——
Зима постепенно покидала землю, прячась под пологом последних вьюг, и воздух был уже не таким холодным. Снаружи пахло намечающейся весной, первыми подснежниками, мокрыми от тающего снега проталинами, молодой травой и гниющей прошлогодней листвой. Птицы, голосящие с самого утра, притихли с приходом вечерних сумерек и попрятались в гнёзда — дожидаться утра. Сокджин тогда ещё не знал, каким образом был устроен мир, но уже начинал потихоньку догадываться. Прошедшая зима отличалась от тех, что он успел пережить. Дом полнился новыми для омеги запахами и звуками. Гул чужих голосов, напряжённая суета и общая беспокойная атмосфера — на его коротком веку подобное происходило впервые, и он пытался впитать в себя всё, что видел, слышал и ощущал. Всё началось как раз ближе к вечеру, когда в доме внезапно стало шумно, а его отец-альфа поспешно выбежал из дома на закате. Сокджин копался в земле у крыльца, где красовалась самая большая проталина во всём дворе, и с интересом проводил взглядом отцовскую спину, слыша торопливые тяжёлые шаги в доме, где его папа словно наворачивал круги по дощатому полу. Отец вернулся очень быстро, вместе с ещё несколькими людьми, и прошёл мимо, не обратив внимания на то, как Сокджин протянул ему добытый в земле красивый камень. Это Сокджина не задело. Положив камень в карман штанишек, он отряхнул землю с ладошек, стащил шапку с головы и забежал вслед за всеми в дом. Пока он раздевался и прятал камень в плетёной корзине, выделенной ему под его незатейливые игрушки, отец успел снова выйти из дома во двор. Сокджин проследил за ним и выглянул за дверь. Отец уже не отходил далеко. Высокий грузный альфа мерил шагами землю во дворе, и первое время это не вызывало беспокойства, но вскоре всё переменилось. Сокджин понял это по крикам, начавшим доноситься из родительской спальни. Его отец теперь резко поворачивался в сторону дома, реагируя на особенно громкие крики, и стискивал кулаки. Сокджин тоже сжимался от этих душераздирающих звуков, прижимая к груди игрушку, которую вытащил из корзинки. Пухленького серенького волчонка сшил ему папа, потратив на это драгоценную льняную ткань и кроличий пух для набивки. Папа-омега был любящим и внимательным, и поэтому Сокджин беспокоился о нём. Прямо сейчас тот мучительно скулил и кричал, рожая Сокджину его младшего брата. И даже если Сокджин и не понимал ещё, что это такое, он считывал все сигналы, которыми сопровождался этот непростой процесс. Воздух в доме был намного теплее, чем снаружи. Над очагом в котле кипела вода, был слышен плеск воды и звук отжимаемой ткани. Из глубины дома доносились приглушённые голоса присутствующих, которые долетали до Сокджина вместе с папиным запахом, который теперь, казалось, заполнял всё пространство. Он был приправлен страдальческой горчинкой, его отчаянной болью, его кровью и отошедшими околоплодными водами. Эта смесь заставляла Сокджина волноваться и теребить в руках игрушку. Папа был для него важнее всего на свете. В первые роды омега принёс своему супругу только одного щенка, хотя омеги в их краях чаще всего производили на свет двоих, а некоторые, особенно плодовитые, даже троих. Сокджин был его первенцем. Крохотный малютка-омега с большими глазами и пухлым розовым личиком. Он оказался омегой и не мог претендовать на то, чтобы стать наследником рода, но для его отца-альфы его сущность не имела значения. Сокджин был окружён любовью и заботой с самого своего первого дня, как только появился на свет. Но в день очередных родов все забыли о трёхлетнем ребёнке, сосредоточившись на слишком важном и ответственном для семьи событии. Ночь была темна, и только свет множества свечей не давал темноте поселиться в доме. Вокруг рожающего крутились самые опытные омеги, чтобы помочь справиться с бременем, и Сокджину там не было места, но он всё равно храбро стоял в проёме комнаты и следил за суматохой вокруг родительского ложа. Он изредка шмыгал носом и пускал по щекам редкие слёзы, видя, как папе было очень больно. Он ещё не знал, что такое смерть, но подсознательно чуял, что она ходила вокруг дома, пытаясь найти лазейку. И только свет огня и бродящий во дворе отец отгоняли её. Сокджин боялся, что родители проиграют, что всем станет плохо, если это случится. Папа-омега надсадно кричал при схватках, но изредка, когда потуги отпускали его, он поворачивал голову вбок и смотрел мутным взглядом на своего старшего сына, который наблюдал за ним. Сокджину хотелось разрыдаться в голос, когда он встречался с папой взглядом. Он пугался выражения его глаз, словно ощущая над собой тот же перст судьбы, ожидающий его в будущем. Папа словно говорил ему: "Смотри на меня, Сокджин, смотри и запоминай. То же самое будет происходить и с тобой. И ты не сможешь ничего изменить". Это было слишком для хрупкого детского разума и Сокджин сморгнул слёзы, прогоняя из своего нутра ту самую только-только просыпающуюся омежью сущность. Ещё не время взрослеть, он должен подождать. Когда в комнате наконец раздался пронзительный плач, Сокджин испуганно вытянулся и прислушался. Помогающие омеги расступились у ложа и Сокджин увидел у груди папы крохотного младенца, обёрнутого в тонкую льняную ткань, местами пропитавшуюся влагой и кровью. Новорождённый щенок пищал и сучил ручками в поисках тепла. Омега обнюхивал его и нежно прижимал к себе руками. А Сокджин не мог понять, откуда он взялся, ведь его только что не было. Спустя мгновение в дверях появился отец. Он пронёсся мимо Сокджина, неся с собой ароматы ночи и опасений, и приблизился к кровати. Альфа присел на край и осторожно потянулся носом к младенцу. Он настороженно обнюхивал щенка, пока его омега скалил клыки, показывая, что не позволит причинить новорождённому вред. Омега напрягся на постели, готовый броситься на защиту в любое мгновение, но этого не понадобилось. Альфа удовлетворённо заурчал, признав щенка, и нежно поцеловал своего мгновенно успокоившегося омегу в щёку. И только тогда, когда буря миновала, все присутствующие вспомнили про стоящего в дверях Сокджина. Никогда он не видел родителей такими, и на лице его отражалось недоверие, пальчики напряжённо прижимали игрушку к груди. Что если теперь всё для них изменится? Будет ли он так же ценен, как и раньше, и стоит ли ему беспокоиться о том, что его родители теперь принадлежат не только ему одному? В раннем детстве так хочется внимания, что порой доходит до чёрной ревности и желания избавиться от всего нового, что может изменить привычный уклад. Сокджин сомневался, но вместе с тем какой-то особенный интерес подмывал его двинуться с места. Манящее будущее не спешило вносить ясность, и шевелящееся "нечто" у папы в руках начинало понемногу вплетаться в общий образ. Отец подозвал Сокджина к себе и поднял его на руки, позволив подползти ближе к младенцу и тоже обнюхать его. Папа-омега слабой после родов ладонью погладил Сокджина по голове, поощряя к знакомству. — Познакомься с Тэхёном, милый. Это твой младший брат, — мягко пояснил папа. Младенец пах очень слабо, почти неощутимо, но Сокджин сумел понять, что это совершенно новый аромат в их семье. Запах Тэхёна напоминал ему отца и совсем ничего не говорил о папе. И это значило слишком многое для юного Сокджина. Тэхён навсегда останется в их семье, продолжит род и в будущем займёт место отца. Сокджину же суждено было уйти, но он не огорчался, ведь Тэхён был здесь совершенно ни при чём. Придвинувшись ближе, он ткнулся носом в ещё влажную макушку брата и прикрыл глаза. И грядущие чаяния отошли на второй план.——
С незапямятных времён люди в их землях жили согласно заветам предков, пришедших из-за гор, ревностно чтили традиции и не смели противиться гласу богов, считавшихся гарантом всеобщего благополучия и изобилия. Каждый, кто жил по этим законам, знал все повороты Колеса Года и чётко следовал соответствующим ритуалам, кропотливо исполняя каждую деталь. Всему было своё время, своё место и за каждым была закреплена своя роль. Омеги считались главной ценностью и воплощением богов, связанных с плодородием, и их жизни были неотрывно связаны с Колесом Года. На Бельтáйн в начале мая, когда на всех холмах зажигались костры, юные, только что ставшие совершеннолетними омеги прибегали к кострам и прыгали через пламя, чтобы выведать, даруют ли боги в этом году им достойных и сильных духом альф. Считалось, что в пламени можно было разглядеть образ своего предначертанного. Всю ночь гудел пир и танцы вокруг Майского дерева, украшенного длинными разноцветными лентами. Под утро догоревшие угли и золу от костров собирали в холщовые мешки и заботливо разбрасывали по полям, чтобы задобрить землю в надежде на хороший урожай осенью. В конце июня, на Ли́ту, судьба молодых омег окончательно решалась. Большинство из них вступали в пору повышенного влечения и проходили через первую в их жизни течку, что означало готовность к продолжению рода. В самую короткую ночь в году народ собирался на лугах, чтобы проводить юных омег к своей судьбе. Каждый свободный альфа мог попытаться заявить свои права на любого из омег, но решение оставалось за божественными силами. Только боги ведали, кому и кем владеть. И народ возносил им мольбы, прося лучшей судьбы. На лугах зажигались жаркие костры, широкие и высотой почти до неба, дабы отогнать недобрых существ и помешать им нарушить божественные планы. В огонь бросали пахучие травы и смо́лы, чтобы усилить защиту, и у каждого дома вывешивались горящие фонари, чтобы добрые духи могли найти дорогу в темноте. К Лáммасу, что наступал в августе вместе с началом сбора урожая, многие омеги начинали округляться и к Самáйну постепенно освобождались от тяжёлой работы, садясь за пряжу и шитьё, пока землю укрывали первые снега. В задачу альф входило охранять их покой и безопасность, заботиться о пропитании и тепле, чтобы омеги принесли им сильное и здоровое потомство. С началом февраля, на Имболк, когда из-под снега начинали показываться первые проталины, омеги мучительно рожали в ночи при зажжённых свечах и кормили своих щенят густым жирным молоком, а альфы восхваляли и задабривали богов торжеством новой жизни. Огни свечей во время родов горели всю ночь, в дом приносили первые найденные первоцветы с нежными белыми лепестками и рисовали на снегу снаружи символы Солнца, призывая лёгкие роды и весеннее тепло.——
С приближением своего совершеннолетия Сокджин всё сильнее уверялся в том, что люди неверно трактовали послания богов и ошибались, когда отдавали омег на растерзание альфам. Все эти рассказы о том, что омеги, мол, не что иное как воплощение самого плодородия, призванное только плодиться и подчиняться, вызывали у Сокджина отторжение. Боги не могли быть такими жестокими, он их такими не видел. Он часто посещал сокрытые в лесу святилища богов, подносил им щедрые дары, и ему казалось, что они и правда говорят с ним. Прикасаясь к иссушенному шершавому дереву старинных идолов, Сокджин ощущал подлинную благодать. На земле богов он был по-настоящему велик и грандиозен в своей природе. Только там он чувствовал себя божественным воплощением, но не среди своего народа. Особенно мелким, незначительным и поистине задушенным он чувствовал себя рядом с альфами. Он не испытывал к ним ничего, кроме отвращения. Даже образ собственного отца с годами померк в его глазах, соединившись с общей массой. Альфы. Одно только это слово вызывало дрожь в его теле. Алчные до омежьих тел самцы, которых интересовали лишь стабильный приплод и продолжение их мерзкого рода. И никакой пощады, никакого милосердия. Все эти повороты Колеса Года с подачи старейшин были для омег нескончаемым циклом вязок, беременностей, родов, выкармливаний и новых вязок. Они не могли контролировать свои тела и неизменно из года в год попадали в эту бесконечную ловушку, которая вытягивала из них все силы и саму жизнь. Сокджин помнил, как мучался в родах его папа, особенно в ту ночь, когда на свет появился Тэхён — его младший брат. После этого ровно через год папа произвёл на свет ещё двоих щенков. Близнецы-омеги не прожили и нескольких дней, друг за другом отправившись на иную сторону — в Царство духов. Тем ранним февральским утром их дом был полон плача и скорби. То, что стоило великих усилий, просто взяло и исчезло, не оставив после себя ничего, кроме болезненных воспоминаний. Мелкие косточки его братьев быстро истлели в земле, и сейчас он уже плохо помнил, под каким деревом находился этот неприметный холмик. После того случая родов в их доме больше не случалось, сколько бы его отец-альфа ни старался. Сокджин слышал по ночам их попытки и тихо плакал, крепче обнимая спящего брата, чтобы заглушить рыдания. И хоть Сокджин знал, что папа мог за себя постоять, он не понимал, почему он терпел подобное отношение. Почему нельзя было оставить его в покое? После стольких смертей. Во всём виноваты были традиции и устои их общества. Его отец-альфа и не мог быть другим. И даже при этом отец не требовал от мужа слишком многого, он оставался верен ему и не упрекал в невозможности иметь больше детей. Не во всех семьях к омеге продолжали относиться с прежним уважением, когда тот терял свою самую главную ценность — плодовитость. Не можешь родить? Значит, перестаёшь быть полноценным членом общины. Перестаёшь быть человеком. Сокджин не был уверен, а считались ли омеги людьми и со способностью к продолжению рода. Всё это больше походило на то, что омеги просто были инструментом, способом альф оставить после себя что-то на земле. Словно после смерти их не ждала вечная благодать и счастье находиться среди богов. Боги редко делились тем, что было на иной стороне, приоткрывая завесу только избранным, поэтому, находясь в мире живых, люди жили по звериным законам. В их жилах текла кровь древних существ, в каждом сидело животное, жаждущее урвать кусок покрупнее и продолжить род. Сокджин много об этом думал. Так ли уж они отличались от живущих в густых лесах волков? Если Сокджин встанет на четвереньки и нырнёт в подлесок, он тут же отрастит шерсть, когти и клыки подлиннее. Лунный луч подсветит ему путь к горам, и его тень навсегда покинет живущих в домах людей. Ничего не изменится, если он уйдёт от них. И никто не будет напоминать ему о его роли в Колесе Года. Воспроизведение — вот что волновало людей. Лес дарил много дичи, реки были полны рыбы, а поля приносили достаточно зерна, чтобы вскармливать столько щенков, сколько захочется. Плодовитость омег, как и плодородие почв, ценилось превыше всего. Чаще всего это передавалось по наследству, и за таких омег альфы готовы были рвать друг другу глотки. Только бы получить доступ к их чревам. И превратить их жизни в кошмар. Когда приходило время выбирать, юные альфы со всех сторон изучали омег, которые должны были стать совершеннолетними в грядущем году. Для своей цели они навещали и соседние поселения, не жалея при этом ни сил, ни времени. Их старания в начале пути обязательно окупались впоследствии, ведь выбор был нелёгким. Боги любили альф. Боги боготворили альф. Альфы говорили голосами богов, и только древние, почти забытые омежьи культы ещё встречались где-то глубоко в лесах и на горных перевалах. Чем теплее было, чем больше было солнца и меньше снегов, тем сильнее была власть, отданная альфам править в плодородных краях. И только тёмные дремучие леса и голые скалы всё ещё принадлежали омегам, прячущимся от своей судьбы. Если бы Сокджин знал, где их найти, он бы ушёл к ним, но в этих землях давно не слышали имён омежьих богов. Сокджин ощущал себя слепым. И бессильным перед альфами. Они вынюхивали каждую деталь, когда искали себе жертву, чтобы понять, плодовит ли выбранный омега, насколько он здоров, насколько покладист и сможет ли вести хозяйство. Строптивых и злобных не любили, и омеги старались учить своих детей тому, как угодить своему будущему альфе, как сделать так, чтобы не оказаться в одиночестве на склоне лет и не стать нахлебниками у своих же родителей, а после в семьях своих братьев-альф, если таковые оставались. Одиноких омег и тех, кто шёл против системы, ждала печальная судьба. Редкий омега переживал зиму после того, как от него отворачивались те, кого он знал и, быть может, даже любил. Сокджин знал, что могло ждать его в будущем, если он воспротивится заведённым устоям. Он знал, что ставит на кон собственную жизнь, но не мог отказаться от своей сути, так сильно отличающейся от остальных. Он слишком многое понимал. И слишком сильно тянулся к свободе. Своё последнее беззаботное лето Сокджин проводил на воле. Ему было позволено делать всё, что он захочет, если это не нарушало негласных правил приличия. Последний год детства, которое закончилось слишком быстро. Для всех, кто не спешил взрослеть, это виделось началом конца. И поэтому Сокджин практически не находился дома, общаясь и смеясь в кругу таких же юных омег, как и он, за которыми краем глаза присматривали младшие альфы из их семей. Хоть Тэхён и был на три года младше своего брата-омеги, но уже давно перегнал его в росте и силе. Он готовился к своему скорейшему совершеннолетию и присматривался к омегам своего возраста, чтобы узнать, кто из них мог бы ему подойти. При этом он успевал послеживать и за Сокджином, чтобы никто не посмел слишком рьяно проявить к нему свой интерес. Тэхён готов был сцепиться за него и с альфами постарше, если бы того потребовала ситуация. По традициям их народа Сокджин с его телом, его юностью и его чревом до судьбоносной летней охоты всецело принадлежал альфам семьи. Своему отцу и брату. Он был наивысшей ценностью под взором богов и стеречь его стоило очень тщательно. Особенно от тех, кто готов был нарушить вековые законы и осквернить его раньше срока. Именно Тэхён первым заметил, что за Сокджином пристально наблюдали. Видный и уже два года как совершеннолетний альфа из соседнего поселения повадился приходить во время омежьих игр и устраивался среди деревьев на краю залитого солнцем луга. Чужак пристально следил за кем-то из стайки омег, чем порядком раздражал местных альф, но те не осмеливались приблизиться без повода и пока что наблюдали. Как бы им ни хотелось оставить своих братьев-омег у себя, в лоне семьи, этим прекрасным существам всё же полагалось покинуть отчий дом и свить себе гнездо где-то в другом месте. И всё же Тэхёну не нравилась мысль, что кровь Сокджина смешается с чьей-то ещё, и он больше не будет частью их рода. Что однажды он забудется всеми, когда потеряет своё имя. Когда станет чьим-то мужем и отцом. Тэхёну это никто не объяснял, и Сокджин давно уже перестал разговаривать с ним на подобные темы, но юный альфа многое замечал сам. Но даже будучи частью сообщества, обладающего властью, он не мог ни на что повлиять. Боги ведь не могли врать. Или могли? Тэхён вздохнул, отмахнувшись от летней жары, и перевёл мутный задумчивый взгляд на луг перед собой. Омеги сбились в стайку и собирались отправиться к реке. Сокджин стоял поодаль и теребил в руках венок из полевых трав, и в тот момент Тэхён вычислил его цель. Чужак сидел под деревом на дальнем краю луга и не сводил с Сокджина своего горящего немигающего взгляда. Он был старше его, и Тэхён сам таким ещё не был, но ему не стоило труда понять всё без объяснений — чужак непременно заявит на Сокджина права в следующем году. Поводов для беспокойства у Тэхёна было предостаточно. Если чужак осмелится прикоснуться к Сокджину до его первой охоты, то старейшины поселения осудят его на смерть и отдадут на растерзание всем альфам, которые пожелают поучаствовать в расправе. Конец чужака будет незавидным, но не это окажется самым страшным из всего, что могло бы произойти. Сокджин, оказавшись осквернённым, никогда не сможет найти пару и завести семью. Боги навсегда отвернутся от него, даже если его вины в этом не будет. Тэхён не хотел для Сокджина такой судьбы и поклялся всегда быть на его стороне. Лето быстро подошло к концу и сменилось золотистой осенью, а за ней наступила самая холодная на памяти Сокджина зима. Стены дома трещали от морозов, огонь в очаге буйствовал и с неистовством пожирал сухие поленья. И каждый раз, когда кто-то входил с улицы, он приносил с собой клубы морозного воздуха, прокатывающиеся по половицам. Казалось, что это тёмное трескучее время никогда не закончится, но в январе серые тучи рассеялись, и на смену им пришли солнечные дни. Стало морознее, но это больше не походило на прошедшие месяцы. Яркие лучи подствечивали снега, и те искрились, ослепляя своим притворным богатством. Мир готовился к пробуждению, но Сокджину становилось только хуже. С каждым днём он становился злее, чувствуя неотвратимое приближение весны. Он считал дни и плакал по ночам, сжимая простынь в кулаках. Он ненавидел то, что не мог просто взять и отказаться участвовать в охоте на свою жизнь. Цена такому решению — смерть. А он не готов был встретиться с богами так скоро. Не сейчас и не в таком месте, как это.