Правила боя

      Я мрачно уставился на себя в зеркало. По-хорошему, отросшую за время выхода из Лаик гриву следовало остричь, потому что Люди Чести так волосы не носят и всё такое. С другой стороны, за пушистой чёлкой можно прятаться, да и выгляжу я с ней вроде помладше — а мне сейчас того и надо, выглядеть младенцем (и дураком). Штанцлер, Штанцлер не дремлет!       Ладно, думать об этом надо было в любом случае раньше, а сейчас пора на выход. Я собрал волосы в привычный низкий хвостик — и в глаза не бросается, и стричь не нужно. Перо на шляпе было чуть потрёпано, но это меня не беспокоило (честно говоря, меня эти непременные перья несколько раздражали), а вот застёжка плащ держала плоховато. Главное, чтобы плащ с меня не свалился по дороге!       Мне повезло — Эмиль услышал моё раздражённое шипение при попытке привести в более приличное состояние эту несчастную застёжку, и поделился своей запасной, ещё и отмахнулся на мои благодарности. Вот видно предусмотрительного человека! Сколько бы у меня в сумке эта застёжка заняла — да всего ничего, а сейчас бы не побирался.       Застёжка была единственной проблемой, и я вприпрыжку спустился во двор. Погладил по шее Бьянко — да, монсеньор таки купил мне белого коня. Но… Бьянко был красив, послушен, на него оглядывались… и был он абсолютно мне чужим. Это с Соной, которую уже привык считать своей, я прошёл Варасту. А дома… то есть в особняке Ворона, это всё-таки не мой дом (не забывай этого!), — меня ждал Баловник, на котором я поеду в Надор, когда придёт время. Куда мне третьего-то?!       Поэтому я ещё в Линарэ до покупки самым наглым образом попросил монсеньора лучше оставить мне Сону — ну, как только понял, что Алва действительно собирается купить мне этого несчастного (ладно-ладно, очень красивого, но если вспомнить его печальную судьбу…) белого линарца. Алва посмеялся и сказал, что Сона и так моя, раз уж она меня приняла, а от своих слов он не отказывается. Сестре, мол, Ричард, подарите.       Что мне после этого оставалось? Ездить я продолжал на Соне, а Бьянко честно гладил, угощал яблоками и сухариками, но не больше, благо, в пути проминать его не было необходимости. Эмиль ещё и сказал, мол, самый лучший линарец хуже даже среднего мориска, на что я ему очень обиженно ответил, что, во-первых, Сона самая лучшая, а во-вторых, каждому своё и в горы я её без необходимости впредь не потащу. А на парады и показательные прогулки мне ездить не грозит, так что линарец, даже самый замечательный, мне как-то не очень нужен. Собственно, тогда Рокэ и сказал про подарок сестре.       Как ни странно, но я вспомнил Баловника и его поведение на дорогах Надора. Я тогда был совсем беспамятный и сравнить мне было не с чем, но вот теперь… Да, в городе и в бою умничка Сона превосходила Баловника даже не на голову, а на две, но я поднимался на ней в горы, и видел, как она идёт. Баловник по надорским тропкам схожего качества шёл куда легче и увереннее. Поэтому-то в Надор я и собирался на нём (и умолчим о том, что я попросту боялся и за Бьянко, и за Сону).       Я потряс головой. Нашёл о чём думать в преддверии парада! Ненавижу показуху. Да, да, я знаю, народ имеет право видеть победителей, это традиция, в том числе демонстрация признания их заслуг, но… Найдите мне того, кто любит эту показуху!       Мироздание любезно откликнулось на моё мысленное бурчание, немедля. Из дверей торопливо выскочил папаша Эркюль и остановился, придерживая тяжелую створку, которая и не думала закрываться. Трактирщик с обожанием смотрел на Проэмперадора, за которым следовал раскрасневшийся Манрик.       — Герцог, — генерал-церемониймейстер говорил столь же громко и недовольно, как Жиль Понси, — существуют неписаные законы. Победитель въезжает в столицу на белом коне. У ворот Олларии нас ждут люди с подходящим жеребцом…       — Хватит, Фридрих, — Рокэ небрежно взмахнул перчатками, — мне и до писаных-то законов дела нет, а уж до неписаных! С тем, что к любой удаче присасываются десятки двуногих, не имевших к ней никакого отношения, ничего не поделать, но лошадей со стороны я не потерплю.       Вот, Окделл, любуйся. Манрик это любит — иначе не занимался бы, в смысле, не дослужился бы так высоко. Или… «Шеф-повар Андрей Митрофанович ненавидит пышную снедь»? Ещё раз смотрю на возмущённо отходящего Манрика. Сдаюсь, мол, безжалостным обстоятельствам. Нет, точно любит свою работу.       Рокэ вскочил в седло. В черном маршальском камзоле, отороченном белым кружевом, с двуцветной лентой через плечо, в белом плаще с гербом Олларов и белой же шляпе с черным пером Ворон был великолепен. Моро же рыл покрытую инеем землю и злобно косился на других лошадей.       — Я бы посоветовал Манрикам и другим достойным людям воздержаться от общения с Вороном, — внезапно сказал Савиньяк.       Я недоумённо посмотрел на Алву. Тот ослепительно улыбался.       — Не туда смотришь, — хмыкнул кавалерист, — Рокэ скрытен, как Леворукий, но Моро готов всех разнести по кустам, а это верный признак — чёрный змей чует хозяина, как никто. Хотел бы я знать, что с Вороном такое. Вчера был человек человеком, а сегодня не ровен час кого-нибудь убьёт.       Я забеспокоился. Голова болит? Дурное предчувствие? Просто злится на предложение сменить коня? Церемониймейстер успел надоесть пуще Штанцлера, Дорака и Понси, вместе взятых?       Я занял своё место рядом с Алвой, и он даже вполне дружелюбно мне кивнул, но кто-кто, а Ворон умел изображать всё на свете по необходимости. Ох-ох-ох, пора и мне состроить счастливую рожу — победа! Орден!       …который мне не очень и был нужен. Вот за Рокэ я беспокоился больше.       Это был кошмар. Меня едва хватало на то, чтобы удерживать счастливое выражение лица — а я, в конце концов, по приказу генерала-церемониймейстера держал штандарт Проэмперадора и был обязан выглядеть счастливым победителем. Столица упивалась победой — горожане толпились на улицах, орали, махали руками и платками, подбрасывали в воздух шапки, шляпы и чепцы, звонили во множество украшенных разноцветными лентами колокольчиков. Им отвечали большие колокола на храмах и сторожевых вышках, балконы и окна домов украшали трепещущие на легком ветру ленты, на воротах висели гирлянды из туевых ветвей, в которые были вплетены восковые и бумажные цветы, издали мало чем отличавшиеся от настоящих.       Не хочу думать, как в таких условиях обеспечивают безопасность. Не хочу думать, обеспечивают ли её вообще! Я рос во времена террористической угрозы, существования снайперов и всего такого — но в этом гаме и нынешний пистолетный выстрел не заметят, а уж прицелиться — проще простого, процессия движется не особо быстро, а Ворон сейчас представляет собой великолепную мишень.       Паранойя, брысь! Убирать Ворона имело смысл до этой войны, и вообще — его Кэртиана защищает, вот. Если будешь думать по-другому — до дворца не доедешь, раньше от нервов свалишься Штанцлеру на радость.       Короткий почти-зимний день неотвратимо кончался, солнце клонилось к западу. Скоро на перекрестках зажгут костры, стражники выкатят жителям Олларии бочки с вином, и начнется недельный праздник. Об этом меня тоже просветил Савиньяк с утра, когда я ему сказал, что понял только часть из вчерашних обсуждений грядущего чествования. Бочки с вином — в свободном доступе… ладно, это тоже не моя проблема, совсем не моя!       Мы проехали «город Франциска», затем «Новый город», переставший быть таковым четыреста лет назад, но сохранивший название, и, наконец, Старый. Расцвеченный флагами и венками из пунцовых королевских гвоздик Ружский дворец остался слева, впереди замаячила Фабианова колонна и Новый дворец. Конец конного пути.       Оркестр, туш!.. Хвала Создателю, тут просто трубили трубы и стреляли пушки, а то меня точно пробило бы на нервный хохот. Перед нами распахнулись ворота Нового Дворца. Я спрыгнул с Соны. Подбежал гвардейский офицер, которому я и передал знамя, которое теперь куда-то там торжественно поместят. Алва, не оглядываясь, шёл вперёд, и его офицеры (и ещё я, скромный оруженосец) следовали за ним, как это было и в Варасте.       Вдоль парадной, застланной белым бархатом лестницы (нет, я не хочу думать, сколько это стоило и куда потом денут такое количество ткани), застыли гвардейцы. Вдоль стен чинно стояли придворные. Мы проходили зал за залом, перед Первым маршалом, словно по мановению волшебного жезла, распахивались массивные двери, а впереди сиял Большой Тронный зал.       Обычно огромное помещение стояло закрытым, а все церемонии проводились в Малом и Среднем Тронных залах, но победу в Варасте сочли достойной Большого. Впереди я увидел возвышение, где на двойном троне восседали мужчина и женщина в черном и белом. Король и королева! Зал был полон народа, чуть сбоку от их величеств стояло кресло кардинала, а за троном замерли капитан личной королевской охраны и комендант Олларии в парадных мундирах.       Находящиеся на верхней галерее музыканты грянули «Создатель, храни Олларов». Фердинанд вздёрнул голову:       — Рокэ герцог Алва, Проэмперадор Варасты, Первый маршал Талига, подойдите к нам.       Алва подошёл к трону и изящно преклонил колено, глядя на сюзерена снизу вверх.       — Мы, Фердинанд Второй, — Фердинанд прямо-таки лучился гордостью, — награждаем Рокэ Алву, герцога Кэналлийского и Марикьярского, орденом Святой Октавии.       Её величество легко взлетела с места, осторожно спустилась по ступеням — странно, она боится упасть? С другой стороны, она может плохо знать этот зал, а под ноги не посмотришь — и юбка пышная, и церемониал не допускает. Алую бархатную подушку с бриллиантовой звездой держали сразу две юные девицы, Катари подхватила за синюю ленту орден, надела на шею Рокэ и поцеловала его в лоб. У меня аж мурашки по коже пробежали — так целуют детей и покойников, брр. Алва в ответ поднёс к губам край её платья и поцеловал кончики пальцев.       Музыканты сменили мелодию, во дворе в очередной раз выстрелили из пушек. Что я помню про ордена? Да ни черта я о них не помню! Орден Святой Октавии… Вроде это один из пяти высших. Надо думать, раньше его у Рокэ не было — или можно одним и тем же орденом награждать несколько раз?       Так, не отвлекаться! Ещё ничего не кончилось! Ну, что ещё получит Ворон? Становится герцогом Варастийским и Саграннским… дальше так пойдёт — половина Талига будет принадлежать законному владельцу безо всякого трона. Музыканты опять играют что-то другое. Рокэ толкает речь про своих сподвижников, бившихся за победу, его величество обещает не забыть… Странно — вроде по книге Рокэ именно здесь получил меч Раканов в руки?       — Рокэ из Кэналлоа, — хм, странно звучит, будто и не специальный человек писал, — мы наградили тебя как услужившего нам талигойца. Мы наградили тебя как Проэмперадора Варасты. Но Первый маршал Талига ещё не получил свою награду.       Хм, это оно? Фердинанд идёт за собственный трон, продолжая говорить — явно уже от себя.       — Наш великий предок Франциск в память о крови, пролитой за него Первым маршалом Талига Рамиро Алвой, учредил ритуал вступления преемников Рамиро в должность. Пять лет назад ты перед лицом Создателя кровью поклялся быть щитом Талига и отдать жизнь за жизнь короля…       Та самая клятва, связавшая Алву по рукам и ногам. Та, так и растак её, клятва, которая может угробить последнего Ракана, если Фердинанд попадёт в руки к врагу. Что я могу сделать, чтобы она не убила Рокэ?       Пока меня бросало из жара в холод, Фердинанд продолжал говорить:       —…даруем тебе и в твоём лице всему роду Алва право носить меч талигойских королей и назначаем тебя его пожизненным хранителем!       Закончив речь, Фердинанд вытягивает из висящих за троном ножен меч. Это он и есть? В смысле, меч Раканов? С которым так и не было понятно — настоящий ли это меч, на эту тему, я слышал, настоящие войны велись на форуме автора книг. Сам я там никогда не обретался…       Фердинанд торжественно вручает спорную реликвию Алве, тот почтительно принимает клинок:       — Государь, моя кровь и моя жизнь принадлежат Талигу и его королю.       Опять? Это дубль старой клятвы? Это новая клятва? Рокэ, зачем?!       Талигу и его королю… Если Рокэ сам станет королём — эта клятва перестанет быть для него опасна?       С улицы раздаются вопли. Что?..       Крик не смолкает, громко бьёт колокол — набатный, если я ничего не путаю. Солнца? Вроде должно быть что-то на небе…       Рокэ выходит на балкон, отпихнув кого-то в жёлтом, я несусь следом. Ой. Ну ничего удивительного, что все разорались. Я бы тоже… в прошлой жизни — схватился бы за телефон, пытаясь заснять такое явление.       На предзакатном небе солнце было внутри двух радужных кругов, сверху и снизу к которым примыкали блестящие полукружия. Ровно посередине солнечный диск прорезала странная белая полоса. Там, где она пересекала круги, сияли ещё четыре солнца, которые были, как яблоки, красны на один бок, обращённый к основному светилу. Над большим кругом виднелись туманные очертания короны, а внизу проступало что-то, похожее на щит.       Солнце склонялось к горизонту — на юге темнеет быстрее, чем на севере. Из-за ложных солнц протянулись призрачные мечи. Их лезвия постепенно разворачивались вверх, окрашиваясь в алый, а небо приобретало бледно-зелёный цвет, радуги же выцветали в белый, становясь кольцами будто из полированного серебра.       Щит ушёл за горизонт первым, затем скрылись за горизонтом оголовья мечей. Когда за горизонт опустилось настоящее солнце, мечи столкнулись, разрубив украшенное короной слепящее полукружие. На мгновение над темнеющим горизонтом вспыхнуло и исчезло истекающее кровью сердце.       Я понял, что меня трясёт. Вот в птиц я не очень-то верил, а это… Что я тут могу сделать, хоть будь я четырежды Повелитель Скал?! Даже к Леворукому не воззовёшь, да и нельзя это перед Изломом делать — вдруг явится, и Абсолют посчитает его более подходящим Раканом? Тьфу, тьфу, тьфу! Ну и подлянку же подложила Кэртиане та ада, или как их там, которая увела Ринальди в Этерну…

***

      Едем домой. Меня всё ещё переполняют мысли об этом знамении. Уметь бы расшифровать! Знать бы, что оно значило! Что ж я в прошлой жизни на форум поклонников серии не лазил… Там наверняка обсуждали.       И будто мало мне мистической нервотрёпки — вспоминаю, что уже почти перед самым домом должны будут выстрелить, и, кажется, именно в меня, а не в Рокэ. Чтоб им… ни дна, ни покрышки! Нервно осматриваюсь по сторонам. Вовремя я вынырнул из размышлений! Мы уже поворачиваем на улицу Мимоз. Где? Где может прятаться стрелок? Откуда ждать выстрела? Я крутил головой, пытаясь понять, почувствовать. Там, в Варасте, была пара моментов, когда мне казалось, что я чувствую направленный на меня удар.       — Ричард, что случилось?       Ой. Монсеньор едет совсем рядом, конечно, он заметил, что я странно себя веду.       — Я не… мне кажется… ну… — что же сказать-то, а? — Мне кажется, будто… опасность где-то. Я понимаю, что мы уже не в Варасте…       Мои неуверенные оправдания Рокэ дослушивает, резко остановив коня. Прищурившись, оглядывает улицу. Мы уже почти дома, но от этого только хуже — мы только вдвоём, уже стемнело. Что делать?       — Значит, опасность, — Алва почти мурлычет. Он мне поверил? Он — правда — мне поверил?! — Тогда, Ричард… В галоп!       Что-то крикнул запоздалый прохожий, мы двумя вихрями несёмся к воротам, я не забываю коситься по сторонам. Жёлтая вспышка — треск — резко подаюсь вперёд, обнимая Сону за шею, подлетаем к воротам — их уже распахивают, пропуская нас внутрь. Несколько кэналлийцев выскакивают на улицу, я тем временем останавливаю Сону и почти сползаю с неё.       — Ричард!       — Да, монсеньор, — вяло откликаюсь. Накрывает внезапно откат, ноги подкашиваются. В кого из нас всё-таки стреляли?       — Цел? — Алва заглядывает в лицо, я бледно улыбаюсь. Да всё в порядке вроде.       — Да, монсеньор, вроде цел, а вы?       — От этого Леворукий меня хранит, — ухмыляется Алва. — Заметил, откуда стреляли?       Не очень уверенно машу в сторону тёмного особняка, принадлежащего вдовствующей маркизе Фукиано. Дом давно заколочен, потому что его владелица уже не один год живёт в загородной резиденции в окружении левреток и родни. Алва задумчиво кивает, берёт фонарь и идёт к стене. Оставляю Сону стоять и иду следом.       — Никогда мне эта ниша не нравилась, — внезапно ворчливо замечает Алва, отпихивает ногой валяющийся мушкет, смотрит на что-то на земле, и разворачивается, натыкаясь на меня. — Так, Ричард, иди в дом. Наш убийца, кто бы он ни был, удрал. Удачно ты его почуял.       — Повезло, монсеньор, — тихо откликаюсь. — Как думаете, в кого из нас стреляли?       — В дом, Ричард, — сухо повторяет Алва. — Идите, приведите себя в порядок, память о дорогах и дворцах лучше смывать сразу. Потом поговорим.       Стою у двери кабинета, жду Алву.       — Не спите, — задумчиво говорит Ворон. Волосы у него ещё мокрые, как и у меня. — Ну что ж, проходите.       В кабинете ничего не изменилось. Было даже немножко странно — я уезжал на войну, воевал, вернулся с войны, а здесь будто день прошёл, а не несколько месяцев.       — Налейте нам, Ричард, — кивает головой в сторону шкафа Алва. — Значит, вы сомневаетесь, в кого из нас могли стрелять?       — В вас стрелять смысла нет, война уже закончилась, и потом — все говорят, что вас защищает Леворукий. — Я привычно разливаю вино в два бокала, один из которых подаю Ворону. — А в меня… Я-то кому нужен? В смысле — кому я-то могу помешать? Ну не за убитого Колиньяра же мне мстят!       По книге — Манрикам и Колиньярам как раз я и мешаю. Если это они… То я всё равно не могу ничего сделать.       — В страшную месть кагетов или бириссцев вы не верите?       Монсеньор опять изволит смеяться.       — Кагеты не настолько мстительны, монсеньор! А бириссцы… Если бы нашёлся настолько умный, хитрый, сдержанный и изворотливый «барс», который бы смог проехать следом за нами до самой Олларии, причём незамеченным, найти в незнакомом городе незнакомый особняк и засесть возле него в засаду — он бы точно не промахнулся! А даже если бы и промахнулся — не сбежал бы, а схватился бы за кинжал!       — А вдруг это стреляли в меня? — Алва хитро щурится. — Людям Чести я всё ещё враг.       Давлюсь недопитым вином и поспешно отставляю бокал, откашливаясь.       — Монс… кхе-кхе, монсеньор, ну они же не совсем идиоты — стрелять в вас в буквально двух шагах от ваших же ворот! Ладно бы это был бириссец, который не знает про кэналлийцев, но вряд ли кто-то из Людей Чести мечтает о судьбе Святого Алана!       Рокэ запрокидывает голову и хохочет.       — Только в Надоре это не повторяйте, — отсмеявшись, говорит он. — И при Штанцлере не советую. На меч взглянуть поближе тоже не хотите? Реликвия Раканов как-никак.       — Я даже не уверен, тот ли это меч, — отвечаю максимально честно. — Столько лет прошло… Могли давным-давно «демоническую реликвию» куда-нибудь деть, а на стенку повесить что-нибудь безобидное и точно не демоническое… Вы правы, монсеньор, расслабился я на войне. Буду осторожнее. А к чему вы Надор вспомнили?       Рокэ как-то странно усмехается.       — К чему я вспомнил господина кансилльера — не спросите?       Молча качаю головой. К Штанцлеру-то я точно попаду скоро. Если он мне приглашение не пришлёт — придётся самому идти, для начала к кузену Налю, а потом и под окна к господину кансилльеру.       — Из Надора, — спокойно поясняет Ворон, — мне прислали уже не одно письмо с требованиями отпустить вас засвидетельствовать почтение матушке.       Ой. Мирабелла. Год её не видел и ещё пять лет бы не видеть!       Рокэ смотрит на меня и снова ухмыляется:       — Вот вижу сыновнее почтение на лице.       — А это я страдаю от попадания в оруженосцы к беззаконному Ворону, — огрызаюсь я, и добавляю: — Монсеньор.       — Нет, — парирует Рокэ, — в Кэналлоа с собой беззаконный Ворон вас не увезёт, не надейтесь.       — Да, — тоскливо соглашаюсь я, — меня ни один Штанцлер не поймёт. В смысле…       — Хорошо, что вы это понимаете, — откликается Алва. — Вы вернётесь…       — Перед Октавианской неделей, монсеньор, — поспешно отвечаю я. — Я… боюсь, не об эсператистской святой у нас будут вспоминать. А мне это не нравится.       — А если я вернусь позже? — уточняет Рокэ.       — Тогда я подожду вас в библиотеке. У вас большая библиотека, монсеньор, даже читающему только на талиг её хватит не на один год, — откликаюсь я.       Возможно, мне стоило бы «проспать» Октавианскую ночь. Но вдруг я сумею убедить Рокэ дать сопровождение епископу Оноре?