться в лицо невидимому страху и возвратиться в комнату, к его майки. он не засыпает - он кутается в стеганое одеяло надежд и звуков капающих слез зависти луны. он не просыпается - он самостоятельно выныривает из омута непонятных ночных (или уже утренних?) сменяющих друг друга мыльных картинок. вторая половина постели пуста. а на кухне слышится легкий шелест листового чая и еле различимый шёпот, мягко напевающий одну и ту же мелодию, которую не разберет даже самый заядлый поклонник разнообразных наборов звуков. это его песня. это он научил его петь колыбельные. кровать яростно скрипит под давлением его тела, решившего изменить надоевшее за ночь (или ее остаток) положение. и все хорошо, но календарь... а календарь пора выбросить. он кажется лишь остатком пунктуальности в этом доме. их доме. бережно передвинутый майки ярлычок на сегодняшнюю дату подобен дергающей за живое пытке. слишком все хорошо? «пора взрослеть, фрэнки», - беззвучно говорит ему настенный календарик со зверюшками, спутывая наборы чисел и букв на бумаге. «пошёл нахуй», - вслух отвечает ему невыспавшийся из-за ночных прогулок фрэнк. —ты в порядке, солнце? - заглядывает в комнату майки. из-за открывшейся двери доносятся по-родному тёплые запахи настоявшегося чая и нотки темной вишни. настоящее солнце - это он. майки застаёт фрэнка, балансирующего на самом краешке кровати перед календарем. он почти плачет, это видно, но с таким усердием пытается скрыть подступающие снова и снова слёзы за небольшими ладонями. уэй подходит к нему, негромко шлепая босыми ногами. —иди сюда, фрэнк. и его руки, обнимающие обмякшее от всхлипов тело, и его острый подбородок, так удобно лёгший на татуированное плечо, сейчас кажутся такой правильной вещью, как будто они всегда были здесь, как будто они есть неотделимая часть его безмерного существования. —ты есть хочешь? я вишневый пирог испек. пойдём, - шепчет майки в плечо фрэнка, мягко укачивая его из стороны в сторону. —пойдём, - на выдохе отвечает ему фрэнк. он поднимает глаза, все ещё полные солёных слез, и встречает такие же - зеркало-витраж, на которые айеро может смотреть так долго, пока не ослепнет от света, безустанно бьющего изнутри этого человека-лампочки. его человека-лампочки. майки почти несёт айеро на руках в скромную кухоньку их квартиры. пока фрэнк шаркает ногами, ища под кухонным столом свои плюшевые зелёные тапочки, уэй вынимает пирог из духовки. все его тело обдаёт душным жаром, а по кухне с невероятной скоростью разносится аромат, знакомый майки с детства, а фрэнку - с момента начала их отношений. только сейчас, уловив запах запечёной вишни, айеро осознал, что просто не сможет жить без этих пирогов и другой майковской стряпни - легче будет просто ничего не есть и помереть от голода. он пытался - честно пытался - научиться готовить, но все его попытки с треском подгоревшей выпечки летели прямиком в тартарары. майки ставит перед ним тарелку с кусочком вишневого пирога. сок из начинки причудливой формой растекается по посуде, напоминая фрэнку то ли бабочку, то ли ангелочка, то ли ещё какую белибердятину с крыльями. а может это просто растекшийся по тарелке сок вишни. а на улице снова тучи и дождь. а на кухне тепло (почти жарко) и пахнет сладким-сладким пирогом с вишней. этот аромат принадлежит майки. в памяти фрэнка он навсегда останется ароматом тепла, безрубежной любви, счастья, маленькой кухоньки с тёплым светом с потолка, глаз-сердечек и блуждающих по телу рук. никак иначе. пусть кто-нибудь попробует его сделать - у него ничего не получится, он вызовет у фрэнка только неприязнь своими жалкими попытками сравняться с одним-единственным человеком, который точно-точно готовит этот пирог лучше всех на свете. только для него. а тарелка уже пустая. а фрэнк завороженно смотрит сквозь запотевшее кухонное окно куда-то в туманно-перламутровую даль, сидя на зелёном пластиковом стуле в хаосе подобранных к телу коленей, потому что под столом не оказалось заветных тапочек. а майки завороженно смотрит на фрэнка, который в очередной раз забыл свои тапочки в прихожей. —тебе не холодно? —холодно, майки, - отвечает фрэнк, поворачивая голову в сторону от заботливо протертого окна. уэй молча встаёт и уходит в их маленькую уютную кладовую за тёплым шерстяным пледом. он не спрашивает, почему айеро холодно на кухне, в которой жарко так, будто там только что прошлась песчаная буря прямиком из засушливой сахары. он не спрашивает, что такого интересного в запотевшем переливчатом окне, чего нет в нем. да, пусть он любит смотреть в панорамные окна, ища взглядом какую-то незаметную другим чудную зацепку, по которой он сможет щепками собрать ключ к тайне, хранящуюся в маленьком пластиковом сундучке из его детства и готовую открыться только им двоим. это тайна, покрытая перламутром, пеплом от сигарет, каплями крови из случайных порезов, с любовью заклеенных разноцветными детскими пластырями со смешными картинками, крошками от сгоревшего песочного печенья и туманом дождливых вечеров. плед находится быстро. майки аккуратно вытягивает его с верхней полки, до которой никогда не доставал фрэнк. «и не дотянется больше», - прошмыгнуло в голове и тут же исчезло, уйдя из головы вместе с непонятливым морганием уставших глаз. майки невосприимчиво смотрит на ткань в своих руках. теребит бахрому на краях, чувствует, как колется тёплое полотно под пальцами, с интересом, как никогда раньше, рассматривает простенький клетчатый узор. воспоминания накрывают дикой волной, наполняющей легкие соленой водой. сколько февральских вечеров с фрэнком они провели под ним, греясь и всевозможно проклиная так рано отключенное отопление? сколько всего повидал этот обыкновенный кусок материи, доставшийся фрэнку от его родителей? сейчас он хочет прокручивать эти моменты, скрупулёзно, вспоминать чувства, запахи, движения, вздохи, такты тех дней, и одновременно забыть их. забыть не как одинокий ночной кошмар, но как счастливую историю из детства, которая все равно будет сидеть где-то на подкорке и никогда не покинет, но никогда и не вспомнится больше. которая будет висеть в воздухе тяжёлым, но приятным чувством ностальгии, согревая все внутри. майки возвращается в кухню. он поворачивается за спиной фрэнка и раскрывает сложенный плед. мягко накрывая, согревая эти хрупкие плечи, он обнимает фрэнка и со всей его душевной нежностью целует его в макушку, зарываясь в чужих темных волосах. они пахнут табаком, их постельным бельем и каким-то шампунем, который айеро всегда покупает в магазинчике напротив. он так привык к этому запаху, что только от одной мысли уехать сердце рвётся на мелкие-мелкие кусочки, оседающие где-то в горле удушливым чувством неизбежного. а стоит ли игра свеч? а стоит ли уезжать?.. —майки, - шепчет будто осипшим голосом фрэнк в безрассудной и скупой надежде на отпущение грехов. - давай опоздаем на поезд. и ведь так хочется опоздать. пропустить, забыть, закрыть глаза на быстро несущийся в никуда состав из вагонов и рельс. так хочется просто смотреть на это лицо напротив, ведь майки так это любит. а фрэнк просто любит майки всем своим сердцем. —давай.