***
Стриптиз бар на самой окраине Бостона, принадлежавший байкерскому клубу вот уже несколько десятков лет, поражал своей необычной атмосферой каждого, кто заходил туда впервые, а все потому, что владели им русские. Клан Вяземских, что весьма активно слился с американской средой и наладивший контакты с местными мотоциклистами настолько, чтобы проворачивать общие дела, тем не менее, не утратил любви к национальному колориту, и потому вся обстановка в баре была настолько аутентичная, насколько можно себе представить. Хохлома, изображение былин и басен на стенах, татуировка матрешки на щеке у бармена — все это привлекало американцев, как и то, кто танцевал для них почти каждую ночь, волнуя кровь порой даже самых убежденных гетеросексуалов. Федор Басманов был изюминкой данного заведения, необычным исключением в месте, где усладой являлись в основном лишь девушки, однако его красота была столь броской и волнительной, что не уступить ей было просто невозможно. Никто не знал предыстории молодого паренька, однажды постучавшего в двери стрип-клуба, никто не знал, что подтолкнуло его к подобному виду деятельности. Но от расспросов, как позже и от приставаний, пришлось отказаться даже самым лишенным инстинкта самосохранения лицам, поскольку оказалось, что смазливый паренек, ловко вертящий задом у шеста, умеет и нож кидать, и кулаками махать, а крепкими, длинными ногами лягается аки норовистая кобылица. Федора обходили стороной почти все, за исключением сына владельца бара, Афанасия. Он не спрашивал, что за кольцо носит на пальце красавчик-танцор, не снимая его ни при каких обстоятельствах, почему в тот день, как Басманов на работу устраиваться пришел, его куртка была драная и в крови, причем явно не его собственной, и где он научился так ловко махать ножом. Он просто взял то, что сильно возжелал, и взял по обоюдному согласию, с четким наказом самому себе так просто не выпустить ту птичку, что столь удачно залетела к нему в силки.***
Никита Романович был человеком честным, всегда жил по совести, а потому земляков, коих арестовывать приходилось на чужой земле, не щадил, если те были замешаны в каком-либо преступлении. Он был первым в своей семье, кто относительно выбился в люди после эмиграции, и ценил все, что новая родина дала ему в замен на верность флагу и гимну. Была в Никите Романовиче странная тоска по матушке-земле, ни разу не виданной, ни разу не посещенной, которая с годами лишь росла, не притуплялась, и которую старался он заглушить верной службой да радостями жизни. Если со службой все ладилось, то вот с любовью нет. Первая страсть, вспыхнувшая еще в юности, обернулась смятением и потерянностью, когда любимая девушка вдруг бросила его, да не парня другого ради, а во имя сил высших, ушла в монастырь и отреклась навек от мирской жизни. Причина на то была чисто психологическая, ибо травма нанесенная чести и достоинству женщины не всегда забывается ею легко, вот и Елена не сумела справиться с воспоминаниями о той ночи, когда изнасиловали ее какие-то подонки в подворотне вечером поздним, да так и уехали, безнаказанные и неопознанные. То и сподвигло еще тогда совсем молодого Никиту в полицию пойти работать, однако справиться с болью за Елену да одиночеством вмиг накатившим помогла отнюдь не работа. Никогда бы не подумал он что когда-то в сердце его и теле вспыхнет любовь к молодому парню из крайне неблагополучной семьи, которого он впустит не только в свою квартиру, но и в свою жизнь. То были лучшие годы, наполненные любовью и страстью, нежностью и душевной теплотой, но потом все пошло прахом, и виной тому был только Никита, так и не сумевший научиться отделять работу от дома и порой забывать о долге, когда речь идет о спасении родного человека. Черноволосый юнец ушел, оставив после себя лишь воспоминания и пустоту в душе, и сколько бы не пытался забыть его образ Никита Романович, все равно ночами видел он томные, пленительные очи и чувственные губы, стоны с которых он ловил долгие ночи когда-то в Бостоне…