В отражение.

***

Кажется, что усталость притупила все чувства, и собраться с мыслями должным образом не получается, даже перед самым лагерем, который не только видно, но уже и слышно. Это неоправданно расслабляет, а подобное крайне неосмотрительно, и неразумно со стороны разведчика. Пусть и уставшего. Однако, как только в поле зрения появилась незнакомая фигура, тело реагирует моментально, переводя большую часть действий на реакции и инстинкты. Оказывается, оно умеет и так: вовремя реагировать, несмотря на усталость. Фигура не настолько незнакома, как может показаться на первый взгляд и является ни кем иным, как теньентом Сэ, собственной персоной. Навряд ли это может означать что-нибудь хорошее. Но выяснить, что должно было случиться в лагере такого, из-за чего встречать его будет порученец генерала Ариго, Валентин не успевает. Его сразу, после короткого приветствия, просто сбивают с ног. Обидно. Защищается полковник практически машинально, но очень скоро оказывается прижатым к земле. Сказывается усталость: две бессонные ночи и почти сутки в дороги, дают о себе знать. Думать о том, что он просто так сдастся, Валентин себе запрещает. — Вы окончательно сошли с ума, Виконт — на раздражение, в прочем, как и на удивление, сил уже не хватает — Что вам нужно? Вместо ответа Олененок едва заметно всхлипывает и утыкается лбом в грубое сукно мундира. — Прости меня.        «Прости» ошарашивает, сбивает с толку, заставляя вновь потерять концентрацию и опрокидывает в бездумное оцепенение. Тяжесть чужого тела ощущается непривычно правильной. Высокое, хоть и пасмурное, небо над головой усиливает эффект; запахи трав заставляют забыть обо всем. Когда Валентин спохватывается и возвращается из счастливого оцепенения, его пальцы уже зарылись в шевелюру бывшего однокорытника, и плавно перебирают растрепавшиеся пряди. Арно притих, одновременно настороженно и расслабленно. Но к кошкам еще не послал. Внутри что-то взбудоражено шевельнулось, но так глубоко, что и определить-то невозможно, что это было. Избежать резких движений получается разве что чудом, помогает строгое воспитание и многолетняя привычка. А на предложенную руку Придд все же опирается, хоть и в неверии, но именно опирается, а не просто касается, как гласил бы этикет. Ну так они и не во дворце. — Не думаю, что нам стоит появляться в лагере вместе, если, конечно, вы не хотите лишних вопросов. — Валентин старательно демонстрирует осмотрительность, хоть на самом деле был сбит с толку и обескуражен. Своими действиями все же, едва ли не больше, чем непоследовательностью неусидчивого Савиньяка. Он еще долго спиной чувствует пристальный взгляд, не тяжелый, но встревоженный и задумчивый.

***

      Валентин в очередной раз обошел комнату, поправил письменные принадлежности, разгладил, и без того ровное покрывало, и снова погрузился в воспоминания. Его терзало непривычное беспокойство, никак не желающее формироваться в адекватные слова, и герцог мысленно перебирал события ближайших суток. Доклад сразу двум генералам, присутствие на утреннем совете, корректировка диспозиции согласно новым приказам, карты, документы, рапорты, проверка полка. Когда все это успело стать привычным? Молодой полковник и не заметил. А вот Арно, со вчерашнего вечера ему на глаза так и не попадался. И ведь именно его недавняя выходка выбивала из привычного алгоритма, оставляя за собой ощущение чего-то крайне важного, и в то же время ускользающего, словно утекающая из ладоней вода.       Стук в дверь едва ли мог стать неожиданностью, но с мыслей сбивал основательно. Валентин открыл дверь практически сразу. В том, что Савиньяк наведается, можно было не сомневаться. — Добрый вечер, герцог. Я хотел с вами поговорить. — никогда раньше присутствие однокорытника не приводило к такой радости и такому напряжению. Понимание, что какое-то важное решение Валентин так ещё и не успел для себя принять, накрывало с головой, ощущалось физически, чувствовалось кожей, вызывая изрядное раздражение. Оставалось уповать на фамильную сдержанность и легендарную «снулость физиономии». — Проходите. Присаживайтесь. Вина? Вы, конечно, предпочитаете красное? — в ответе можно было не сомневаться, и, не дожидаясь ответа, полковник молча разливал по бокалам жидкость, столь пугающе похожую на кровь — Так, о чем вы хотели поговорить? — Я вчера просил прощения, — речь Оленёнка тороплива, словно он сам боялся чего-то не сказать. — Вы…прощаете меня? Мы больше не враги? — Арно опускает голову, не то застенчиво, не то виновато, и часть волос закрывает его лицо. Валентину требуется некоторое усилие, чтобы отвести взгляд. Старые обиды вспомнились совсем некстати. — Честно говоря, я не очень хорошо понял, за что вы просили прощенья. За характеристику «потомственный трус и двойной предатель» или за попытку устроить драку? — от формулировки до сих пор было обидно и больно, даже если произносишь её сам. Переносить этот разговор на трезвую голову становится все сложней. А может не стоит этого делать? Полковник торопливо выпивает вино, слишком торопливо для светской беседы. — Я вас не бил. — лихая уверенность вернулась в считанные секунды. Скулы опалило румянцем, глаза распахнулись в праведном гневе. Воистину, дитя молний! — Поэтому я и сказал о попытке. Так, за что? — За всё. — голос прозвучал глухо и неожиданно виновато. Не «растаять» от таких интонаций стало почему-то сложно, но, кажется, получилось. — Хорошо. Я вас прощаю. И мы больше не враги. Вы удовлетворены? — Да, вполне, — взгляд Арно угасает также стремительно, как недавно вспыхнул. Он старательно изучает витой подсвечник на столе, а в тёмно-карих глазах отражаются огоньки свечей. Лицо настолько отчётливо выражает тоску и разочарование, что можно подумать, будто не быть врагом герцогу Придду, это последнее чего бы мог желать виконт Сэ. — Со мной тяжело? — Да, непросто, — упрямой усмешка может получиться только у него. — Но Савиньяки не отступают. — Иногда отступление является стратегической необходимостью. И уж во всяком случае лучше отступить, чем потерять всё и не выиграть ничего. — Тогда почему вы остались в Печальном Языке с генералом Ариго? — Даже при самом неблагоприятном раскладе у нас был шанс. Небольшой, но был. — тот факт, что речь идет вовсе не о военной стратегии с каждым словом становится всё более очевидным. Остается сделать шаг навстречу, и предоставить право выбора. — Виконт, вчера вы обратились ко мне на «ты». Мы могли бы сделать это традицией. Разумеется, если это не было досадной оговоркой. — Вы предлагаете выпить на брудершафт? — лицо Арно озаряет мягкая, практически невесомая улыбка — Почту за честь, герцог. — строгая церемонная фраза у него получается озорно.       Вино по бокалам уже разлито. Полшага вперёд. Савиньяк чуть наклоняет голову и опускает глаза, что-то определяя для себя. Это видно. Руки переплетаются в оговоренном жесте, по традиции допить нужно до дна. Глаза закрывать совсем не хочется. Комната наполнена жидким золотом от четырёх язычков пламени, помноженных за счет старого зеркала. Танцующие на стенах тени окончательно размывают границы пространства. Два силуэта, отражающиеся в зеркальном полумраке, и начинает казаться, что ты по другую сторону серебристой мембраны. Тёмные как ночь глаза, светлые развевающиеся пряди, полуулыбка на губах. Да ты влюбился в Леворукого! Такого и быть то не может. Тем временем Арно ставит опустевший бокал на стол. А у Валентина, невзирая на лёгкость напитка, пересыхает горло. Когда Савиньяк успевает сократить оставшееся между ними расстояние? Поцелуй получается мягким, чуть неуверенным, и Придд едва успевает на него ответить, но затем Арно даёт себе волю и притягивает ближе. Голова немного кружится от понимания происходящего, от того, что не только ты… Подрагивающие пальцы, чуть рваные движения не дают усомниться, как в намерениях, так и в желаниях Виконта, мышцы наливаются мучительной истомой, а ладони на обнажённой коже заставляют кровь почти что вскипеть. Валентин с трудом сдерживал сбитое дыхание, сердце выбивало в висках набат, сознание лихорадило почище, чем в бреду. Чтобы перехватить ласкающую его руку, полковнику потребовалось все его самообладание, но убедиться в том, что Арно отдает отчет своим действиям, было необходимо. — Постой. Ты хорошо понимаешь, что мы собираемся делать? — спросил так, словно идёт по самому краю пропасти. Ну так не привыкать. А вот тянуть за собой другого, это уже слишком, да и нечестно как-то. Сердце предательски пропускает пару ударов. — Не знаю как ты, а я собираюсь заняться гайифской любовью с самым красивым полковником Северной армии. — прямолинейность Савеньяка обескураживала, даже немного остужала. Смутиться герцог Придд не успевает, сознание заволокло звуком льющейся воды. — А если об этом кто-нибудь узнает? — залитый дождём парк, несуществующая картина, стоявшая брату жизни… Сегодня всё определённо некстати. То старые обиды, то болезненные воспоминания. — Я думаю, те, кто меня действительно любят, они поймут, — Арно задумывается, заставляя содрогнуться молодого разведчика, но кровь Рафиано даёт о себе знать — Тех, для кого это не имеет значения, тоже достаточно. А остальные… Стоит ли на них обращать внимание? В конце концов, я неплохо фехтую и собираюсь учиться дальше. И Валентин сбрасывает с плеч рубашку, не оставляя места для сомнений. Прикосновения к телу становятся более резкими. Арно разрывает шнуровку, и тут же самыми кончиками пальцев поглаживают распаленную кожу. Соприкосновения тел обостряет их чувственность до предела. И Валентин едва успевает выпить стон с губ, уже своего, Олененка. — Прости, я постараюсь потише, — Арно улыбается, он немного смущён, но при этом все равно словно светиться изнутри, — Ты знаешь… ну как это делать? Он что шутит? Хотя… губа закушена, голова чуть запрокинута назад. Сейчас он желанен настолько, что Валентину с трудом удается произнести даже простенькую фразу: — В общих чертах. Движения интуитивны, но тело в твоих руках изгибается, и Арно закусывает пальцы, чтобы сдержать стоны. Когда он начинает повторять движения парня, остатки самообладания в конец покидают Валентина.

***

Золотые пряди щекочут плечо, и будить его не хочется совершенно, но неосмотрительность может стоить очень дорого. И Валентин, целуя расслабленного и сонного Сэ, шепчет: — Пора. Вставай. По моим расчётам, сейчас именно то время, когда у человека, возвращающегося в свою комнату, минимальные шансы быть замеченным кем-либо. — А утром? — сонно и нехотя, практически ворчит парень. — Утром они максимальные. — Всё-таки, граф Суза-Муза это ты. Признайся уже. — Валентин не особо вникает в сказанные слова, и отвечает на автомате. Он просто любуется едва уловимым силуэтом в темноте комнаты. — При дворе Альдо Белоштанного — определённо да. — А в Лаик? — вестись на провокацию совсем не хочется, но сдерживать улыбку уже невозможно. Спасает одеяло.        — Спокойной ночи.       До рассвета еще пара часов, а постель еще хранит их тепло и запах. Глаза закрываются сами, и, наконец, покой заполняет сердце юного герцога. Мальчишки, что так боялся чувствовать и любить, и который так устал от боли.