Перекрёсток имеет значение

      Егор встал с колен, похлопал друг о друга ладони и обтёр о джинсы. Грязь тут же полилась с них чёрными ручьями — её толкали капли крупного дождя, который барабанил по Егору, по сорняку и листьям редких деревцев вокруг. Он лил уже который час, и вымочил парня насквозь, пока тот ковырялся. Егора это, впрочем, совсем не волновало. Он поднял с земли столовую ложку, посбивал с неё комья липкой грязи и подставил вместе с руками и лицом под ливень.              — Твою мать! — вдруг выругались сзади, и хотя дождь шумел, заглушая звуки города, Егор услышал это чётко как в наушниках.              Он вздрогнул и обернулся. Выпучил глаза на низкую фигурку, ковыляющую к нему в ореоле капель — они бились о сбившуюся шерсть костистой спины и отскакивали в разные стороны. Какой-то кривой и неказистый, ободранный и тощий, брёл к Егору пёс, вспахивал землю и путался в траве одной лапой, волоча её, какую-то иссушенную, следом.              — Это ж надо было додуматься! — снова раздался голос в голове Егора, а дворняга открывала пасть синхронно словам.              Парень не сомневался в том, что пёс этот — сам по себе, и говорит именно он, но последняя крупица разумного заставила всё-таки юношу усомниться, всмотреться в темноту в попытке выглядеть хозяина. Ни души, только собака. Уже вся мокрая и совершенно обычная. Она не могла похвастаться ни подозрительными холмиками на лбу, ни хвостом-стрелочкой, ни даже инфернально горящими глазами. Псина псиной.              — Зонт где? — спросила она, остановившись напротив, шагах в двух по человеческим меркам. Голос не женский и не мужской, но человеческий, без шумов и примесей, звучал вроде из пасти, а вроде сразу в голове.              — Нету… зонта… — заторможенно отозвался Егор, глядя зверю в рот. Даже не отозвался — подумал, но этого вполне хватило.              Пёс вздохнул убиенно.              — Получше погодку выбрать не мог?              — А вы…              — Я. Кто ж, мать твою, ещё. В такой-то ливень!              — Вот… поэтому я и выбрал… ливень.              — Хоспади, за что мне такие избиратели, — собака снова вздохнула и принялась себя осматривать, цокая недовольно языком, как собаки, должно быть, уметь не должны. И каждый этот цок вибрировал в затылке Егора, будто звон колокольчика.              — А вам… вам такое можно говорить?              — Что?              — Ну, про го́спода…              Собака закатила по-человечески глаза.              — Тебе же можно. А мне вообще всё можно.              — Ладно…              — Ну, так и будешь пялиться, или перейдём к делу?              — Я бы ещё попялился…              — Было бы на что.              — А почему… почему вы собака?              — Это ты у меня спрашиваешь? Скажи спасибо, что не комар! Как бы я до тебя вообще долетел по такому дождю, а? В кромешных ебенях… Где мы, в Иркутске?              — В Москве…              — Хоспади, ну и дыра!              — Да харе гос… господствовать, нехорошо как-то.              — Пацан, ты мне душу собрался продавать и параллельно нотации читать? Давай уже к делу.              — Ну… Ладно… Слушайте, а вам не нужно, ну, там, рога иметь или хвост какой-нибудь колючий? А то вы, ну, собака как собака.              — То есть мало того, что ты не впечатлён одним фактом моего существования, тем только, что ты стоишь и лясы точишь с грёбаной псиной, ты ещё и недоволен чем-то?              — Не, не! Всё супер, но… Я ждал кого-то покруче… Может, и без рогов, но… Не знаю. Для начала человека. Но если собаку, то… Хоть посолидней. Знаете, дымящуюся хотя бы.              — Нихера себе запросы! Хочешь — соответствуй!              — Я ещё не умею быть собакой! Тем более крутой и демонической.              — Да всем похер, кто ты. Ты где?              — Я где?              — Ага, гений, стоишь ты где?              — Ну, на земле. А-а, — Егор расплылся в заговорческой улыбке, — на перекрёстке.              Пёс фыркнул, прочищая от воды нос, чуть-чуть погнутый куда-то не туда.              — На перекрёстке он стоит, ага. Ты, мать твою, на тропинке собачников!              — Ну и? Вот тропинка, и вот тропинка, а вместе — перекрёсток.              — Перекрёсток, мать его… Ущербный ты выбрал перекрёсток, пацан! Вот и не удивляйся, что пришёл к тебе кто-то ущербный. Я, конечно, велик, красив, сексуален и всемогущ, но силы мои ограничиваются приложенными к вызову усилиями. Ты, вот, совсем что-то не постарался.              — Да в смысле! Я уже тридцать второй клад закапываю на тридцать втором перекрёстке, а вы только сейчас явились.              — Ну что ж, поздравляю, на тридцать второй раз тебе не наврали с инструкцией. Тебе повезло, вообще-то, что не на сто тридцать второй, вы ж человеки обожаете напиздывать друг другу. В книжках особенно.              — Никаких книжек, только интернет. Эзотерические форумы.              — О, ну вообще тогда сам хосподь-бох на твоей стороне. Давай уже, по сделке и разойдёмся. Мокро.              — Да погодите вы, не каждый день я с демоном-собакой встречаюсь! А что, если бы я вас на шоссе вызвал, вы бы в виде ламборджини приехали?              Пёс поднял переднюю лапу и крутанул у виска. Свистнул, но не собачьими губами — в ушах Егора.              — Знаю я одного придумщика, конечно, — пёс прокашлялся, — но биологические формы нам как-то привычней. Людишки, вообще-то, привычней. Но тут… Мне бы и на карлика в коляске сил не хватило.              — А на кота? Могли бы хоть котом на четырёх лапах прийти…              — Ты, щенок, меня учить будешь? Коты, к твоему сведению, тяжелее человеков делаются. Ну времена! Ещё вчера, ах нет, для тебя-то это было лет сто назад, передо мной на колени падали, а тут!..              — Я бы упал, если надо. Но тут грязно. Хотя, не то что бы уже есть разница. Скажите, в общем, если надо. Слушайте, а…              — Заткнулся! — рявкнул пёс. — К делу, или я ухожу, откуда пришёл.              — У вас там, наверное, тепло и сухо, да?              Пёс снова закатил глаза и было развернулся.              — Погодите, стойте! Всё, всё, к делу. Вы ведь заберёте мою душу, да?              — А ты отдаёшь?              — Нет! Это же обмен.              Пёс пожал выпирающими лопатками.              — Так вот, вы мне желание, а я вам душу, да?              — Допустим.              — А что значит вообще отдать душу? Это я просто гарантированно в ад попаду? Или душу съест кто-нибудь, вы, например, или я буду служить вам после смерти? Или что?              — Тебе такого знать не положено.              — Как-то нечестно.              — А ты не в булочную пришёл, пацан. Ты стоишь перед четырнадцатым сильнейшим дьяволом Ада.              Егор прыснул, и пёс в ответ зарычал. На звук слабо и хрипло, даже как-то несчастно, но совсем иначе в голове мальчишки. Там это был рык сотен адских псов, если не церберов, если не самих дьяволов.              — Извините! — пролепетал Егор, пятясь.              — Не извиняю. К делу.              — Л-ладно!.. Я э… Для начала. — Егор выпрямился и стряхнул с лица воду, ничего не изменив. — Я пока не договорю и не скажу «по рукам», ну, или «по лапам», сделка не рабочая, ясно?              Пёс не реагировал, но на морде его Егору померещился подозрительный скепсис.              — Я это для своей безопасности говорю, ну, чтобы всё было честно.              Пёс не реагировал.              — Скажите «да», и я продолжу!              — Да хоспади, да.              — Хорошо! Так вот, — парень выдохнул. — Я хочу суперспособность. Хочу превращаться в любое животное. Только по-настоящему, а не во сне или в галлюцинациях. И чтобы разум мой, здоровье и память сохранялись, и чтобы я мог обращаться обратно когда захочу. И чтобы никаких условий для этого было не надо — только моё желание. И чтобы когда я был птицей — я мог летать, рыбой — дышать под водой, гиеной — мясо несвежее есть, и всё такое. И чтобы никаких последствий, ну, перья потом ни откуда не росли и чешуя не сыпалась. И превращаться хочу безболезненно и быстро, желательно вообще за секунду. И всегда ровно в того, кого захочу — без сюрпризов. Вот. А ещё чтобы у зверей был адекватный размер и окрас, такие, какие и есть у их видов, без отклонений. И чтобы здоровье было как у меня. А я здоровый и без отклонений. И болезни чтобы меня звериные не брали потом, когда я человек, и наоборот. Понимаете?              — А ты всё продумал, — хрипнул пёс, будто хихикнув.              — А-то! Вы же, наверное, как джины — с вами надо чётко, а то обманете.              — Обижаешь.              — Так вот! Одну аномалию в окрасе я всё-таки хочу: у тех, в кого я превращусь, должны быть две белые полосы на морде, вот тут, — Егор провёл над губой пальцами.              — Это ещё что за придумка?              — А у меня фамилия «Белоусов».              — А-а, товарная марка… Слушай, суперсилы — это, конечно, забавно, но может, тебе лучше денег, там, или власти? Или сто девственниц?              — Нет, — отрезал Егор. — Хочу превращаться в зверей.              — А может, становиться невидимым?              — Не-а. Превращаться в зверей.              Пёс вздохнул.              — И зачем тебе эта бессмыслица, а, Егор Белоусов?              — Ой, — вздрогнул парень, — а представиться мы, вообще-то забыли.              — Как видишь, не проблема.              — Но я-то вашего имени не знаю.              — И не узнаешь.              — О, понимаю, — Егор сошёл на шёпот, — про это я тоже читал: если имя просеку, то будет у меня над вами власть!              — Ага, как же.              — Ну так что, можете вы такое сделать?              — А зачем тебе это, Егорка? Взрослый вроде лоб уже, скоро высшее будешь кончать, а просишь какой-то детский сад.              — Сами вы детский сад… Извините, если что. И не надо мысли мои читать, или… биографию… Прошу что хочу. Оборотничество — это круто, я об этом с детства мечтал. Как представлю, что лечу орлом над Байкалом — уже хорошо на душе, а уж по-настоящему летать — вообще огонь, наверное! А змеёй ползать, а крабом бегать!              — Ты из этих, что ли, как их нынче, фурри, о.              — Никакой я не фурри. Просто зверей люблю. И хочу жить как они, когда вздумается. Может, мне всегда суждено было лисом по лесу бегать, вот и тянусь туда.              — Мда, забавный ваш век всё-таки. Какой-то инфантильный, эгоистичный. Прошлая мадемуазель вообще просила бесконечные банки сидра и пачки закусок.              — Неплохо!              — Слушай, а может я тебе сразу вселенское счастье в голову засажу, а?              — Не. Превращение в зверей, пожалуйста. Можно?              — А неможно.              — Почему!              — Прокололся ты, пацан. Нету у меня сил на такой сложный запрос.              — Я-то тут причём?              Пёс заворчал, топая лапой по земле.              — Алло, мы на собачьей тропе. Я грёбаная псина.              — Ну и что с того, только в собаку мне разрешите превращаться?              — Да, может, и не только. Но ты пойми: когда люди вызывают демона перекрёстка, они открывают ему и его силам дверь. Сюда, к вам. А ты мне не то, что дверь не открыл, еле собачье окошко продырявил. В других обстоятельствах я бы тебя хоть мантихором заделал, хоть единорогом, — а нынче не могу.              — Ой. Ну… Тогда пока? До скорого? Я тут клад раскопаю и найду перекрёсток побольше — там и увидимся? Я ж теперь знаю, как правильно.              — Нет, Белоусов, так это не работает. Призыв — уже сделка. Я никуда не уйду, хоть ты свою кладку сожги в святом огне.              — Ты же сказал, что можешь уйти…              — Чтоб ты заткнулся.              — Ну чёрт!              Собака оскалилась как-то устало.              — Хм. Ладно, оставайся, мы тогда другого демона вызовем, посильней.              Пёс зарычал.              — Не глупи, человечишко, — раздалось в голове Егора инфернальным голосом, а у собаки затопорщилась шерсть, — сделка на душу бывает только одна, и свою совершать ты уже начал. Сделка моя. Твоя душа моя. Осталось лишь кинуть тебе кость взамен.              — Так ты ничего не можешь мне кинуть, что это за сделка такая!              — Да ты не дослушал, Егорка! — имя это ещё никогда не звучало так страшно, но пёс тут же успокоился, и голос его снова сделался человечьим. — Слушай, щенок, мотай на свой белый. Я не могу исполнить твою просьбу в полной мере. Но я могу позволить тебе превращаться в зверя. Одного.              — Одного?!              — Может, двух, если это какие-нибудь близкие грызуны.              — Подстава!              — Твоих рук дело. А ещё зверь этот должен быть меньше медведя.              — Ага, малайского, небось, метрового!              Пёс оскалился.              — Не, бурого, скажем.              — Они тоже варьируются, знаешь ли.              — Просто назови мне свою фурсону, и я скажу — да или нет.              — Сам ты фурсона, блин. Вы, в смысле.              — А, дворнягу выбрал?              — Нет. Ничего я не выбрал. Надо подумать.              — Да пожалуйста, — буркнул пёс, — всё равно мест сухих на мне уже не осталось.              И они затихли. Если бы демон не мог читать мысли, он бы и так видел, что Егор думает. И думает страшно — до нагрева. Минуту он кипятился, вторую. Перебирал зверей от попсовости до универсальности, от образа жизни до распространённости. На пятой минуте пёс спросил, хотя ответ и так знал:              — Ну, придумал?              — Нет, подожди. Те.              Прошло десять минут, пятнадцать. Псу надоело следить за ходом мыслей мальчишки, и он сел на землю просто смотреть на него немигая. Егор пытался делать вид, что это нисколько его не смущает, но не преуспевал.              — Не могу. Не могу выбрать… Они все такие хорошие! Все с нюансами…              — Тогда смени желание. Денег и власти я тебе всё ещё могу на три поколения вперёд сообразить.              — Это что, настолько легко? Даже для собачки?              — Сам ты собачка, Егорка. Да, вот настолько легко. Ты не представляешь, как человеки дешевят свои души.              — Ну извините, курса валют под рукой не имеем.              — Так что, сойдёмся на деньгах?              — Да отстань ты… те вы от меня со своими деньгами, у меня работа есть.              — Курьером, ага.              — А мне нормально! Тихо, говорю, я думаю…              И они затихли. Уже и дождь перестал, а Егор с псом всё сидели на перекрёстке собачьих тропинок. Вернее, пёс сидел, а Егор ходил из стороны в сторону и думал едва не вслух. И парочка их даже не выглядела подозрительно, а что на дворе час ночи, так это ничего — должно быть, хозяин пережидал дождь, чтобы пойти выгуливать питомца.              — Слушай, — вздохнул Егор, — те. А нам же не срочно. Что-то я замёрз тут торчать, пошлите домой.              — Э, нет. Решай здесь и сейчас.              — Да ну, не решается здесь и сейчас. Пошли, ты… вы приглашены. Я вам котлету вручу за ожидание. Пюрешку не вручу — собакам вредно.              — Егор, мать твою. Либо мы заключаем сделку сейчас, либо тебя ждут большие неприятности.              Егор пожал плечами.              — Какие в мире есть неприятностей больше потери души?              Пёс запнулся, а Егор уже разворачивался.              — Стой, человек! — рявкнула дворняга демоническим голосом. — Ещё один шаг, и я…              — Уку́сите?              — Егор Белоусов, я четырна…              — Да, да, в топ-двадцать, помню. Укуси́те, если хотите. Но подумать мне всё равно надо побольше. Устал я, наверное. Пошли, бахнем чаю с сахаром, и всё я тут же придумаю.              И не дожидаясь согласия, Егор похлюпал вымокшими насквозь кедами прочь с собачьего перекрёстка. Демон рычал в его голове и лаял под ухом, сам не заметив, как вошёл в подъезд, дал вытереть себя большим полотенцем и сел с человеком за чай и котлеты.