Холодный январь пальцами лезет в нутро, Хочется громко кричать, бросившись вслед, под пули, Руки раскинув, словно распятый Христос, С мыслями, обращёнными только к Богу.
Мне так страшно идти вперёд, Жжёт под сердцем свинцовый страх, Оседает горьким осадком, Металлическим, на губах.
Но лихая меня не догонит, Нет, не мне умирать в снегах. Мне судьбою предписана смерть иная, Как погибну, узрел я в твоих глазах.
Здесь – январь, и холодная злая ночь, Пламя свечки да звон цепей. Я беззвучно молюсь, сидя рядом с тобой, Под мерцанием бледных огней.
Впереди ждёт весна, но не место ей в сердце моём. Есть ли радость тому, кто по воле жестокой судьбы заточён? Тому, кто закован в цепи, тому, кто не видит света, Тому, кого ждёт лишь смерть в середине жаркого, светлого лета?
Всё, что мне остаётся – молиться да ждать конца, Со страхом считая дни до начала казни. Чувствовать, как пощёчиной громкой на отмашь бьют Слова в том прощальном письме отца.
Я хотел бы дожить до глубокой старости, Знать, что всё, что мы делали, было не зря. Я хотел бы, да только теперь ничего не исправить, И на шее змеёй затянулась петля.
В небе птицы раздастся прощальный надрывный крик, Барабанную дробь превратив в похоронный марш. Над могилою безымянной, согнувшись, молитву прочтёт старик, Одинокую скорбь превратя во всеобщий плач.