Правила боя

      Истинные прислужники Леворукого — это портные!       Как монсеньор и обещал, вчера «приехала» Айрис Окделл — карета проехала мимо дома Арамона, подхватила Селину и Луизу, и приехала сюда. Я немножко беспокоился, как они сойдутся с Селиной, потому что Айри — ну, колючка она, привыкла с Мирабеллой. Но вроде девочки поладили. Айри даже мне похихикала шёпотом, что, кажется, Селина с первого взгляда влюбилась в Ворона. Я, тоже шёпотом, попросил сестру не дразнить бедную девочку и вообще попробовать подружиться.       А сегодня монсеньор с самого утра куда-то испарился, сообщив только, что тренировки сегодня не будет, а позже прибыли эти… исчадия ада, то есть Заката… из дома Капуль-Гизайль. Бедная Айри!!! Меня измерили так и эдак, истыкали иголками, но достаточно быстро отстали. А вот Айри, Селине и Луизе пришлось хуже! Во-первых, их измеряли дольше. Во-вторых, им пришлось выбирать ткани, вернее, определяться с цветами. Луиза решительно для своей дочери выбрала голубые и белые тона, себе же взяла чёрный. Я не выдержал, влез с напоминанием, что должно же быть хотя бы одно не траурное платье! Луиза нехотя согласилась и выбрала глубокий винный и фиолетовую отделку к нему. Айри было отчасти проще — ей были положены родовые красный, чёрный и золотой. То бишь тоже — глубокий винный с чёрной и золотой отделкой, пунцовый с чёрным кружевом… а дальше меня Луиза шуганула, настойчиво попросив не лезть. Айри ехидно сверкала глазами, я бегал вокруг с завываниями, Селина мечтательно улыбалась, Луиза только что за голову не хваталась. Дальше за дело принялись куаферы, а меня всё-таки выставили куда подальше.       Я решил хоть шпагой помахать и вышел, наткнувшись на Герарда. Попытался его обрадовать, что у его сестры будут новые платья, Герард обрадовался, но как-то вяло. Я мысленно махнул рукой и предложил Герарду потренироваться вместе, всё равно монсеньор сегодня если и вернётся, то ближе к вечеру.       Ну что я могу сказать… То ли Герард так плохо обращается со шпагой, то ли меня монсеньор успел поднатаскать, но на данный момент Герард мне сильно уступал. После третьего спарринга я мысленно осенил себя крестом как знаком Четырёх, и взялся повторять всё медленно и печально, чтобы Герард смог рассмотреть. В следующий раз надо будет лучше из пистолетов пострелять, ну какой из меня учитель?!       Вот именно. Из меня никакой учитель, и лучше бы мне не напортить чего. Нужно будет обратиться к монсеньору, может, Герарду можно будет с кем-нибудь из кэналлийцев позаниматься. Или начать с того, что предупредить Герарда об этом? А стоит ли? Ещё, может, и не выйдет ничего. А если выйдет — Герард всё равно не откажется. Во-первых, он и сам рад будет, во-вторых, кто ж начальству отказывает?       С этой гениальной мыслью тренировку я закончил. Оказалось — очень вовремя! Из дворца приехал курьер, привёз два пакета, для монсеньора и для меня. Куда там Хуан унёс пакет для монсеньора, я не интересовался, хотя всё равно подозревал, что знаю, что в нём, потому что в моём был фрейлинский патент на имя герцогини Айрис Окделл. Троекратное «ура!» и всё такое, но к Айрис я, подумав, всё-таки не пошёл. Во-первых, там сейчас Селина, и просто некрасиво будет смотреться «пришёл патент, но только на Айрис», а во-вторых — там, кажется, всё ещё эти… исчадия Заката, то бишь куаферы. Вдруг они предложат меня, страшно подумать, завить на манер Валме? Нет уж, нет уж, подожду возвращения монсеньора.              Монсеньор, как я и ожидал, действительно приехал к вечеру. Хмыкнул, увидев меня под дверью кабинета.       — Ну что, Ричард, что теперь случилось?       — Почему сразу «случилось»? — возразил я. — Портные и куаферы от баронессы Капуль-Гизайль были, мерки с Айрис, Селины и госпожи Луизы сняли.       — Только с них? — усмехнулся Рокэ.       — С меня тоже, — мрачно откликнулся я. — Простите, монсеньор, я к этому не очень привычен. Герард тоже приходил, я предупредил его, что вы, скорее всего, уже до вечера не вернётесь. Мы потренировались немного… Монсеньор, я уже лучше дерусь, но он всё равно хуже меня. То есть… Монсеньор, ему нужно с кем-то позаниматься.       — Ну пусть приходит с утра пораньше с послезавтрашнего дня, я буду заниматься с вами, а с ним позанимается… впрочем, не это важно, — сощурился Алва. — Ричард. Насколько я знаю, у вас были не лучшие отношения с капитаном Арамоной. Вы уже привели его сына ко мне, вы предложили его вдову в дуэньи своей сестре и вспомнили о его дочери. Это на вас его преосвященство так подействовал? Или вас сразила красота девицы Арамона?       Я насупился.       — У вас с Эгмонтом тоже были не лучшие отношения. Монсеньор. Я же не спрашиваю, зачем вы взяли меня, вытаскиваете из проблем, учите и помогаете с Айрис. А Герарду вообще помогали вы, а не я. И его семье тоже. И, кстати, привезли два пакета из дворца, один на ваше имя, другой на моё, и в моём был фрейлинский патент для Айрис. Наверное, в вашем то же самое для Селины и госпожи Луизы.       — Удивительная логика, — ухмыльнулся Алва. — Что ещё скажете?       — Монсеньор, а я вам говорил, что мне на прощание сказал его преосвященство Оноре?       — Нет. Удивите меня, если сможете.       — Он сказал: «Скажи герцогу, что Создатель читает в сердцах наших лучше нас самих и что Его не обманешь, прикидываясь злым. Я провел в Олларии больше недели и встретил лишь одного человека, защитившего слабых и воспротивившегося сильным. Рокэ Алва — щит, ниспосланный Создателем. Если он не спасет безвинных, их не спасет никто.»       Алву явственно перекосило.       — Я, то есть епископ Оноре, сумел вас удивить, монсеньор? — поинтересовался я.       — Идите, Ричард… к себе. Тренировка завтра как обычно, а потом свободны.

***

      Тренировка прошла спокойно, даже слишком, а ещё мне нужно будет передать Герарду распоряжение Алвы, про его тренировки с завтрашнего дня. Я уже собирался отправляться, но тут меня настигло неизбежное.       Штанцлер, как обычно, вызвал меня через Наля. Я поехал с привычно-радостным выражением на роже, два раза проверив его перед выходом в зеркале и старательно несколько раз повторив мантру про терпение и замечательного эра Августа, лучшего друга семьи, отца и меня, под конец даже вслух. Как неохота ехать… надо, Окделл, надо!       Знать бы, о чём пойдёт речь? Письмо было не просьбой, а лишь чуть замаскированным приказом. По идее, Штанцлер не должен ничего ещё знать про события в Надоре и должен сейчас заговорить про события октавианской ночи. С другой стороны, Айрис «прибыла» позавчера, и вряд ли его шпионы пропустили карету.       Но когда это мне удавалось говорить со Штанцлером о том, что нужно мне, а не ему? Правильно — ни разу.       — Братья Ариго заключены в Багерлее, — оглоушил меня с порога Штанцлер. — По обвинению в государственной измене.       Ох. Надо попытаться вспомнить события книг и куда-нибудь их записать. Спросят — скажу, что это мои размышления на тему, что было бы, будь я чуть более Человеком Чести… Разве братья Ариго должны были попасть в Багерлее?       — Как? Когда? Почему? — сумел выдавить я вслух. — А Ка… а её величество?       Чуть не оговорился. С другой стороны, пусть Штанцлер думает, что я от неё без ума.       — Маршал Ги и его брат Иорам взяты под стражу вчера днём на Тайном Совете. Её величество на свободе… по крайней мере, пока.       Я вздрогнул. Может ли Сильвестр суметь ухватить королеву? Могло ли что-то измениться из-за Айрис? Нет, стоп, патенты. Их привезли вчера, значит, её величество вчера была всё ещё полноценной королевой, иначе бы Дорак с удовольствием бы обломал мне затею… или не обломал бы?       Штанцлер внимательно посмотрел на меня. Я нервно облизнул губы.       — Пока, эр Август?       — Пока, — подтвердил Штанцлер. — Ричард, ты заходил в особняк Ариго?       Я помотал головой. Это ему любой подтвердит.       — Нет, эр Август. Туда только Ворон заходил два раза, и во второй раз завёл туда Авнира. А в первый залез через балкон и окно и выпустил птицу.       — Ричард, — нахмурился Штанцлер, — ты уверен, что никто не заходил? Постарайся припомнить, это очень важно.       Я задумался, вспоминая кошмарную ночь и особняк на площади Леопарда как завершение бардака. Двери были взломаны — значит, фанатики внутри побывали. Кто ещё? Солдаты говорили, что фанатики поджигают лестницы — значит, после лигистов никто туда зайти не мог.       — Ну… лигисты, наверное, когда особняк поджигали. Солдаты сказали, что лестницы горят и наверх не подняться.       — В доме точно не было чужих?       — Нет, наверно… но я сам не смотрел. Туда только Ворон полез, через окно. Потом выпустил птицу, мы все внизу стояли ждали, и спустился по шнуру с балкона, а потом уже с Авниром пошёл.       — Дикон, вспомни, что-нибудь у него с собой было?       — Нет, у него же руки не были ничем заняты, он даже шпагу снял.       — Он был в мундире?       Я снова помотал головой.       — Нет, эр Август, он снял мундир и сапоги, чтобы залезть, остался в штанах и рубашке.       — Дикон, ты можешь поклясться, что он ничего не вынес из дома?       Я снова задумался. Не помню! Я слишком беспокоился о самом Вороне, чтобы обращать внимание на мелочи.       — Если только под рубашкой… Вроде у него рубашка топорщилась на груди. Но это было что-то небольшое, точно!       — Дело плохо, Дикон, — кансилльер встал, подошел к бюро, открыл. Чем-то запахло, что-то звякнуло, потом ещё раз. Штанцлер закрыл бюро, вернулся, сел напротив меня.       — Лучше, чтобы ты знал правду, хоть это и опасно. Дай мне слово, что сохранишь наш разговор в тайне. В первую очередь от герцога Алва.       Я хлопнул глазами.       — Но, эр Август, я же его оруженосец. Я не должен врать эру…       — Окделл остается Окделлом, — пафосно заявил Штанцлер, — это — счастье. И это — беда. Делай так, как тебе подсказывает совесть, но помни, что речь идет о свободе и жизни многих людей, и в первую очередь её величества.       Это что же он собирается мне такое рассказать, чего ещё не знает Алва? Штанцлер внимательно на меня посмотрел и, видимо, удовлетворившись моим выражением лица, с похоронной рожей заговорил:       — Авнир предъявил коменданту Олларии подписанный Дораком открытый лист и приказал не покидать казарм. Килеан — солдат до мозга костей. Он выполнил приказ. Разумеется, знай граф, что за этим последует, он бы не подчинился, но он не знал. Точно так же Людвигу и в голову не пришло усомниться в подлинности письма.       Ну, тут мне предполагается задать вопрос.       — А оно было ненастоящим?       — Дорак говорит, что его не писал, хотя так просто — набросать несколько строк слегка измененным почерком и объявить о подделке. Как бы то ни было, Килеан поверил и при этом сделал ужасную глупость. Он посоветовал баронессе Капуль-Гизайль покинуть город, намекнув на какую-то опасность. Беднягой двигала ревность, он боялся, что в его отсутствие красавица… Тем паче наступали праздники…       Угу, угу, угу. Конечно-конечно. Ладно, тут подразумевается, видимо, моя реплика.       — Значит, подумали, что Килеан знал о погромах?       — Не только знал. Алва обнаружил в кабинете маршала Ариго черновики полученного Килеаном письма!       Да какой идиот будет писать такое у себя в кабинете и не спалит потом? Хотя, кажется, Алва эти «черновики» сам же и написал… Или я путаю что-то?       — Да не может быть! — Окделл остаётся Окделлом, ага. И погромче, погромче. — Маршал бы никогда!..       — Не может, но есть! Дикон, в том, что Рокэ нашёл их в кабинете маршала Ариго, я больше не сомневаюсь. К сожалению. В довершение всего Ворон обнаружил, что Ариго заблаговременно вывезли ценности. Теперь Килеана-ур-Ломбаха и братьев королевы обвиняют в том, что они воспользовались болезнью Дорака и подбросили Авниру открытый лист, тем самым подтолкнув его к действиям. Но кто, скажи мне, оставляет такие бумаги на виду, особенно покидая дом? Если бы письмо сочинил Ги, один или с братом, он первым делом сжёг бы черновики.       — Письма в особняк подбросили! Вы поэтому спрашивали меня, кто заходил в особняк, да? — «озаряет» меня. — Но почему вывезли вещи?       — Иорам признал, что получил письмо без подписи. Неизвестный предупреждал, что особняк подожгут, и Иорам решил принять меры — вывез вещи и перебрался в Тарнику. Он поступил глупо, более того, преступно! Брату королевы и вице-кансилльеру следовало предупредить её величество и меня, мы бы сумели раскрыть заговор и предотвратили погромы. Иорам этого не сделал и погубил себя, брата и Килеана. Счастье, если беда не коснется сестры…       — Ка… Её величеству что-то угрожает?       — Сейчас Дорак и Манрик из глупости Иорама и легковерия Килеана лепят заговор. Если у них получится, королева обречена, да и мы, правду сказать, тоже. Назначение младшего Манрика капитаном личной королевской охраны — дурной знак. У этой семьи, Дикон, чести нет. Даже такой, как у Алва.       Ох. Манрик в охране? Это… это начало конца. Или нет? Ох. Так, я не понимаю, а…       — А где Лионель Савиньяк?! Он же был капитаном охраны!       — Лионель теперь комендант Олларии, — произносит с горечью в голосе Штанцлер, — вместо Килеана.       А, понятно, уф. Лионель в городе. Всё ещё в городе, и коменданта Олларии так просто не услать куда подальше. Живём.       — Ну… — тяну я растерянно, чтобы как-то обосновать облегчение, наверняка мелькнувшее у меня на лице, — но это же не так плохо, правда? Лионель Савиньяк — честный человек, он не станет слушаться даже Дорака. Ну то есть мне жаль графа Килеана, но когда его оправдают — его же не выгонят просто так, правда? Он же и в самом деле оказался плохим комендантом.       — Для Олларии — не так плохо, для Катарины Ариго — плохо, и очень. Дикон, я бы отдал год жизни, да что там, пять лет, чтобы узнать, кто подбросил эти письма в особняк Ги! Нет сомнения, все остальное тоже его работа. И обман Авнира и Килеана, и погромы. Есть старое правило — ищи того, кому преступление выгодно, а случившееся выгодно лишь одному человеку. Но это слишком чудовищно даже для него.       Угу, угу. Вам погромы тоже выгодны.       — Но письма же нашли случайно! Туда никто бы не полез! И никто, кроме Ворона, и не смог бы…       — Ричард, я тебе расскажу о своих подозрениях, только если они станут уверенностью, — отрезает Штанцлер и замолкает.       Я тоже молчу. Наверное, тут должна быть какая-то моя реплика, но идей у меня нет. Хотя…       — Эр Август, мне… то есть вы сейчас заняты, я понимаю… Но мне очень нужен ваш совет! Понимаете, мы же так и не поговорили тогда, после Варасты…       — О чём же ты теперь хочешь поговорить, Дикон? — вздыхает Штанцлер. — Мы ведь как раз поговорили…       — Да, про покушение, — киваю я. — Но я о другом… Понимаете, Оскар, то есть генерал Феншо-Тримейн… ну, тот, которого Ворон приказал расстрелять… у него была просьба, а я теперь не знаю, как… Эр Август, а можно, я с самого начала начну? А то запутаюсь.       — Хорошо, Дикон, — кивает Штанцлер, — я тебя внимательно слушаю.       — Мы с генералом Феншо познакомились в Тронко, — начинаю я рассказ. — Он был настоящий Человек Чести! Только почему-то не верил в Раканов, а я пытался ему объяснить, как это важно. Не успел… Мы когда шли к Барсовым Вратам, генерал Феншо всё требовал от Ворона устроить вылазку. А Ворон смеялся. А потом генерал Феншо ушёл на вылазку. Ну то есть Ворон специально над ним поиздевался, а потом запретил покидать лагерь, сказав, что расстреляет. А потом Ворон специально остановился так, чтобы генерал Феншо пошёл ловить «барсов», потому что знал, что Оскар пойдёт. И расстрелял за эту вылазку. А Оскар перед тем, как идти на расстрел, сказал, что Ворон это потому, что он, в смысле, Феншо-Тримейн, был влюблён в королеву, а Ворон знал, что он стареет, и очень из-за этого злился, и нашёл способ убить соперника, потому что боялся, что королева обратит внимание на Феншо, и не хотел этого. И Оскар попросил меня, чтобы я передал её величеству, что генерал Феншо-Тримейн её любил и умер с её именем…       Несколько рассеянно смотревший на меня Штанцлер ощутимо подобрался.       — А её величество знает, что генерал Феншо-Тримейн её любил?       — Я не знаю, эр Август, — признался я, — я вообще не знаю… Это же последняя воля Оскара… Но я же не могу просто так сказать её величеству… Особенно теперь! Помните, я тогда говорил, что хотел бы лично засвидетельствовать своё почтение её величеству? Мне правда было очень нужно… Потому что это последняя воля, я должен её исполнить… Только я не хочу говорить её величеству о том, как и почему умер генерал Феншо.       — Вот как? — щурится подозрительно Штанцлер. — Почему же?       — Ну… её величество, наверное, очень плакать будет… А ей сейчас и так плохо, она в опасности.       — Это единственная причина? — весьма холодным тоном интересуется Штанцлер.       Ой, что-то не то. Что его не устраивает? Что я сказал не так? Ох, только бы не спалился… Так, нет, больше причин называть нельзя, я дурак, у меня больше одной причины в башку не влазит.       — Ну… да. Эр Август, что-то не так? Я поэтому и сказал, что мне нужен ваш совет.       — Нет, Ричард, — сухо отвечает кансилльер, — меня очень беспокоит, что ты берёшь деньги у Ворона.       Э? Не понял… А как мы с Феншо перескочили на деньги Ворона? Ладно, придётся отвечать, я не могу демонстрировать, что у меня в голове не опилки.       — Ну он же мой эр, он обязан…       — Обязан вступаться за тебя на дуэлях? Обязан дарить тебе лошадей? Обязан выводить в свет твою сестру?!        «… … …!» — самый популярный боевой клич… Лера, держись! Отвирайся срочно, ну!       — Да! Обязан! Род Алва и наш род связаны долгом крови ещё со времён святого Алана! А потом был мой отец! От Ворона не убудет, он не Человек Чести, у него много денег! Пусть платит! Это из-за него мой отец не может вывести в свет свою старшую дочь, как положено! Потому что Повелитель Скал был убит на дуэли! Вот и пусть платит!       Штанцлер уставился на меня. Я смотрю ему в глаза, зло сжимая кулаки. Если он мне поверит, то спишет моё выражение лица на злость на Ворона. А если не поверит, то хуже уже не будет.       — Ричард, — говорит строго Штанцлер, — раньше ты думал о возрождении Талигойи, реставрации Раканов, мести за отца, а сейчас ты часто вспоминаешь об этом?       — Мои три года ещё не истекли, — бурчу мрачно, отводя взгляд. — Извините, эр Август, я не должен был на вас кричать. Я просто… ну… я ещё не могу… Алва занимается со мной, но мне пока не удаётся… Но у меня ещё два года, я научусь!       — Уверен? — всё ещё сухо, но вроде более снисходительно интересуется Штанцлер.       — Да, я должен, — киваю я. — Эр Август, вы мне не верите?       Штанцлер вздыхает.       — Что ж, я буду надеяться, что ты мне не солгал, Дикон. Что ты помнишь о своём отце. Самым страшным для Эгмонта было бы узнать, что его сын превратился в подобие Алвы, в непобедимое чудовище без души и сердца, потому что захотел стать на него похожим. Но непобедимым тебе не стать, Дикон, помни! Лучше останься Человеком Чести.       — Вы мне не верите, — подвожу итог совершенно убитым голосом, уставившись в пол. — Но в Надоре нет денег, так пусть их даст тот, кто в этом виноват.       Штанцлер снова вздыхает.       — Скажи, Дикон, кто та девица, что будет представлена ко двору вместе с твоей сестрой?       — А, — рассеянным тоном отвечаю я, — дочь капитана Лаик, покойного Арамоны. Вроде миленькая и тихая.       — Ричард! — Штанцлер всплескивает руками в возмущении. — Разве тебя это не оскорбляет? Её мать — незаконнорожденная дочь графа Креденьи!       — Но сама-то она законнорожденная, а моей сестре положена хоть какая свита, — упрямлюсь я. — Ни у кого из наших вассалов нет дочерей подходящего возраста, вы же знаете! А Айрис — герцогиня! Ей положена свита, вот эта Арамона при ней и будет.       — Хорошо, Дикон, — вздыхает в очередной раз Штанцлер, — я тебя понял. Значит, это свита твоей сестры… надеюсь, ты не собираешься на ней жениться?       Я давлюсь воздухом и очень ошарашенно смотрю на Штанцлера.       — Эр Август! Вы… — ну не могу ж я сказать «вы чушь несёте», а что у нас? А у нас Талигойя! — Как вам это в голову пришло? Она же даже без титула! Я смирился с мыслью о том, что мне придётся искать жену среди «навозников», но не до такой же степени! И потом — у нас впереди ещё возрождение Талигойи!       — Да, — с сомнением откликнулся Штанцлер, — действительно. Я рад, что ты это понимаешь, Дикон.              Из особняка Штанцлера я выбрался чуть живой. Как доехал неспешным шагом (неспешным! ты не торопишься к врагу в дом, Окделл!) домой в особняк — не помню сам. Лицо держал не знаю как, с Соны после возвращения почти свалился. Хорошо, что есть конюхи! Втащил себя в дом и сполз по стеночке на скамейку. Кажется, ещё то ли одна, то ли две встречи — и кольцо, яд, Фельп! Надеюсь, что только одна…       Ох… Вставай, Окделл, тебе ещё к Арамоне! Пойду к Бланке, попрошу шадди покрепче, от двух чашек ничего не будет. Ну?!       Ну встал. Пошёл… пополз по стеночке. Ох, что ж мне так плохо-то? Штанцлер что, энергетический вампир? В обсуждениях книги его кажется, даже в раттоны записывали. Раз, два. Одной ногой, другой. Двигайся, Окделл…       — Дор Рикардо, вы здоровы?       О, Кончита.       — Да, Кончита, устал только немножко и перенервничал, разговор сложный тут случился. Сейчас поем, шадди выпью, и в порядке всё будет.       — Какое вам шадди, — качает головой Кончита, — вам бы спать. Это с кем же вы разговаривали так?       — А, неважно, — машу рукой. — Спать мне рано, я ещё поручение монсеньора не выполнил, мне надо будет ещё сначала съездить, а потом и спать.       — Опять к этому старому asqueroso ездили, да? — строго щурится Кончита.       — Если ты про кансилльера, то да, — вздыхаю я. — Но, Кончита, это всё-таки кансилльер, а не это… не то, как ты его обозвала.       — То-то вы после каждой поездки к нему всё хуже выглядите, — фыркает Кончита.       Я вздыхаю.       — Наверняка скоро ещё какая-нибудь война случится. На войне он меня не достанет, а там дальше видно будет.       Кончита неодобрительно качает головой и провожает меня до кухни. В комнату я не хочу — а на кухне кошки, и кто-то из них под столом укладывается на мои сапоги. Не хочу проверять — кто, сижу, не двигая ногами. В прошлой жизни я бы уложил кошку на колени, но это всё-таки дворовые кошки, а не домашние, на них может быть что угодно и кто угодно.       Шадди, суп, хлеб, сыр. Потихоньку прихожу в себя. Теперь можно и к Герарду съездить… если он, конечно, не ошивается здесь же. Так что надо сперва уточнить. То есть спросить либо Кончиту, если она не ушла далеко, либо Хуана, если он ничем не занят, либо Луизу Арамона — если Герард приходил, то к матери не мог не заглянуть.       — Спасибо, Бланка, всё было очень вкусно, — радостно говорю я и начинаю осторожно выползать из-за стола, стараясь никак не зацепить лежащих внизу кошек.       Всё равно раздаётся не очень довольное «мяу», и из-под стола высовывается трёхцветка Беллеза. Задумчиво чешу её под подбородком, прикидывая, куда сейчас идти. Попробую, наверное, для начала посмотреть, где там Кончита, а потом уже остальные варианты проверю.       Впрочем, мне даже не приходится никуда идти — едва выйдя из кухни, я вижу впереди Луизу Арамона. Какие у неё всё-таки шикарные волосы! Это Селина точно от неё унаследовала. Да и фигуру, видимо, тоже.       — Сударыня Арамона! — окликаю я её. М-да, некрасиво, что к сестре и не зашёл сегодня. — Добрый день! А я как раз вас собирался спросить — Герард сегодня приходил уже?       Луиза оглядывается на меня и улыбается, чуть кланяясь.       — Добрый день, герцог. Да, Герард приходил, и даже ещё здесь. Вы о чём-то хотели с ним поговорить?       — Передать распоряжение монсеньора, — машу рукой я. — Может, конечно, ему даже уже и без меня сказали, но раз было велено мне передать — я передам. А где он сейчас?..       Герцогу Окделлу, в общем, стыд и позор. Потому что Герард сидит с моей сестрой и своей сестрой и пытается развлекать их разговорами. А я сразу к Штанцлеру понёсся! Вот зашёл бы к собственной сестре, сразу и поручение бы выполнил, и с сестрой бы перемолвился, ну и откуда вообще старому… больному человеку знать, чем именно занят в этот конкретный момент герцог Окделл?       Но я исправился. Передал Герарду про тренировки (как я и думал, он только обрадовался и, кажется, немного смутился) и уселся рядом трепать языком. Такой момент! Можно заодно задвинуть про выходцев. Четверным заговором от них защищаются, старыми эсперами, а из того дома, где выходец побывал, нельзя ничего брать. А ещё они не смогут войти, если их не позвать по имени.       — Ещё осока, — пискнула Селина и, кажется, сама испугалась.       — О, про осоку я не знал, — покивал я. — Айри, запоминаешь?       — Дикон, эту историю ты уже рассказывал, — немного обиженно откликнулась сестра.       Я вздохнул.       — Айри, это не просто история. Я, знаешь ли, хочу быть уверенным, что тебя не уведёт выходец. Я не белый и не пушистый, я уже убивал, и если выходцем станет один из тех, кого я убил, он может прийти не только за мной, но и за теми, с кем я связан кровью. Дейдри и Эдит я защитить отсюда не могу никак, но им, к счастью, не придёт в голову открывать дверь незнакомцам и идти с ними куда-либо, матушка слишком эсператистка. А вот ты будешь теперь общаться со многими людьми, в том числе малознакомыми. Вот придёт к тебе… ну, какой-нибудь офицер, и скажет, что ты должна пойти с ним, потому что… ну, например, я тяжело ранен, и хочу увидеть сестру. Ты пойдёшь?       — Конечно! — Айрис возмущённо вскинула голову, но я взмахом руки оборвал её дальнейшую тираду.       — А если это будет на самом деле выходец? Имей в виду, это астэры не лгут, а выходцы были людьми и врать могут не хуже людей. Так что, Айри, пожалуйста, после заката — будь очень внимательна!       — Вы верите, что выходцы существуют? — подала голос внимательно слушавшая наш разговор Луиза Арамона.       — Сударыня, — честно откликнулся я, — я вам больше того скажу, я подозреваю, что мог даже одного такого видеть. Но он не был мне враждебен, поэтому мы сейчас и разговариваем. Я ведь как раз назвал его по имени и предложил зайти в комнату! Но он просто предупредил, что я нахожусь в опасности и должен быть осторожен, и ушёл. Можете, конечно, мне не верить, ваше право. Но я в своём уме.       — Я вам верю, — откликнулась задумчиво Луиза.       Мне оставалось только надеяться, что верит мне не только она, но и её дети. Я хотел, чтобы Герард однажды рассказал бы об истории с Арамоной — или его сестра.       — А монсеньор верит в выходцев? — задался вопросом уже Герард.       Я снова вздохнул.       — Чего не знаю, того не знаю. Если выдастся случай, я спрошу. Но вот его ни один выходец не уведёт, я уверен!              Разговор, конечно, получился какой-то идиотский. На самом деле я не был уверен, что Паоло был уже мёртв, когда я с ним разговаривал, но я предпочёл немножко сгустить краски. Тем более сейчас, на Изломе, может невесть что повыползать.       Но теперь я мог с совершенно чистой совестью сесть за написание писем. Ну то есть за начало писем, потому что сейчас ещё много чего должно случиться.       Начать решаю с письма для Арно. Сначала я пишу про Дараму, как он и просил, частично вспоминая описанное в книге, из того, что совпадает с моими собственными воспоминаниями — слишком плохо я помню сражение сам. Шар упоминаю, но потом в конце мрачно пишу пояснения — да, этот самый шар пошёл в зачёт как вражеское знамя. Но, Арно! Ты же понимаешь, что фактически сбил его Алва? Алва ткнул в него пальцем, Алва поправлял прицел… Так что орден я не считаю заслуженным, хотя благодарен за него и осознаю, что мне он будет полезен.       Пишу дальше про Надор, в двух словах пишу про Мирабеллу и упоминаю про Айрис. Про её эпичный побег не упоминаю — только намекаю, что, мол, на обратном пути из Надора кое-что случилось, но это надо при встрече. А дальше перехожу к неприятному — к Октавианской ночи.       К черноленточникам, к епископу Оноре, у которого какая-то сволочь отравила воду для причащения, к погромщикам, которые не постеснялись прийти даже к особняку Первого маршала, куда Оноре пришёл искать укрытия. И очень удачно, что Ворон приехал и разогнал от ворот всю эту банду, а то мы тут, в особняке, всё-таки не готовились к осаде. Как Оноре просил о милосердии и как Ворон, посмеявшись, заявил, что это самое милосердие проявит.       Как Килеан-ур-Ломбах отсиживался в казармах и как Алва ему заявил, что несомненно, комендант болен, и пусть и дальше сидит в своих комнатах. Как после этого с гарнизоном гоняли погромщиков, и как грабили Золотую улицу. Как солдаты заметили на стене пегую кобылу. Как — Арно, я в своём уме! — я слышал камни, и это было уже не в первый раз, я ведь слышал их и в Варасте…       Пишу, как мы пришли на площадь Леопарда, и на ней не было не только живых, ну, кроме лигистов, но и трупов не было. Так что, похоже, обитатели этой площади покинули дома ещё до праздников, и слуг отпустили — из горящего дома человек кинется наружу, даже рискуя сломать ноги или шею. Пишу, как Алва полез в горящий особняк — дважды! — и как увёл туда Авнира, видимо, пристрелив его внутри.       Пишу, как ждали поимки Короля Висельников в доме вдовы капитана Арамоны, и что непонятно, за какие грехи женщине досталось в мужья такое, как покойный Свин. Как Герард поделился со мной, что мечтает попасть в армию, но на его прошение не ответили, и тогда я отвёл Герарда к Алве, а Алва решил, что стоит посмотреть, что получится. Упомянул, что старшие дети Свина явно удались в матушку, и Селина очень красивая, хотя как на мой вкус — уж очень тихая.       Пишу про Короля Висельников, символ слепой подковы (гадость) и его «переизбрание» волей Алвы. И, подумав, пишу, как уехал епископ Оноре, и почему решил не дожидаться возвращения хозяина дома. Цитирую слова Оноре про Алву, от себя добавляю, что не думаю, чтобы кардинал Сильвестр рискнул бы приказывать Первому маршалу что-то такое, после того как оный маршал прибирался за кардиналом, потому что Авнир — ставленник Сильвестра, иначе и быть не может, не мог Сильвестр не знать, кого назначает в столицу.       И пишу чуть исправленную песню, перевод из прошлого. Про, так его и растак, Авнира, считавшего себя рукой Создателя.        Где над берегом Данара каштан цветёт, Где к морям змеею синей течет река, В городе епископ Авнир живёт, Не святой пока, ой, не святой пока!        Не видать ему Рассветных Садов до тех пор, Пока ересь не сразит сотней тысяч стрел, И пока не возведет монах на костер Да тысчонку душ, да тысчонку тел.        «Видно, Бога не согреет простой огонь! Чтоб согреть его, не хватит смолистых дров!» — Поразмыслил так Авнир, поплевал в ладонь, И сложил тогда костер из еретиков.        Ветер весело швыряет сожженных прах, Только некому молиться за души их: Страшно стало как-то в Рассветных Садах — Стал святым обычный мастер дел костровых!              Больше мне пока Арно писать было нечего. Ну, собственно, на этом события пока заканчивались, так что письмам к Катершванцам и Альберто Салине предстояло пока остановиться на той же точке. Вернее, близнецам я сперва собирался расписать побольше про бакранские обычаи и про Понси, раз уж они не поняли.       Но только я отодвинул недописанное письмо и взялся за новый лист для письма к близнецам, как на пороге воздвигся Хуан и сообщил, что монсеньор меня вызывает к себе. Я недоумённо пожал плечами, но закрыл чернильницу и отправился в кабинет к Алве. Что ему понадобилось, я даже примерно представить не мог. Спросить про своё поручение? Так это не поручение, а так — Герард всё равно сегодня был здесь. Или он узнал, что я верю в выходцев? Так он должен спокойно к этому отнестись.       — Ричард, вы себя как чувствуете? — ошарашил меня Алва с порога.       — Да вроде нормально, монсеньор, — ответил я несколько озадаченно, прислушавшись к себе.       — А тогда что это было сегодня днём?       Я понял, о чём речь, и скривился.       — К господину кансилльеру в гости сходил, перенервничал в процессе общения. Сам не знаю, почему так плохо себя почувствовал, но потом поел и пришёл в себя.       — И о чём же таком вы разговаривали, что вернулись едва живым? Или он с вами вино пил?       — Не шутите так, монсеньор, — попросил я, нервно передёрнув плечами. — Ума не приложу, как я буду отказываться, если он меня чем-нибудь угостить захочет. Пока вроде бы не предлагал ни разу.       — А вы будете отказываться? Ай-ай-ай, как невежливо, — кажется, Алва развеселился. — А что же так, Ричард? Друг семьи, Человек Чести…       — Знаете, монсеньор, может, вас и не берут яды, а меня очень даже берут, — честно отвечаю. — Ну я так думаю. Проверять как-то не хочется!       Алва задумчиво кивает и возвращает меня к теме разговора:       — Так о чём был разговор, что вы так перенервничали? И, кстати, налейте наконец вина и мне, и себе, и сядьте, не надо передо мной дорожный столб изображать.       Разливаю вино, сажусь и начинаю объяснять:       — Сначала он сказал, что Ги и Иорам Ариго взяты под стражу и начал пугать меня, что то же самое грозит и её величеству. Спросил, видел ли я, кто заходил в особняк Ариго. Я честно сказал, что только вы два раза, а до этого — видимо, лигисты. Тогда он начал выспрашивать, вынесли ли вы что-нибудь. Я сказал, что если только что-то небольшое. Потом он сказал, что Авнир предъявил коменданту Олларии подписанный Дораком открытый лист и приказал не покидать казарм, и Килеан-ур-Ломбах подчинился, потому что он солдат, — я фыркаю, вспоминая, что мы это даже успели обсудить с Рокэ и Савиньяками. — И намекал, что письмо, дескать, оказалось ненастоящим.       — А вы не верите, что оно было ненастоящим? — заламывает бровь Алва.       Я задумываюсь. По канону одно письмо написал Килеан, чтобы выгородить себя, а ещё пачку написал и предъявил Алва, когда Килеан попытался размахивать «приказом». Но этого я не могу сказать.       — Не знаю. Граф вроде что-то говорил о приказе кардинала, но сам приказ тогда не предъявил — или не успел предъявить, или побоялся. Это вы мне можете сказать, монсеньор! Вы-то там были, в смысле, на том совете, где взяли под стражу Ариго. И в особняке тоже были вы. А господин кансилльер сказал, что вы обнаружили в кабинете маршала Ариго черновики этого приказа, а Килеан сказал Марианне, что в городе будет неспокойно, а Иорам Ариго получил письмо без подписи с предупреждением и вывез вещи… и на основании этого решили, что это заговор Ариго и Килеана. А дальше кансилльер снова стал меня пугать опасностью для королевы.       — И что вы об этом думаете? Вы не верите в опасность для её величества?       Я пожимаю плечами.       — Монсеньор. Я слишком мало знаю. Я не знаю, действительно ли из домов на площади Леопарда вывезли вещи, хотя мы видели, что сами хозяева точно уехали заранее. Я не знаю, действительно ли имел место быть заговор, хотя сомневаюсь, что заговорщики были бы так глупы, чтобы не уничтожить такие улики. Я не знаю, действительно ли для её величества опасно то, что комендантом Олларии назначили графа Савиньяка, а начальником королевской охраны — младшего Манрика. Во время разговора я только поддакивал, лишь выразив сомнение в том, что перевод Лионеля Савиньяка в коменданты Олларии так уж плох.       — Хотите сказать, что поговорили вы спокойно? — хмыкает Алва.       Я вздыхаю.       — Ну сначала да, спокойно. Я уже привык — он говорит, я поддакиваю и твержу про великую Талигойю и возвращение Раканов. А потом я спросил… думал, он отвлечётся. Оскар… ну, покойный Феншо-Тримейн, он попросил меня в качестве последней воли сказать королеве, что он её любил. А я не знаю, прилично ли такое передавать замужней женщине вообще, да ещё и королеве, и спросил совета. А он тут и… отвлёкся, да не на то. Начал меня попрекать, что я беру у вас деньги, что вы дерётесь за меня на дуэлях… И я испугался, что, если он поймёт, что мне на все эти их заговоры и разговоры наплевать, то он меня живым не выпустит, и начал орать, что… извините, монсеньор… Что вы не Человек Чести, что денег у вас много, а за убийство Эгмонта должны всему семейству Окделлов по гроб жизни. Сам ору, а сам трясусь, что не поверит. Вроде поверил…       — Да вы пейте вино, Ричард, хорошее вино, — дёргает уголком рта Рокэ.       — А у вас не бывает плохого, монсеньор, — хмыкаю я. — Он потом ещё спрашивал про Селину, а я сказал, что Айрис — герцогиня Окделл, ей положена свита. Он спросил, не собираюсь ли я на ней жениться, ну то есть на Селине, а я сказал, что я уже привык к мысли, что придётся жениться на «навознице», но у этой же ни титула, ни приданого, и вообще ещё возрождение Талигойи впереди. На этом и разошлись, я потом кое-как доехал сюда, чувствовал себя так, будто не я на Соне ехал, а наоборот. Потом пошёл на кухню, поел и вроде стал чувствовать себя получше, и тогда уже пошёл предупредил Герарда про завтрашнюю тренировку и заодно с Айри и Селиной посидел поговорил. Потом пошёл, решил начать писать ответы друзьям, и тут вы меня вызвали. Всё.       Я выдохнул и наконец отхлебнул вино. Действительно вкусное, монсеньор плохого не держит. Хотя… Интересно, есть ли в Кэналлоа в принципе невкусное вино? Да вряд ли. Не дошёл здесь ещё прогресс до порошковых «винных напитков» и консервантов, а без этого плохое вино не сможет храниться, не испортившись.       — Значит, вы думаете, что он вам поверил, когда вы сказали, что я должен… кстати, как именно вы это сказали? — задумчиво уточнил Рокэ.       Я помрачнел, и отставил вино в сторону. Сейчас, когда я начал всё это вспоминать, мне и так было неприятно, а уж дословно… Сейчас не то что вино — водка в горло не полезет.       — Он спросил, думаю ли я, что вы обязаны платить. А я ему сказал — да, потому что за родом Алва долг крови числится со времён святого Алана… Не смешно, монсеньор! Мне вот не было смешно как-то! — дёрнулся я в ответ на усмешку Рокэ. — Ну вот, я сказал, что сначала был святой Алан, а потом ещё мой отец, и вообще у Ворона денег много, он не Человек Чести и пусть платит, потому что это поэтому мой отец не может вывести в свет старшую дочь как положено. А я ещё два года связан присягой, а потом только смогу… ну, он сам ещё когда сказал, что о том, как победить Ворона, может рассказать только сам Ворон, вот я с тех пор и ему, и матушке говорю, что я, мол, у вас учусь, и обязательно выучусь… в смысле, научусь. И сумею победить.       — И как, сумеете? — Алве явно было смешно, хотя не уверен, было ли весело.       Я обиженно нахохлился.       — Не смешно, монсеньор. Мечтала корова летать… Нет, конечно! Но я же им этого говорить не собираюсь. Лет четыреста назад, на мечах или топорах… там, где важнее сила и размах — имелись бы шансы. Только через десять лет после начала занятий, а не три. А если говорить о полководческих талантах — чего не дано, того не дано, мой предел — полк, не больше. Генерала я уже не потяну.       — Ладно, — вздохнул Рокэ, — не буду задавать вам вопросы про святого Алана. Но неужели вы совсем-совсем меня не вините в смерти Эгмонта?       — В том, что он поднял восстание, что ли? — пробурчал я. — Так это к нему вопросы. А то, что вы его убили… Я вот плохо разбираюсь в политике и понятия не имею, что ждало бы нас, если бы его не убили на дуэли, а убили в бою или судили. Что-то не уверен я в том, что нам жилось бы сильно лучше!       — А вдруг бы он победил на линии? — Рокэ заломил бровь, но посмотрел на мою скривившуюся рожу и вздохнул: — Понятно, в меня вы верите больше. Что ж, будем надеяться, что наш почтенный кансилльер вам поверил. Но постарайтесь всё-таки дождаться войны в неотравленном виде.       — Я не собираюсь ничего у него есть или пить, монсеньор, — помотал головой я.       — Отравить можно и другими способами, — откликнулся Алва задумчиво, — так что если вам вдруг кто-нибудь что-нибудь подарит — сперва отдайте Хуану, он проверит. В остальном — я уже убедился, что вы удивительно благоразумны для представителя своей семьи. Допивайте вино и идите к себе, продержаться, думаю, вам нужно будет только до конца весны, а вашим сёстрам не грозит ничего, пока вы живы — ну, кроме добродетели вашей матушки.       — Да, монсеньор, — привычно откликнулся я, допивая вино. Один несчастный бокал, но после такого дня да на воспоминания о разговоре со Штанцлером…       Впрочем, дойти до комнаты мне это не помешало, а последней мыслью на сегодня была та, что, кажется, Рокэ мне всё-таки верит.