***
— Если бы тебя попросили описать себя глазами другого человека, чтобы ты увидел напротив зеркала? — спросил Волков год назад у Совелия. Они стояли на мосту, близилось время заката. Солнце собиралось сесть за горизонт пляжа, машины уже разъезжались. Они вдвоем играли в мяч в старых потрепанных роликах с зашитыми дырками. Пока он их не окликнул, дав немного перевести дух. Грязные, пахнущие противным едким запахом пота, уставшие, но с улыбками на лицах. Волков был впечатлён. Не их радостью, а тем, что они могут здесь и сейчас. Их игра не была детской, наивной, просто забавой. Она была на уровне профессиональных игроков, а ведь держать баланс на песке, на размокшем от дождя песке, куда сложнее, чем на сухом. В Ярыщинске редко шли дожди, поэтому пески всегда были почти такими же, как в пустыне. Погода Сахары, «Русская пустыня», «Близнец Египта», «Русская Африка» — как только их городок не называл… — Себя. Какое бы у человека не было обличие, лицо у него — одно. С другой точки зрения, следует изучить то, как вопрос поставлен. Вы спросили как я вижу себя глазами другого человека и попросили описать это, но вы явно спрашивали не о том, что человек с тысячью лицами один и тот же персонаж, меняющий лишь маску в каждой главе книги собственной жизни, а про другое. Вы спросили кто я есть глазами себя же, но при этом собой не являясь. Я думаю, что я тот, кто гонится за фарфоровой мечтой: попасть на вершину, установив новый рекорд. Я просто ребенок, которому не светит солнце будущего в мире спорта, в который я пробираюсь сквозь каменные стены и корни, сковывающие мою свободу. — Дав развернутый ответ, он начал засыпать. — Завернул — так завернул… сложный ты, как я погляжу, характерный. Я человек СССРовского воспитания, многое повидал и столь же сложен, как ты. Повезло мне, что тут ещё сказать… — сказал Волков, закурив сигарету. — И не верю я, что она — не такая же, как ты. Вы оба будто не от мира сего, а за такими именно и следует будущее, которое думать не приходится. — добавил он, указав на Лилиан. — Правда? Если я правда настолько могуч, почему надо мной смеются и говорят, что это «невозможно»? В мире нет невозможного, скажешь ты, но мир не столь аккуратен и прозрачен. Некоторые стены потолще бетона. Чтобы их перешагнуть одного таланта мало. Нас не пускали на поле, мы были отвергнуты даже родителями, и ни один раз преданы людьми. Нас никогда не выбирали даже на временное содержание. Вдобавок, мы просто не умеем валять дурака. Мы всегда играем всерьез. Пообещай, что выпустить нас на поле — риск на который пойдешь ты, иначе подписи не быть на договоре и будущие легенды останутся гнить в подворотнях. — сказал Совелий без доли иронии. — Ты мне нравишься, пацан. — ответил Волков с мимолетной отцовской улыбкой, мелькнувшей на его уставшем угрюмом небритом лице. — Это значит, «Будь по-твоему, мелкий ты говнюк»? — спросил Совелий. — Завтра жду вас в клубе, не опаздывать, а сейчас бегом домой. Темнеет уже. Говорят, волки бродят по ночам. — сказал Волков. Совелий заснул. От нечего делать. «Я смогу победить любого, если он даст мне почву для полетов?» — Совелий начал усиленнее думать и дверь открылась.***
— Тц. — Совелий цокнул. Не от того, кто перед ним, а от того, что ногу тянуло. Он получил травму на тренировке, ещё одну. Растянул мышцы, ничего опасного, но одно движение и ногу сводит. Если не передать, то кость сломается, связки порвутся, словно натянутые слишком сильно струны гитары. И нужно придумать способ менее безопасный для ноги, для сохранения шанса на победу, а такое возможно, если не контактировать с окружением. «Как же мне победить? Что надо сделать? Я не в центре, оно и понятно — центр сейчас имеет более мощных игроков, я в защите, здесь больше пространства для обмана и слепых зон — зона полузащитника, сзади него блокировщик, в напарниках — Лилиан, но что нужно сделать, чтобы обыграть их?» — несколько минут до свистка. Совелий был сосредоточен на матче. — Ты как? — поинтересовался Крестов. — Какое тебе дело? — спросил Совелий. — Я просто спросил, ты нужен живым. Здесь. Сейчас. Всегда, пока ты играешь с нами. Пока на поле стоишь. На поле сэкко. — Крестов почувствовал небольшое раздражение. — Я и без тебя знаю, что я слишком молод, чтобы умирать. — сказал парень, пытаясь забыть о повязке на ноге. — Но сейчас я доспехи, а вы мечи. У меня много пространства, нас здесь двое. Не забывай, что я — незаменим. И сумею остановить врага даже с оторванной конечностью, протезом на ноге и даже деревянной ногой. Подумаешь, у меня мышцы растянуты, не так уж страшно. Я был в ситуациях и похуже. — Совелий бровью не повел, прикрывая боль за ораторскими навыками. Ему нельзя играть в таком состоянии; об этом сказал даже доктор, но ещё один матч он пропускать не хотел. Этот был важен для них. Он пообещал беречь ногу, но вряд ли ему удастся. И это печалило. До разрыва связок оставалось… — Медики в курсе. Увидят, что с ногой все плохо, заберут. — сказал Крестов, похлопав его по плечу, словно поддерживая, приободряя, говоря тем самым: «Я рядом, если что, прикрою!». — Ага. — кивнул Гроб. Он взглянул под ноги. На поле было кое-что неизменно, что лежало ответом на поверхности. Только взглянув на рыхлый песок, рассыпающийся от малейшего прикосновения на песчинки, создающие эффект падающей сквозь пальцы реки, что возвращается в первозданный вид. И была на нем деталь. Недостающий пазл. Обретение нового. Шаг вперёд. На нем была тень. Тень была тем самым элементом, которого очень не хватало в формуле. Упущенным из виду. «Тень. Я не пораню ногу, если стану тенью…» — Совелий взглянул на капитана. Он притянул его за грудки к своему лицу; слишком близко, и прошептал на ухо: — Сегодня я тень. — Крестов не понял слова Гроба, но был заинтригован. «Чертова мелочь… Сегодня на воротах стоит новенький — «Цыган», а в запасных на роль доигровщика, так — крайний случай на «авось чего случится с травмированной Совой, блондин… тот, что жаждет воплотить желание: превзойти самого гениального здесь… он отличился тем, что стал незаметен для Совелия, но невидимкой стать не вышло… у Совы глаза даже на затылке.» — Крестов посмотрел на скамью запасных. Несколько из пришедших недавно на отбор присутствовали на скамье запасных, а точнее: их было всего три. Остальные этап прошли, но до основного состава ещё не доросли: им нужно работать над собой. «В тот, решающий момент, он сделал подкат. Судья засчитал это за нарушение, пусть матч был и тренировочный, но Совушка получил в итоге травму и я чувствую, я вижу, точнее… его взгляд, его аура, его безумный смех внутри… дьявол растет и жаждет показать мастерство акробата-клоуна, которому сегодня поклонятся в молитве стать тем, кто спасет Россию от позора на Чемпионате Мира. Первый шаг рождения легенды — игра на стадионе, когда ты абсолютно никому неизвестен. Сколько мы пытались взлететь, но падали? Сколько мы пытались стать важными для своей же команды? Сколько мы давали поводов для надежды? Сколько мы перегорали пока светили на ночном поле, словно звёзды? Я сбилась со счета и перестала вести учёт наших попыток быть теми, кем мы являемся. Сегодня я сделаю все, чтобы в истории спорта появилась первая буква нашего имени, ведь я — единственная леди в этом клубе.» — Лилиан улыбнулась шире. — Я не дам тебя заменить, слишком скучно станет. — сказала Лилиан, посмотрев на Совелия. Он слышал ее, но предпочел не ответить. Лилиан не засчитала ему молчание, как игнорирование ее слов, ведь что хочет сказать человек можно сказать по его глазам. Совелий посмотрел на нее со взглядом, говорящим, что он готов сражаться, несмотря ни на что. — Ты бы хоть кивнул, Сова… — сказала она полушепотом. — Я услышал тебя. — сказал Совелий. — Просто сейчас я думаю какой из вариантов будет подходящим… — добавил он, посмотрев на Лилиан. — Мы стоим на защите, за нами блокирующий, ты слегка «калека»… но когда мяч будет у нас, мы можем сделать что-то интересное, что выбьет японцев из колеи и заставит думать. — Лилиан поделилась своим мнением, задумавшись. — И я вот пытаюсь придумать что эдакого можно натворить. — Совелий произнес, почесав затылок. — «Отвлекающий внимание вор»? Преступление, которое уголовно наказуемо. Мы можем стать с тобой Бонни и Клайдом, только я не знаю какой код от сейфа, но-о, есть мастер. — сказала Лилиан, используя ассоциативный метод пояснения своей задумки. Она считала такого рода загадки забавным. — Да… если мы будем использовать данную схему, то… мы можем не дать им забить. Только знаешь, мы должны будем постоянно менять наши передвижения, чтобы они не смогли толком разгадать паутину и пройти ее очень легко. Начнем с малого, дождемся, когда к нам придут с голом. — Совелий произнес, посмотрев на тренера. Взгляд, которым горел Гроб был другим, чем пять минут назад. В нем была видна искра рождения. Рождалось нечто новое, нечто, что может стать козырем при правильном использовании. Он посмотрел, чтобы показать Волкову, что игра предстоит быть долгой, но любопытной. — Паршивец мелкий. — сказал Волков с улыбкой на лице. — Паршивец? Не будьте столь любезны в своих высказываниях, он змей-искуситель. — сказала преемница тренера, Яна Высоцкая. — Мягко стелешь, он сукин сын. — сказал Иван Кофе, менеджер клуба «Фукуро». — Ахах-хах-ха! Мы все не умеем подбирать ругательства. — сказал Волков. — Не думал, что и вы заметите его взгляд. — добавил он, закурив сигарету. — Мне кажется, даже они заметили. — Яна указала на игроков «Гончие». — О, как оно. Здесь ещё и мой племянник с дружбаном из сборной, видать желают узнать профукаем мы шанс или получим удачу. — сказал Волков. — Вы двое, внимательно смотрите матч. Есть вероятность, что вы можете упустить важность человека, которому суждено стать легендой. — сказал Волков. — «Суждено стать легендой», ты сейчас о чем? — спросил журналист новостного портала «ФИЛЬТР», Иван Купюров. В нем публикуются новости о звёздах, применяющих фильтр. Аналог жёлтой прессы, но в интеллигентной форме. Красиво, вкусно оформленный с тонкой ноткой желтизны. Звёзд подбирают в зависимости от тематики будущих разделов и проводят стандартные интервью, где выясняют правдивые истории о них. И то, что они скрывают за ширмой «личное». — Знаменитый Волков, бывший игрок «Дети Джордана», которым гордилась не только Америка, но и СССР, ведь он играл с основателем безумной игры. О твоей жизни почти ничего неизвестно. — сказал Иван, щёлкнув камерой, поправив фокус. — Я не даю интервью, если они касаются личного. Мое личное только для близкого окружения. — сказал Волков. — Мы с тобой наглый рублевкиновец виделись пару раз, но тогда ты брал интервью у Короля сэккойного мира, а кто сейчас займет его трон, можно увидеть по взгляду. — сказал Волков, желая избавиться от надоедливого представителя СМИ, который не даст спокойно смотреть матч. — Слова покойного Валеуского… звучали именно так, тренер? — спросила его протеже. — Нет, он сказал: «Ублюдки из СМИ гонятся за сенсацией. Но кое-чего они не знают о Джэкли. Король не мог сойти с трона просто так, смекаешь о чем я?». А ещё он сказал: «Я поверил в чужую мечту. В мечту одного человека, который добился реализации своей мечты, пока другие смеялись и поливали его грязью. Он заплатил немалую цену и приложил дюжину усилий, вводя в мир новшество. И этот же человек привел тебя ко мне, словно зная, что будет после его ухода. Я показал тебе… нет, я дал тебе урок по теме «Кто такой Валеуский и почему он лучший тренер сэккойного клуба «Дети Джордана», о которых весь мир продолжит говорить и после ухода с поля.», но твоя мечта другая. Он создал это, он стал легендой, и я уже его успех не смогу повторить, однако, тебе суждено отыскать нового персонажа, который перепишет историю. Возможно, даже сведёт тебя судьба с ним.» — Цитировал тренер в манере речи своего тренера. — С «ним»? — спросил журналист. — Да. Но расскажу вам и меня засудят, у меня уговор с бывшим покойным тренером, что секреты чужие нужно хранить. И этот уговор юридически заверен, поэтому я тебе не расскажу ни о своей личной жизни, ни о чужой. — нагло ответил Волков. — Я люблю сложных персонажей, что ж, догадки у меня уже есть. И вы дали мне подсказки, чтобы я уж точно отстал от вашего клуба. — он усмехнулся, понимая, что сенсация явно кроется среди членов клуба «Фукуро». И возможно — эта «сенсация» начинается на букву «С». — В таком случае, рекомендую научиться читать по глазам и телу моих ребят. Есть у меня мысль, что их действия или положение тела расскажут намного больше, чем слова. — Сказал Волков. — Слова материальны, а наши действия — упорные шаги их реализации. — Яна Высоцкая поправила спавшие с переносицы очки. — А ваша помощница… случаем, не сестра Высоцкого, игрока национальной сборной России по сэкко, — вратаря и форварда, Валерия Высоцкого? — спросил мужчина с сигарой во рту. — Весьма польщен, что у вас столь глубокие познания. — с иронией сказал Волков. — Хватит сатиры, Волков. Я сегодня просто смотрю великолепный матч. — с иронией сказал мужчина. — Да, она его сестра. И да, матч взаправду великолепен, но… ваше присутствие нагоняет тоску. В начале моей карьеры ты был одним из любимых журналистов в списке СМИ. Ты не боялся спрашивать. — сказал Волков. — Однако, и увы, время испортило тебя, точнее твой шарм журналиста начал походить на тех, кто следит за любой знаменитой персоной круглые сутки. Здесь и сейчас передо мной стоит не журналист, а человек без моральных рамок, не уважающий словосочетание «личная жизнь». К твоему сведению, возможно, разочарую, но все же сказать стоит сейчас; заранее: я выбрал в помощницы ее не потому, что она сестра «Того-Самого-Высоцкого», а потому, что из всех претенденток она единственная может сделать золотой состав «Фукуро». И быть мне достойной заменой. — он добавил. Его тон звучал слегка грубо. Он сказал то, что было на уме уже давно — правду в лицо человека; необходимую правду, ведь испарившийся шарм у журналиста означает «стать посредственностью», которая будет лишена энтузиазма и работать «ради тех, кто жаждет побольше сплетен», то есть, из нормального и интересного человека, знающего как написать статью так, чтобы личная жизнь не касалась строк — писать только о спорте и достижениях игроков, он будет поливать их грязью. Собирать сведения и печатать их, добавляя подробности личной жизни. Такая журналистика — самая отвратная, ведь никто не спросил у человека, чье имя упоминалось в статье можно ли сказать о нем такое. Мерзко. Неприятно. Грязно. Отвратительно. Черно. Неуважительно. Клевета, ложь и обман. Разочарование. Эти слова описывают состояние каждого человека, который должен говорить открыто, что жёлтая пресса — ничтожное дно, на которое тянут спортсмена или любого другого человека просто потому, что «так сказано, так написано — вот здесь». Волков ненавидит чернь и прессу, которая ставит превыше интересы публики, чем уважение к интервьюируемой персоне. — Волков хуйни не скажет. — сказал Совелий, подойдя к скамье запасных. Матч ещё не начался, все ожидали свисток, означающий старт матча. Мяч не разыгран. У него было ещё десять минут. И эти десять минут он решил потратить на две вещи: подъехать к тренеру, чтобы выпить воды. — Правда, он совсем не умеет делать ставки. — добавил Совелий, взяв бутылку воды. — Ты играть не собираешься? — спросил Волков. — Буду, иначе быть на поле — мне незачем. Я просто захотел воды попить. — уверенно ответив, Совелий открыл бутылку воды. Он выпил три глотка и закрыв горлышко крышкой, добавил: — Тренер, есть одна вещь, которую я ещё хотел сказать. Старик, тень может быть незаметной? — сказав, он поставил бутылку на скамью и уехал на свою позицию, ожидая начало матча. Ответ ему не нужен был, это был риторический вопрос, который стоит обдумать с разных сторон. Подсказка. Намек. Шифр. Кодовая фраза. Сигнал. — Ты же поняла? — спросил менеджер у помощницы тренера. — Я вообще не понимаю ход его мыслей, он для меня сложный ребус, или схема. — сказала девушка. — А вы, тренер? — Нас ждёт концерт в три дня дождя, оркестр в студию! — сказал Волков. В его глазах засияло ожидание мгновения, что поразит не только присутствующих на матче, но и мир в будущем. — Ещё один ребус. — с недовольством буркнула Яна. — Я про свисток свои мысли излагал. — сказал Волков. — Скоро уже объявят им матч, ещё пара секунд и мы будем нервы собирать в кучу. Запомни ощущения, в будущем их будет легче сглатывать застывшим в горле комом. Наши уже рвутся в бой, глянь на них! — он мимолетно усмехнулся, выкуривая сигарету, отметив, что у его ребят, сфокусированных на центре есть лёгкий мандраж от волнения. Они не впервые играют с кем-то, но японцы — другой уровень, поэтому их нервы дают волю эмоциям. Совелий Гроб вернулся на свою позицию. Он поднял руки, чтобы немного размять затёкшие плечи. Его интересовало приближение к монстру, который стоит на воротах. К низкому, как и он; к равному себе сопернику. Он хотел увидеть, как мяч пролетает мимо лица японского вратаря, как он показывает своим телом преимущество, как он доказывает команде, что бомбардир из него куда лучше, чем полузащитник. — Не спеши. — сказала Лилиан. Ее слова, словно были прохладной водой. — Сделать то, что хочется не так уж и просто в моей ситуации. — в голосе Совелия звучали нотки разочарования в самом себе. — Ты больше не один, Совушка. Здесь нас теперь девять. Использовать их может не только капитан, но и серый кардинал, а среди нас им можешь зваться только ты. — она расплылась в улыбке, ударив его по плечу. Секунда. Две. Три. Ожидание тянется, словно наступило забвение всего мира — состояние, когда время замедлилось, он остановился и только ты один можешь двигаться. В нем проснулось желание сделать игру красивым цирковым трюком, хотя бы это поможет телу отдохнуть. Совелий знает, что их девять, поэтому риск в его положении более велик. Если подкат попадет по травмированной ноге — он будет вынужден покинуть поле и встанет вопрос о его продолжительности в игре, как и о присутствии (участии) в сэкко. Сможет ли он играть дальше или нет, зависит только от того насколько осторожны и неспешны будут его мысли, игра, темп и попытка быть тенью тех, кто не ожидает выхода из слепой зоны. — Наших мелких что-то гложет, кэп. — сказал Свистилов, обернувшись на игроков, которые являются страховкой на случай, если они не смогут забрать мяч себе и противник прорвется. На его лице была улыбка. Ему нравилось стебать других ради того, чтобы унять неудобные эмоции. — Знаешь же, что. Мы сейчас все не в радужных очках: чтобы победить, нужны его мозги на поле, но если мы допустим хоть один опасный момент для него, то уже никогда не увидим ни с нами, ни другими, ни имени не запомним. — ответил Крестов, указав на Совелия. Он не смотрел. Не смотрел на лицо человека, который удерживает команду на призрачной надежде: матч может быть в их пользу, однако для этого нужно Совелию не давать мяч, иначе он встретит перед собой толпу разъяренных котов и те моментально перевоплотится в диких кошек, которые могут оскалить зубы. Если он пострадает — уйдет на скамью запасных, не выйдет больше на поле и план может стать крахом, а победа только снится в далёких мечтах, унесенных звездным небом в сияющую галактическую даль, неизведанную людьми. Так говорят страницы научных журналов: «Непокоренным остаётся только два варианта в конце человеческого пути: не отданное по-настоящему никому сердце после разрыва или утраты, твое, и космос.» Крестов знает, что Совелий хочет играть, а потому он будет внимательным. Постарается сохранить силы на плаву, чтобы не отойти на скамью и сохранить энергию. — Ну надо же. Ты так рьяно защищаешь его, что начинает казаться, будто ты втюрился в этого мелкозаврика. — Сказал Свистилов дразня капитана. — Заткни свой рот, а то мой кулак нечаянно скользнет по твоей красивой мордашке. — сказал Крестов, горя эгоизмом. Ему хочется играть на поле с гением, который является истинным спасением среди всей этой шайки гениев-аутсайдеров, которые не играют в шахматы, а пробуют все пережить сперва на своей шкуре, а потом уже — обдумывать. Они не умеют так, как Совелий. И он им нужен. Это факт. — Не пыли ты, а то жопа порвётся раньше времени. — Свистилов либо идиот, либо просто на приколе. Возможно, он просто испытывает удачу и терпение собеседника, забыв о том кто перед ним. — У меня яйца стальные, я и врезать могу. — Крестов не угрожал, он намекал, что «за такие шутки в зубах бывают промежутки». — Тебя очень прикольно дразнить. У тебя лицо смешное, когда ты злишься. Так хотя б понятно, что ты не кирпич. — Свистилов улыбался, пытаясь превратить в шутку даже простой комплимент. — Сука ты, а не товарищ. — сказал Крестов. Их непринужденную беседу прервал звук раздражающего свистка. Матч начался. Болельщики вокруг них начали стихать, прием спортивных ставок — законных и вне его, окончился. Многие из тех, кто присутствовал на этой игре, здесь, сегодня и сейчас, поддерживали обе команды: одну больше, другую меньше. Их решение зависело от результата. Игроки смотрели на центр. Капитан «Фукуро» смотрел в глаза капитану японской команды. — Удачного проигрыша. — сказал японец на английском. — Катись к Черту на Куличках. — Крестов взглянул на его ноги. Он потянулся за мячом правой, но в моменте сменил ногу на левую. Вытянутым кончиком носа бутсроллов хотел прикоснуться к мячу. Его глаза скользнули влево, но туда он бить не собирался, он планировал медленно увести мяч вправо, оттуда завел бы его за спину — подбросил или же отдал пас назад, после чего мяч попал бы к нападающему и началось бы наступление. Крестов понял это, когда японец только начал делать движение. Он коснулся мяча первым, подбросил в воздух и с самодовольной ухмылкой, дождавшись пока тот снизится, отбросил кончиком локтя назад, отдавая, тем самым, пас. Движения японца была лишь уловка. Их команда накануне матча изучила стиль их игры — во всех своих матчах, они позволяют игрокам делать первый ход. Им понятна схема каждой команды, ведь те с кем они играли — посредственности, которые дальше предела не могут ничего найти, а «Фукуро» — Адовое гнездо, в котором собрались настоящие демоны, вышедшие из пламени Ада, созданного самим Сатаной. И они уж точно покажут кузькину мать зазнавшимся идиотам, думающим, что сэкко — стереотипная игра, полная штампов и лишенная всякого разнообразия. — Далеко полетел, красиво. — сказал Свистилов, присвистнув. — Прямо туда, куда надо. — сказал Крестов. — Да, прямо в лапы самого Этюда. Он сбежал от нас, но выбрал хорошую точку. Оттуда легче всего быть посредником. — сказал Свистилов. — Может хватит болтать? — спросил японец. — Позволь тебя предупредить, нет, скорее дать наставление: ты видишь того мелкозаврика на позиции полузащитника? Видишь же, да? Так вот, в нем живёт монстр, который играет так, что волосы дыбом встают. — Свистилов гордился этим фактом. Он с восхищением говорил о навыках того, чей рост не внушает доверия. — У вас тоже есть такой же мелкозаврик. И вот, что меня больше всего интересует: кто забьет первым: мы или вы? Хотя, зная, что он там стоит, гола в наши ворота пока что не будет. — Свистилов развел руками. Этюд Лермонтов принял пас, а после окинув взглядом сокомандников, отдал пас тому, кто ближе всего был к врагам — Свистилову. Свист приняв его тыльной стороной руки сбросил мяч себе за спину и как только он опустился над несколькими сантиметрами над песком, Свистилов ударил по нему пяткой ноги, чтобы чуть приподнять, а после отправил в полет в направлении соперников, взглянув на капитана своей команды, который только и ждал момента, когда можно сдвинуться с места.***
Запись на экране. Число матча внизу экрана, игра на большом стадионе, где одно появление уже означает, что ты станешь узнаваем: тебя покажут на большом экране, в прямой трансляции, многие увидят тебя и будут везде постить твое лицо — вырезки из матча, нарезки, эдиты, рисовать арты, и т.д. О тебе заявят не только на экране, но и упомянут в СМИ — такое будет означать для твоей персоны грандиозный успех. Каждый застывал от мечт, видя проблеск возможности, которая снилась им долгие годы. Запись на экране в их небольшой комнате, вмещающей больше тридцати человек, воодушевляла тем, что это был шанс. Шанс, который может утереть нос сборной. Самой сборной! Они все сглотнули, пытаясь вернуться из мечтательных идиотов, лириков, в реалистов. Сейчас они смотрели, как играют другие — «Гончие» против японской команды с которой им ещё предстоит сыграть. И один из них был отдельно от всех. Пока большинство членов клуба смотрели запись Совелий сидел в углу, уставившись в смартфон. Он не реагировал на посторонний шум: ни на звуки, ни на шаги, ни на слова. Крестов подошёл к нему только потому, что на этом настояли. Ему не хотелось проверять бледную поганку, которая скоро в стену врастет, будто плесень, но и не хотелось, чтобы это сделал кто-то другой. Он знает, что реакция, которая последует за этим будет очень неприятной. Она оставит осадок, который испортит настроение и выебет весь мозг. Крестов спать потом не сможет спокойно — его будут мучить кошмары о том, что Совелий не с ним. И это раздражало больше, чем просьба проверить дышит ли он или нет. Подойдя к нему, парень сел рядом. На экране смартфона был другой матч японской команды. Совелий неотрывно наблюдал за игрой. Его пальцы останавливали запись, его глаза бегали по монитору, его уши слушали каждый звук. Он проматывал назад, замедлял съемку, смотрел снова один и тот же момент, затем продолжал смотреть запись дальше. Крестов помахал перед его лицом рукой, но тот не отреагировал. Он протянул слово, но ответа не последовало. Он задал вопрос — его проигнорировали. Ему не оставалось ничего другого, кроме как нависнуть над парнем и колко бросить: — Тебе запись какого-то матча важнее, чем я? — на него посмотрели. Уже что-то. В серьезном взгляде он увидел дьявола. — Нельзя. Я занят. Поговорим позже. — сказал Совелий, звуча больше роботом, чем человеком. Лилиан издала смешок. На ее памяти Совелий никогда не отвечал нахальным сокомандникам, которые его пытались отвлечь или как-то расшатать пока он был занят просмотром записи. — Я… это… только проверить не сдох ли ты. — сказал Крестов, испытывая смущение за свои действия. — Проверил? — спросил Совелий. — Да. — Вернись на место тогда. — Совелий указал взглядом на пустой стул в огромной компании. — Это какого года матч? — спросил Крестов, сев рядом с Совелием. — Тысячи девятьсот восемьдесят пятого. Когда Волков играл в составе «Дети Джордана». Он забил решающий гол, будучи на позиции полузащитника. — сказал Совелий. — И я хочу также. — добавил он. — Почему хочешь также? — спросил Крестов. — Ты не он. У тебя не выйдет быть вторым Волковым. То, что на бумаге он твой приемный отец, фамилия у тебя другая. Полагаю, матери. — сказал Крестов, добавив. — Я не хочу им быть. Я хочу просто играть, как он: быть на любой позиции важным. Прелесть универсального игрока именно в этом. Ты не хорош в чем-то одном, ты хорош во всем. — Совелий поставил матч на паузу и отпил из металлической банки несколько глотков энергетика. — А. Так ты итак уже выше своей гениальности. У тебя нет потолка, ты его своей башкой пробиваешь и летишь дальше. — сказал Крестов, швырнув небольшой шарик в стену напротив. Он отлетел и вернулся к нему в руку. Когда он нервничал, то всегда так делал. Его это успокаивало. «Чего я разволновался, как деваха на первом свидании? Между нами нет ничего такого, это просто разговор тет-а-тет. Но, сука, я, блять, пиздец как боюсь ляпнуть что-то идиотское! Крестов, держи морду кирпичом, глаза в желании разорвать и не позволяй сердцу отбивать чечётку от предвкушения игры в паре!» — Крестов взглянул на Совелия. Их взгляды встретились. Слова сами вырвались наружу. — Хочу, чтобы между нами всегда была связь. — Его фраза звучала больше никак предложение об игре в связке, а как предложение для заключения брака. Он звучал, словно влюбленный придурок. — Тебе настолько важно играть со мной? — Совелий любил только один раз, поэтому все слова о любви он воспринимал не так, как слышали другие: либо игнорировал, либо уходил от ответа, либо его мозг выдавал ассоциации со сказанным ранее предложением. Это его защитный механизм от проявления чувств. В этом случае, сработал третий вариант. — Я разрешил только тебе надеть на себя ошейник. Во время игры манипулируй мной, как захочешь. Только победи. — сказал Крестов, выдыхая, что его правильно понял собеседник. — И с чего такой жест доброты, да ещё и по собственной воли? — уточнил Совелий, взглянув на экран телевизора. — Я все тщательно обдумал. Если ты настолько хорош, что перехватывает дыхание и хочется стоять с тобой рядом, то нельзя проебывать такой шанс. Обещаю, что буду послушно выполнять долг напарника и пытаться с собой поладить. За то, что было в тот раз, в гостиной, прости. — Крестов впервые перед кем-то извинялся. Да ещё и искренне! — Я не в обиде, просто ты жуткий собственник. — сказал Совелий. — А я дурак… — он нечасто обрывал фразы. Ему хотелось добавить слово «влюбленный», вот только… в горле это слово встало поперек, произношение букв вдруг забылось, щеки слегка приобрели пунцовый цвет — немного розоватый. Он решил промолчать об этом, словно время было неподходящим. Нельзя сейчас говорить о чувствах, когда победа кажется лучом желания и удовлетворения потребностей собственных. — Господи, да когда вы уже пососетесь? — Свистилов был готов закатить глаза, чтобы фраза звучала эффективнее. — Заткнись, мы просто напарники. — сказал Крестов. Они и вправду ими были, только на поле. В жизни, в реальной жизни, они были едва знакомы. За стенами поля их ничего не связывало; у них не было даже тем для разговора, ведь один — вечно пропадал в себе, а другой — был занят собой. И сейчас слышать эти слова было грустно, ведь Совелий точно знал по кому стучит сердце в его груди, по кому тоскует душа и кого он хочет держать всегда при себе. Ответ очевиден. Этот человек сейчас рядом с ним. — Я пойду покурю, не буду вам мешать. Лили, ты со мной? — спросил Совелий, посмотрев на девушку, которая смотрела внимательно на телеэкран. — Ага. — кивнув, она встала. — Увидимся. — Совелий встал со стула на котором сидел и вышел из душного здания. Ночной воздух был приятным. Он вытащил из кармана пачку сигарет, сомкнул одну в зубах и зажёг фитиль от зажигалки. Запахло едким запахом никотина. Он был похож на жженую вещь. Выдохнув клубок дыма, он посмотрел на Лилиан, которая не курила. Она просто стояла рядом, смотря на усыпанное звёздами небо. — Он тебе нравится, но ты просто трус. — сказала она с холодом в голосе. — А как я могу сказать ему, когда мы даже не близкие друзья? — спросил Совелий. — М-да, помрёшь ты девственной душой. — сказала Лилиан. — Не издевайся, Лили. — буркнул Совелий. — Хочешь кольцо на пальце иметь, умей красить глаза, подбирать каблуки, и делать прочие обольщающие женские штучки. — сказала Лилиан. — Цитата одной дамы из модного мира, но по правде, просто будь собой. Когда придет время, слова сами скажутся. — она поморщилась от дыма с привкусом никотина. — Тебе нравится кто-то? — спросил Совелий. — Мне? Дай-ка подумать… Смотря какой мотив у твоего вопроса. Если речь о том по кому я фанатею, то это ты и Джэкли Стоунс, Джэклс, и Волков, только не говори последнему, а то со стыда сгорю. Если вопрос о том с кем я хочу иметь отношения, то я никого не вижу рядом с собой. Мое сердце ещё не созрело для такого. Не то, чтобы я не готова к отношениям, просто… я не хочу быть, как все. Влюбиться это стандарт общества. Все считают, что любовь — вечная история, но есть люди, которые не любят и живут ради себя. Я девушка, а любить для меня означает быть чьим-то объектом для удовлетворения своих желаний и потребностей. Сама по себе любовь — эмоция, вызванная симпатией, которая вызвана эндорфинами. Это реакция тела. Естество. Но это естество — принимается по разному и вгоняется в рамки, следовательно зачем любить, если я не хочу? — ее глубокие размышления порою были философскими, которые можно было разбирать на лекциях у филологов. — Тоже самое, что и атеизм. Люди не верят во что-то неестественное, чего сами не видели, пока они лично не столкнулись с этим. Фантазия одного — это не история другого. — она подытожила, разминая затёкшие от сидения плечи. — Mommy. — сказал Совелий. — Кстати, я тут недавно начала читать книгу «Война утопии». Так вот, тебе стоит почитать. Я случайно купила две. — последнее звучало подозрительно. Лилиан никогда не покупала две одинаковых книги просто так. — И о чем она? — спросил Совелий, выдохнув дым в небо. — О том, что победа не идеальна в идеальном мире. — сказала Лилиан. — И почему ты решила отдать ее мне? — спросил Совелий, докуривая сигарету. — Мне кажется… эту книгу писали с тебя. Если без столь примитивной причины, то я редко читаю что-то столь мотивирующее и если не нравится — бесплатно отдаю кому-то, но когда начала читать «Война утопии», то я поняла, что эта книга достойна стоять у меня на полке. Если книга у меня на полке стоит, значит Совушка заметит ее однажды и попросит дать почитать, а я не особо люблю делать такое. — ответила Лилиан. — Ты коллекционируешь бумагу, которую сжигают люди для того, чтобы в доме было тепло зимой, а летом шашлыки чем пожарить на мангале. — сказал Совелий. — Что для одного коллекция, для другого — вещь, которую не жалко или разочарование в покупке. — сказала в ответ Лилиан. — Людям нужно куда тратить деньги, они не умеют носить одни туфли три года, ведь любой продукт — коммерция, который делается так, чтобы в него вкладывалось много денег. Например, ты разбила телефон, редкую модель, нашла сервис который может починить. Потратила деньги на дорогу, а телефон не подлежит ремонту и за эту одну фразу ты должны заплатить. Они просто посмотрели в порядке ли твой гаджет и работает ли он. — сказал Совелий.***
Этот момент был грандиозным для них. Игрок под номером пять, зависнув в воздухе на долю секунды, мягким движением голени согнул левую ногу, вытянув правую. Мяч медленно покатился вниз по голени; к ступне и оказавшись возле кончика дождался пока игрок — Совелий Гроб, согнет ступню наискосок, затем он сбросил мяч и легко коснулся его носом, будто лениво отбросил к воротам. Нога ныла от болезненного ощущения. Эта комбинация, состоящая из нескольких движений была совершена им поврежденной ногой. Мяч коснулся угловой штанги ворот, плавно двинулся в бок, обходя сперва низкого блокирующего команды-соперника и затем самого вратаря, резко опустившись вниз, когда вратарь попытался ухватиться за мяч или отбить его, чтобы избежать нежелательного гола; последнего в этом матче. Совелий мягко опустился на поле, а мяч, который он забросил прокатился между ног вратаря. Этот гол был безвыходной ситуацией для людей с высоким ростом. Таймер остановился, громко пища. Время 00:00, матч считается завершенным, судья дунул в свисток. Изменить итог игры уже никак невозможно, гол засчитан. Табло изменилось в пользу «Фукуро»; они победили, показав людям умение стратегии. Показав людям гения, которого они так ждали. Победа, показанная счётом: 2:1. Молчание затянулось. «— Совелий Гроб, игрок под номером «5» забил победный гол. Он забил мяч на последней секунде. На стадионе повисла тишина, дорогие слушатели! Даже гениальный блокирующий с метр пятьдесят ростом не смог остановить мяч, который был продуман до мелочей!» — сказал комментатор, говоря уверенно в микрофон. На самом же деле, он не знал, что и сказать. Совелий поднял вверх руку. Пальцы руки были сжаты в кулак. — Мы победили? — спросила помощница тренера. — Да. Только что случилось чудо. — сказал Волков. — Да где вы его откопали? Это же будущее золото страны. — с удивлением сказал один из репортеров. Команда «Фукуро», игроки, что стояли на поле не могли поверить своим глазам. Они действительно победили. Рискованный гол, который он забил, очевиднее всего был сделан интуитивно. В неком состоянии безумия, в неком состоянии отчаянности. Гол, который невозможно предсказать, ведь мяч нужно правильно забить, чтобы он не отскочил за пределы линии. — Я же сказал, что мы победим! — крикнул оглушительно Совелий, приводя всех в чувство. — Неужели рад только один я?! — добавил он, сдерживая волнение, которое его охватило впервые. Ему было страшно. Он совершенно не знал куда и как полетит мяч, это было сделано чувством, основанным на интуиции. Его тело двигалось само, его тело было отдельно от сознания. Ноги, руки, взлет, поза, и прочее — он сделал это неосознанно. Иначе, как «удача на моей стороне» не назвать. Болельщики начали аплодировать, не веря победе над Японией. Немыслимо и вкусно — таким был гол, приведший всех в ступор. Особенно того, кто принес победу. — Победа, капитан. — сказал Свистилов. — Да, победа. — Будут, скорее всего новостные заголовки такими: «Со дна турнирной таблицы, выходят на кубок ЧМ», «В них никто не верил, но они совершили невозможное», «Отбросы поднимаются»… — сказал Свистилов, не оставив шутки в стороне. — Посмотрим. — Крестов был сдержан, но его губы были поджаты. — Теперь можно домой. — похлопал его по плечу Лилиан. — Теперь можно выдохнуть. — добавила она. Совелий держался из последних сил. Его ноги дрожали. Они становились ватными и появлялось легкое онемение. Спустя минуту он упал на мягкий песок, медленно закрыв глаза. Его энергия иссякла, разум начал затуманиваться. Нога разнылась сильнее. Он заснул.***
Он кричал, запиравшись в кабинке туалета. Он кричал так, что горло начинало болеть. По его щекам текли слезы. Слезы горечи от ощущения першения и ожога. Это было последствие крика. В руке он держал складной нож, который украл из конфискованных предметов в кабинете психолога, которого в сиротском приюте должен был посещать после неприятного инцидента, в котором не просто пострадал ученик. Он умер. И не просто умер, а оставил после себя след, который Совелий никогда не сможет забыть — ужасный шрам, напоминающий ему, как тяжело было; как страшно было видеть отчаянность и доказать несправедливость. Лилиан искала его. Она была единственной кого волновала пропажа Гроба. Совелий поднялся с пола, взглянул на свое изможденное лицо, кашляя. Он задыхался от слез, которые душили. Протянув руку к крану, он открыл его. Вода начала течь. Поднеся руку к ней, он завороженно смотрел на стекающую с руки кровь. — Будто очищение. — произнес с хрипотцой в голосе парень. «— Жизнь не так сладка, как ты думаешь… у тебя никогда не будет семьи. Как только псевдо-родители узнают твой секрет, ты будешь не нужен им, ведь все мечтают о нормальных детях. Детях, которые смогут сделать потомство, оставить после себя наследников. Таким, как мы — здесь делать нечего. Поэтому остаётся умереть с улыбкой на лице.»***
Совелий проснулся на диване в клубе-караоке. Его разбудила фальшивость нот. Кто-то из команды пел ужасно песню «Отпускай» Три дня дождя. За столом была куча еды и напитков, которые уже успели прилично так съесть и выпить. Гроб в недоумении посмотрел на Волкова, который выкуривая сигарету, запивал ее бокалом пива. Волков посмотрел на него, сделал затяжку и сказал с довольством в глазах: — Победу празднуем. — М-мг. — ответил Совелий, пытаясь настроиться на общий лад. Он перевел взгляд на центр комнаты. Лилиан танцевала и подпевала, улыбаясь своей обычной улыбкой. — Хорошо спалось? — Не очень, видел во сне отрезок прошлого. — сказал Совелий. — За счастьем следует и горе. Сегодня мы победили, завтра можем проиграть. Ты отстранен от тренировок на две недели. — оповестив, тренер сделал затяжку. — Продолжишь тренироваться с такой ногой, рискуешь вообще перестать быть сэккоистом. — добавил он, указав на Совелия. — Знаю. Но мне хотелось сегодня сыграть. — сказал он в ответ. — Я позволю тебе быть на поле во время тренировок, но только в качестве наблюдателя. Кто знает, может твои глаза смогут увидеть новую стратегию. Запомни каждое движение, которое сделал сегодня. Воспроизводи его заново и оттачивай, когда нога будет в порядке. Однажды оно может спасти плачевное положение на поле. Интуитивные голы и способы обойти соперника самое важное в этой игре. Они делают то, чего никто не ожидает, а удача улыбается тем, кто рискует. И приходит к тем, кто готов пойти на риск. — Волков потушил сигарету, отпил из бокала пиво и заел его чипсиной. — Хорошо. Я понял. — Гроб налил себе сок в пустой стакан. Он взял кусок пиццы и начал есть его, смотря на то, как веселятся товарищи по команде. — Иногда полезно не думать и просто расслабиться. — сказал Волков. — Считай эти две неделе внеплановым отпуском. — добавил он с пониманием. — Почему ты нас усыновил? — спросил Гроб, прервав молчание. Волков потушил сигарету и оставил окурок в пепельнице. — Я искал талант и в тот день, на берегу моря, увидел вашу игру. — Совелий ожидал услышать не отговорку, а реальную причину такого поступка. — Я… не могу принять это как ответ. — Выразив мысль вслух, он отвёл взгляд в сторону окна. Близилось вечернее время. Небо начало темнеть, а улицы 8наполняться людьми, которые либо куда-то спешили, либо гуляли, наслаждаясь временем вместе. Их же отношения ограничивались тренировками и подготовками к матчам, приемный отец был плох в таких вещах. Да, он дарил подарки, но они были необходимы для спортивной карьеры — книги, атрибутика, одежда, и прочее. Волков никогда не был им отцом, несмотря на свою любовь к им — двум потерянным детям, желающим разрушить стандарты и стереотипы спортивного мира. Иногда хочется, чтобы родитель, пусть и приемный, хвалил их не только за достижения в спорте; за победу, храбрость, ум и стремление быть лучше, но и был им тем, кто способен подарить родительскую любовь и заботу, как это делают любящие the i mean родители. То, что он рядом или жив — всего лишь отрезок времени. Он должен быть «на одном уровне» с ними, чтобы сохранить в памяти моменты, которые будет сложно забыть. Например, поход в кино или просмотр фильма, простое объятие… мелочь, а ведь приятно! Волкову недостает этого: он не может дать им то, чего когда-то сам был лишён, ведь, насколько Совелий помнит, Волков боится кого-то просто любить. Он ребенок того времени, когда родители боялись за детей, а взрослые люди боялись за семью. Даже роль дяди у него плохо получается для родного племянника, хотя тот относится к этому с пониманием, говорит, что Волкова воспитала смута, происходящая в период с 90-тых по 2000-ные года и, что в этом времени он потерял то, что больше всего ценил. Эта потеря стала шрамом, не зажившей раной и платой за то, что он поднялся по лестнице славы на пьедестал легенд. — Я перестал уметь заботится о близких, когда все они погибли. Я опасаюсь, что мое проявление любви унесет в могилу и вас, поэтому и даю тебе внеплановый отпуск. — сказал Волков, прося прощение взглядом за. свою неполноценность, как приемного родителя. — Наши родители, биологические, отреклись от нас и бросили на произвол судьбы. Мы два бесполезных безродных отпрыска, которым посчастливилось быть усыновленными тобой. Ты вдохновил нас быть теми, кто мы есть. И пускай тебя заботит лишь воспитание нас, как талантливых спортсменов, ты остаешься для нас отцом. Просишь меня не забыть гол… — Совелий сжал пальцы в изящные кулаки. — Тогда я попрошу, взамен, папаша чертов, быть для нас отцом. Не только на поле, как тренер. Иногда просто, как сейчас — говори с нами и проводи время. — Совелий увидел мимолетную улыбку. Его рука потянулась к нему и притронулась к пушистой копне волос. Пальцы проскользнули через вьющиеся рыжие локоны, согнулись. Он начал поглаживать его густую, мягкую шевелюру. — Спасибо за доверие ко мне. И кстати, колись давай, малыш, кто у твоего сердца фаворит? — Совелий смутился от нежного прикосновения к своим волосам. Отцовские руки были полны нежности и любви, сопровождаемой беспокойством о его будущем. — С чего ты взял, что мое сердце кто-то пленил? — спросил Совелий, глянув на Крестова. — Так… ведь оно… у тебя на лбу написано. — произнес Волков весьма прямолинейно. Совелий пусть вида и не подал, но смутился тем, что его чувства настолько очевидны. Волкову хватило одного взгляда, чтобы понять, что он испытывает симпатию, которую сам до конца не осознает. Симпатия выражается в благодарности за проделанную работу; за то, что ему позволили рискнуть те, кто жаждут Олимпа. — «Сейчас они смело празднуют, смеются и воля их живёт вечно, покуда есть на Свете пылающая душа, что море бороздит, что гордо перешагивает через огонь и воду, что смеётся, сметая со свету ту тьму, что приходит к каждому.», цитата из стихотворения Пауэлия Белова. — сказал Волков с задумчивостью во взгляде, стряхнув в пепельницу пепел от сигареты. — «Чем раньше истину познает верный, тем раньше поглотит его неверность: прозреет ангел и почернеют крылья; закроет уши он от крика, что пронзительной стрелой пронзает дьявольское сердце. Тот Рай, что описан с детства, его Эдем; край родной и лик прекрасного забвенья — всего лишь ложь, услада глаз. Воистину Эдем жесток; кровав и правит им тот Бог, что создал весь обман. Прекрасный Сад и есть тот самый Ад, ведь любовь в нем угасает и месть тотчас же побуждает. Шепчет, как змея, обвив все тело: съешь плод и станешь ты мудрее, но ангел, что на глазах других сгорает в черном пламени, корчась в страдании: на казни, где лишают даже крыльев, тихо шепчет, чтоб услышал только Бог: — В любви есть тайна божья, но замысел ее не ясен. Греховным я был назван за то, что полюбил того, кто мне во снах являлся. Я в Ад уйду, к нему, а ты, О, Боже! , чтоб не любил, раз это грех, вырви сердце мне и душу, чтоб больше не чувствовать ту блажь и наслаждение, что мне дарил любимый мой, о, демон! Вырви же, да осуди меня ты поскорее, чтоб больше не страдать по тем, кому неведомо как сильно я скучаю и брежу встречами наедине!» Вячеслав Баслицкий, «Влюбленный ангел в казни час». — сказал Совелий. Волков научил его и Лилиан говорить строками из стихов. Как человек, живший в СССР он знает, что такое «спасать свою шкуру от глаз и ушей в стенах», потому посчитал, что поэтические строки могут сказать о чем-то, подчеркнуть информацию и данные, осведомить так, чтобы понял собеседник напротив. Столь хорошая вещь оставит за собой лишь раздумья для других. Те, кто следят за ними могут подумать о том, что эти двое соревнуются в знании поэзии, а большего и не нужно. Впрочем, Баслицкий в выборе Совелия, как ответ на заданный ранее вопрос был очевиден, да и субъект его чувств был на поверхности. Волков не дурак, когда дело касается не ставок или споров, потому и заметил это раньше других. Взгляд. Да, у влюбленных он именно такой. Правда, сам юноша еще не до конца осознал собственные чувства, оттого и не хочется лезть в его сердце, как тренеру. Как отцу ему хочется сберечь этот взгляд, сберечь тепло, которое начинает зарождаться в эту прекрасную младую пору. Однако, сам он страшиться давать советов, ибо тот, кто был дорог его сердцу — давно уже лежит в могиле. И ему известно, что забытое чувство, постепенно открывающее сердце Гроба другому, покрытое ранами от потери, закроется, как только любовь сыграет с ним вновь злую шутку. И Волков сделает все возможное, чтобы этого не произошло. — О-о-о, высокая литература. Баслицкий мастер своего дела, его стихи — рай для фантазии. Рай для пианиста, скрипача. Строки ложатся на инструмент и получается великолепие. Хотелось бы мне Баслицкого застать при жизни, но, увы, мы существуем в разном временном отрезке. — сказал Волков. — Выбрав именно эти строчки, ты лишь подогрел мой интерес. Ну, и кто украл вновь твое сердце? По кому оно в груди стучит? — спросил Волков. — Не скажу. — кратко ответив, Совелий вновь взглянул на Крестова. — Идём тусить, Совушка. — Лилиан, подошедшая внезапно, взяла Совелия за руку и потащила на танцпол. Волков проводил их с отцовской улыбкой на лице, пожелав приятного веселья. Сегодня серьезный всегда Волков может сбавить обороты и дать себе расслабиться, наблюдая за молодежью, которая отдаленно напоминает ему прошлые годы ушедшей молодости, хотя с этим он не согласен. Неважно каков возраст по паспорту, внутри человек остается ребенком. Взрослые, что теряют его за ежедневной рутиной — дураки, ведь именно внутренний ребенок и есть средство для вечной молодости. Танцевать твист даже в сорок или восемьдесят лет — вот, что значит быть горячим юношей в расцвете последних сил. Он плохой отец, не скрывает этого. Он плохой дядя. Но отчего-то, что Лилиан, что Совелий, что Ян — равняются на него. Единственная хорошая черта в нем — его известность, как игрока и тренера. Весь мир будет жаждать завладеть его игроками только потому, что сквозь жестокую борьбу прорывается игрок, чей рост является идеальным для того, чтобы показать насколько вкусное шампанское после победы. Пока они празднуют, пока здесь звучит смех, журналисты вовсю печатают статьи, которыми с утра будет полон интернет, газетные лавки, журнальные стенды, книжные магазины и почтовые ящике. Остается вопрос: на какой газетной полосе им выделят место? Волков посмотрел в окно, сделав последнюю затяжку. Он потушил сигарету и встав с дивана, произнес: ― Паршивцы, веселитесь пока вам это дозволено. По возвращению, мы отправимся в недельный лагерь. Будете батрачить у меня до потери сознания. ― лицо тренера не вызывало доверия и давало понять, что они пройдут не тренировку, а курс по выживанию в дикой природе. Блеск в его черных глазах давал понять, что они познакомятся с демоном, который знаком уже троице — Крестову, Свисту и Этюду. С их лиц пропала улыбка. Они трое, как и все остальные, не были уж в столь веселом настроении. По их телам пробежались мурашки. Они вспомнили тренировку перед матчем, когда из последних сил, задыхаясь, устав и еле соображая, продолжали пытаться отнять мяч у озорной Лилиан и хитрого тренера, чья проницательность, наблюдательность и осторожность, а также умение обманывать врага — за годы не утратили себя. Они могли сказать в один голос: «Даниил Волков — игрок «Дети Джорадана», золотой состав», что значило, что он остался мастером до которого им еще ой как далеко. В повисшей тишине раздражен был лишь один из них — тот, кто должен наблюдать издалека из-за травмы. Совелий завидовал им, но неделя на свежем воздухе вселяет предчувствие, что стоит ему воздержаться от тренировок и наблюдать за тем, как приемный отец-тренер гоняет их. Волков усмехнулся и сев обратно на диван, расслабленно откинулся на его спинку. Совелий вновь ощутил удар прошлого. Перед глазами была картинка. Эпизод, как он наносит себе шрам. Видеть облегчение на его лице от пореза, сделанного канцелярским ножом, было досадно. Он как-то спросил зачем тот поступает так, а ответом ему были следующие слова: «— Все, что я могу — наслаждаться болью, это моя единственная отдушина в этом ебаном мире». Косяк закурен, дым выстраивается вокруг его силуэта. Он, Василий Кротов, подросток, кучерявый парень с тоскливо-мрачными глазами, был для окружающих «ребенком, которого не спасти». Так в детском доме, в котором он рос до усыновления, называли «потерянных» детей. И под это понятие гребли всех. Совелий, будто. смотрел в зеркало, ведущее в прошлое. Он видел, как сигарета тлеет, а вместе с ней душа ребенка. Кажется, этот вдох будет последним. Для него… Совелий переменился в лице. В тот день, он вспомнил именно это. В этот, чертов, замечательный день, он вспомнил, как впервые увидел человека, вносящего себе боль. Руки — столь красивые руки, были украшены уродливыми шрамами. Некоторые из них были совершенно свежими; особенно тот, что был сделан несколько минут назад. В опустошенных карих глазах с оттенком багрового отлива, отчаяние разливалось твердеющими льдинами, радужки, что раньше блестели на свету, затухали, подобно свече, пламя которой потухло само по себе: может от ветра, может от движения руки, или от вздоха. Ему казалось, что он сгорает в агонии. Загнанный в рамки агнец, лишенный чего-то светлого, поглощенный демонами мира, который никогда никому не понять. Василий Кротов — так молод, но так стар. Из-за раннего взросления. В детском доме дети вынуждены взрослеть — это неоспоримый факт, неважно сколько лет тому, кто растет в приюте, — все они уже большие птицы, покидающие родительское гнездо. Даже Совелий, смотрящий на него, видит в нем не подростка. Он видит в нем взрослого человека, который поступает весьма глупо. Боль, что причиняет удовольствие это телесное наказание, подобное наркотику. И самое страшное, что простой порез сегодня — завтра может быть прыжком с крыши; действие, чтобы облегчить страдание собственного разума. — Мне тебя не понять. — сказал Совелий ему. — Как и мне тебя, хотя мы похожи. Я вижу, что ты спортсмен и слышал тот разговор в кабинете директора. Тебя не взяли в команду, посчитав твой рост — опасностью. — сказал Василий. — Ты чувствуешь раздражение, верно? — Со мной часто такое бывает. — Совелий ощущал, что стоит ему протянуть руку и он может улыбнуться, а в глазах появится сияние. Он может снова ожить, если попытаться поладить с ним. — За вон той стеной живёт девчонка, которая сбегает на пляж в тайне от других. Ее зовут Лилиан, но никто из здешних не пытается и пальцем тронуть ее. Она демон во плоти. Ходит слух, что она дружит со Смертью. — сказал он, докуривая сигарету. — Курить запрещено, но… — Лилиан. — возле Совелия возникла девушка, о которой ранее упомянул странный парень, курящий на подоконнике. — Совелий. — представился в ответ тот. — Совелий Гроб. — сказал он. — Лилиан Орлеан. — ответила она. — Будешь дружить со мной? — На ее ногах были ссадины и пляжный песок. На одежде были пятна грязи, а волосы вспотевшими. Еле видные мозоли, которые трудно рассмотреть в тени, падающей на ее грязные ноги, были такими же, как у него. — У нас есть кое-что общее. Ты же тоже играешь в сэкко? Покажи мне дорогу на пляж, я помогу тебе с тренировками. — сказал Совелий. — А у тебя умный котелок. Почему ты не боишься меня? Обычно те, кто живут в этой комнате бегут от меня. — сказала Лилиан. — А старшаки делают вид, что уважают. Они распускают слухи о тебе, Лилиан, говорят, что ты русалка или морской демон, потому каждый день ходишь на побережье. — сказал Василий. — Ты просто ребенок. Те, кто зовут тебя демоном сами такими являются. Не страшно, если ты сильнее — страшно, когда не можешь ничего сделать и не видишь выхода из ситуации. — Лилиан улыбнулась. — Да, верно. Шторм утихает, когда море перестает волноваться. Сегодня ночью встречаемся в конце коридора. Я покажу тебе путь к будущему. — сказала Лилиан с улыбкой на лице. — Странная вы всё-таки парочка. — сказал Кротов. — Оба чокнутые, повернутые на одной идее. — добавил он. Совелий подошел к нему и посмотрел взглядом, которым никогда не смотрел ни на кого. Лилиан почувствовала мороз по коже. Холод в комнате нарастал. Один его взгляд вызвал улыбку на его лице. Презрение и отвращение, возбуждающе. Кротов чувствует это. Он обвился вокруг его шеи, выдохнул дым сигареты, которую сомкнул в губах. Уже окурок, который жалко выбрасывать. Он прошептал ему: — Именно потому я о вас хорошего мнения. Вы такие же, как и я. Запомни одно, Гроб, в этом гребаном мире, на Олимпе сияют лишь сумасшедшие ублюдки. Совелий был таким. Он был ублюдком, который по-настоящему стал эгоистом, когда впервые коснулся мяча. Первая встреча, оставившая осадок, что на него повесили ошейник и ярлык, выжигала на сердце рану, которая болезненно ныла в шраме. Всего лишь кусок, обломок воспоминания. Совелий вышел из клуба. Ему не хватало воздуха. В дыхательных путях будто что-то застряло. То ли комок, то ли кость. Он вдыхал свежий воздух и вытащив из кармана сигарету, закурил ее. — Блять. — произнес он, выдохнул дым. — С тобой явно что-то не так. — констатировал очевидный факт Крестов. — Выглядишь так, будто вот-вот заплачешь. — добавил он, прикурив в наглую сигарету от сигареты Совелия. Он нагнулся, поджог пепел от сигареты, которую только что зажгли, сомкнув в губах. — Ты вышел, чтобы меня утешить? — спросил Гроб. — Да нет. — ответил тот. — Я покурить просто вышел. Организм потребовал дозу никотина. — сказал Крестов в ответ. — М-м. — протянул Гроб. — Знаешь, однажды меня назвали сумасшедшим ублюдком. И тот, кому принадлежат эти слова, сказал, что только сумасшедшие ублюдки достигают вершины Олимпа. — Совелий выдохнул дым. — В таких случаях, когда вспоминаешь прошлое, нужно выпить. — Крестов был уверен, что водка — лекарство от всех болезней, а пиво — святая вода, способная оживлять и исцелять, а вино — нектар, удваивающий силу и дающий силы на то, чтобы горы свернуть. Такую логику Совелий не в силах понять. Он далек от употребления алкоголя, но если рассматривать энергетические напитки, как его заменитель, то да, он лучше выпьет их и будет думать, вытесняя мыслями об игре — все, что делает сердце тяжёлым. — Я не пью. — ответил Совелий. — Тогда, могу предложить это. — Крестов вытащил сигарету изо рта, наклонился к уху Совелия и укусил его за мочку. Гроб нахмурился. — Хватит. — он толкнул его локтем в ребра, насильно отпихнув от себя. — Малыш, это было «поздравляю с победой». — Крестов поцеловал его в щеку. Легко и быстро. — Нахрен оно мне сдалось? — Крест положил свою ладонь на его голову. Он взъерошил итак непослушные волосы ещё больше, просто гладя кудри Совелия. — Гроб, ты нужен не только команде, но и мне. Без тебя, я ж не достигну короны. Кто обещал надрать всем эгоистичным ублюдкам-сэккоистам задницу? — Слова Крестова были холодным освежающим дождем, или роялем, упавшим с третьего этажа. Оно привели его в чувства. — Не говори таких громких слов, придурок. — буркнув, Гроб выдохнул дым в небо. — Если не сможешь взлететь, я подброшу тебя в воздух и последний гол станет твоим. — Гроб смутился. — Спасибо, но я в порядке. Моя травма не настолько паршивая, но скоро заживёт. — Крестов решил побыть придурком ещё немного и выпалил: — Конечно, до нашей свадьбы любая рана заживёт, мел-ко-зав-рик. — Гроб захотел снять с ноги ботинок и кинуть им в Крестова с высоты птичьего полета, но он решил притворится, что не слышал его слов. — Молчание знак согласия. — сказал Крестов, добавив. — Идиот. — Совелий вошёл обратно в клуб, потушив сигарету и убрав его руку со своей головы. «Сегодня я увидел новую твою сторону, которую больше не позволю никому увидеть. Впереди нас ждут не только взлеты, но и падения. Японию мы одолели, осталась последняя игра, чтобы войти в список отборочных. И то, что ты ранен — меняет все. Ты не сможешь принять участие в тренировке, а следующий нас бой можно назвать риском. Бесит, что ты что-то понял, играя без меня, но я не останусь в позади. Я побегу за тобой вслед.» — Крестов затушил сигарету и выбросив ее в мусорник, вернулся обратно в клуб. Шумная ночь продолжалась. Лилиан вовсю орала под караоке, а Совелий наблюдал за тем, как она веселится. Он чувствовал, как энергия понемногу покидает его и он рухнул на плечо Крестова, который по случайности (нет) оказался рядом с Гробом. Обняв его, Крестов расплылся в любящей, нежной улыбке. Ему определенно ударил в голову виски, ведь он смотрел на его упавшее без сил тело, с любовью. — Запрещаю. — прошептал Крестов сам себе, сдерживая порыв оставить его в своих объятиях навсегда. Он, как настоящий мужчина, взял его тело на руки и отнес на диван, на котором Волков застыл в задумчивости. — Уже вырубился? — спросил Волков. — Да, тренер. Он заснул. — подтвердил Крестов. — Н-да… кто б мог подумать, что вы двое продадите? — Волков посмотрел на Крестова, который с аккуратностью положил чужое тело на диван. — Мы не друзья, тренер. Всего лишь партнёры. — озвучил капитан «Фукуро». — С сердцем не поспоришь, юный друг. О знай, что сердце твое стучит и плачет, когда мечтает встретить искренность в другом: в душе себя не чает, других в упор не замечает. Лишь по тебе, лишь по тебе стучит и плачет, когда не вижу я тебя в толпе среди прохожих. — Волков произнес, выпив немного вина из бокала. — Если это совет, как не быть дерьмом, то я воздержусь от его использования. — сказал Крестов. — Это о любви, стихи забытого времени. Ах, какие годы были! Если бы я мог изменить природу своих чувств, я бы уже давно это сделал, но даже спустя много лет, я все ещё помню имя человека по которому бьётся мое сердце. — сказал Волков. — К чему мне это знать? — спросил Крестов. — Ты уже пьян, тренер? — капитан «Фукуро» считал их равными, да и Волков не так стар, чтобы ему «выкать». — К тому, что вы двое — скандал и сенсация для журналистов, эдакий проблемный дуэт. — сказал Волков. — А теперь заткнись, не перебивай, и слушай. Внимательно, слушай. Как бы тяжело не было в будущем, не предавай свое собственное сердце и делай все ради улыбки близких, ведь однажды она может исчезнуть с их лиц. Защищай и цени человека, которого любишь больше всего. Держи руку того, кто рядом — крепко, бережно, до самого конца столь короткой быстротечной жизни. И не забывай, что любовь усиливает продвижение к мечте. Это я к тому, что наш мир полон всякого дерьма, а эта страна тот ещё ад. — сказал он. — Совушка снова дрыхнет… — Лилит вздохнула. — И так всегда, когда другим весело. Его ничего не интересует, кроме сэкко. — она посмотрела на капитана. — Чего? — Да так, вспомнила сказку про спящую красавицу. Только в его случае, все наоборот. Черновик ещё в разработке и я надеюсь, что в конце будет хороший финал. — Лилиан тыкнула Совелия в щеку. — В смысле? — До людей, зацикленных на серии побед и поражений команды, реально так туго доходит смысл некоторых чувств. Как вообще устроены настройки вашего сердца?! — она выражалась расплывчато, отчего ее слова казались окружающим загадками. Иногда даже ребусами. Чтобы понять, что она хочет донести, необходимо было думать, но в разгаре вечеринки, под действием алкоголя, хотелось побыть чуточку тупым, идиотом, придурком отжигать на полную. Даже в случае, когда победа незначительна. — Я нормальный, обычный человек. — сказал Крестов уверенно. — Да, все нормальные люди — те ещё психи. — заключила Лилит, основываясь на том, что Даниил Крестов не итальянский любовник. Он не страстный жаркий мексиканец в сомбреро и уж точно не жгучий перчик чили. Он обычный взрослый идиот в любовных делах. — Просто скажи по-русски, нормальным языком, чего ты от меня хочешь. — сказал Крестов. — Мелочь. — Ц...Ну… это… я всего лишь хочу, чтобы вы двое не расставались никогда. — Девушка улыбнулась. — И кстати, сова сидит на Совелии. — добавив, она уставилась на белую сову. — Ты перепила. — тренер посмотрел на грудь спящего Совелия. Не было там никакой совы. «— Когда кто-то нуждается в ком-то все происходит само собой. Научить любви невозможно.» — произнесла белая сова и исчезла. Лилиан погрузилась в минуту задумчивости. Она, конечно, знала, что есть в мире чудеса, но поверить в призрачную сову было просто нереально. Может, она действительно перебрала с выпивкой, хотя всего лишь выпила небольшой бокал, чтобы немного развеять мысли. Обдумывая слова, сказанные ею, она пришла к выводу, что это был совет свыше и намотала их на ус. После минуты молчания, ее лицо озарила широкая улыбка и она вернулась к парням, что орали под ритм песни, игнорируя ноты. От их «пения навеселе» даже глухой бы оглох. Вечеринка понемногу подходила к концу. Пьяные спортсмены: в стельку, не очень, с реакцией тошноты на количество выпитого алкоголя и позывами бегать в туалет по пять раз за несколько минут, вышли из помещения клуба, оставив за собой приличный бардак. Они прошли к парковке, сели в автобус и их лица изменились. Веселье внезапно исчезло. Головная боль мгновенно испарилась. Повеселились и хватит. Сейчас они поедут обратно, в Ярыщинск, где победу начнут праздновать с другого: с ночи, которая закончится только к утру. Иными словами, будут оттачивать то, в чем хороши. Ведь сегодня они видели, как один гол может изменить историю. Стали свидетелем парадокса мира сэкко, ошеломившего даже игроков, ставших болельщиками на трибунах. «Все ради гола». «Еще одна победа и мы сможем сыграть на языке мира». «Финал ЧМ ждёт нас». В тишине, опустившейся на автобус мыслями только о победе, грезами о шансе сыграть на поле и недовольством собой, был слышен даже воздух. Серьезные парни сделались более серьезными, а единственная девушка в их команде, как игрок, приобрела более четкие очертания дьявола. Их тут было двое, на самом деле. Только второй олицетворял собой угодника Фортуны. Сама Богиня улыбалась ему!..