Лимб, нимб и товарищ Ельцин

Человек в халате прокашлялся, вдыхая знакомый необработанный аромат. День прошел спокойно и без "заказов", а под вечер принесли самое интересное - то, что полицейским крысам подпольным не подсунуть, а для нормальной больницы слишком странно. Работник почесал тыльной стороной ладони нос и прищурил глаза, провожая взглядом едущую в его отделение тележку. Вообще, это можно называть пред-катафалком - такое название забавляет его самого, но никак не коллег. Когда остальные врачи разошлись, бросив носилки у железных дверей, молодой человек - человек ли, молодой ли - протолкнул их внутрь помещения самостоятельно. Комната, вообще, очень киношная и представляет из себя именно то, что думают люди, когда слышат словосочетание "логово патологоанатома". Синеватый свет, вжатая в пол и стены плитка и дребезжащие холодильники в ряд. Тут по своему уютно - людей, как-никак, достаточно, чтобы создать локальную тусовку. Обитель эта человека моргинального, спокойного, местами очень душевного. Он разглядывает новоприбывший труп и гадает над его историей. Привезли его поздно, когда все собирались уходить домой, и привезли, ничего не сказав. При нем не было вещей, нашли его без одежды и документов, с блаженным выражением лица и без следов насильственной смерти. Более чем интересно, но попахивает бессмыслицей. Врач худощавый, с вытянутым лицом, заинтересованным шевелящимся взглядом, по фамилии краткой и понятной - Лимб. Он неспешно и неофициально оглядывает тело, невзначай замечает, почему гримаса у врачей скорой помощи была перокошенная - труп определенно какой-то не такой, слабо человеческий, но точно мертвый. За свою долгую работу он встречал ох как много и красивых, и фарфоровых, старых и молодых, смешных и не очень, мужчин и женщин, а тут что-то совершенно новое. Оно совсем не выглядит живым, не дышит, ничего, абсолютно ничего не может вызвать тревожных опасений. Веки закрыты, по типу он спит, оставшиеся немногочисленные волосы прилипли к остывшему на морозной улице лицу и плечам, будто превратились в облегающие сосульки. Замороженными выглядят и ресницы, словно его только вытащили из холодильной камеры, а не собираются туда затащить. Вообще, в планах у Лимба было подготовить все к завтрашнему утру, оставить дела на попозже и уйти домой. Но вдруг расхотелось. Однако он не спешит браться за дело; включает малюсенький экран телевизора, с которого кричит старая запись, где на фоне ночной Кремль с фейерверками, сам садится в пластиковый стул, накрытый пледом, предварительно поставив чайник. Носилки он никуда даже не отодвигал, они все стоят прямо с телом посреди комнаты и покачиваются на колёсиках на неровном полу. Скорее, это такой ритуал и немой диалог. Узнать нового знакомого получше сложно, если тот не отвечает, а хочется... Поэтому Лимб откидывается с кружкой кипятка, убавляет звук телевизора и рассматривает пациента в перспективе. -Лежит безжизненное тело на нашем жизненном пути, - бурчит врач себе под нос, поднимаясь с сиденья и оставляя недопитый кипяток, разбавленный еще большим количеством воды. Здоровому взрослому человеку требуется около 35 миллилитров воды в день на килограмм массы тела — в соответствии с общими рекомендациями научных организаций. Разглядывание многогранного незнакомца вблизи тоже плодов не приносит - безусловно, это ценная биологическая аномалия, встречается такое очень редко и приятно, что оно попало в правильные руки. Правда, что с этим делать - непонятно. Лимб обводит взглядом лицо - оно аккуратное, немножко даже хрустальное, заведомо уставшее, а может и детское немного, и в нем выражено абсолютно все, что вообще можно выразить в человеческом бытии. Шея больше животная, жирафья и крепкая. Кадык достаточно выражен... точнее, нет, не кадык - у этого именно Адамово яблоко. Кажется, вот-вот и оно двинется вместе с поглощением плода, смотется вся чистота и невинность и появится необузданная грешность. Впрочем, это все домыслы воображения; тут-то всякого уже ничего больше не появится. Глаза уже вместе с руками опускаются ниже в скромном исследовании. Грудь женская, хотя... сложно вообще сказать, что тут женское, а что мужское, оно вообще все какое-то никакое, но грудь - боже, ну что за грудь! Он ощутимо проводит по ней отросшим ногтем, рука грубая и бледная даже не сравнится с нереальностью умертвившейся кожи спокойного существа. Ноготь опускается ниже, невесомо царапая остывшую кожу. Даже имея большой опыт, сложно сказать навскидку, как давно наступила смерть, особенно, если погода на дворе столь коварна. Хорошо, что хоть снегом не замело. Талия еле заметная, неуловимо прямая и совершенно идеальная. Ненавязчивая, настоящая, неподдельная. Тазовые кости отдельно, сами по себе, совершенно совершенны. Обтянуты кожей, выступают именно там, где надо, и снова такие аккуратные. Он, она, оно вообще все такое - вроде бесприкословное и идеальное, но плоше и отвратительнее всех, кого когда-либо видел Лимб, вообще всех людей в мире. Такое ненастоящее и такое правдивое. Каждый седой волос, складка на коже и упавшая ресница, неаккуратно обрезанные ногти. В какой-то момент врач ловит себя на мысли, что ни вешать бирки, ни писать что-то зеленкой на этом не хочется. А вот основную часть своей работы - очень хочется. Лимб ногтем аккуратно чертит будущую траекторию, как-то туманно улыбается, царапая загадочный лобок. Мужчина все же? Да нет, пожалуй, лучше. Врач напоследок проводит рукой по всему телу, дарящему заветную прохладу, склоняется чуть ближе. Мертво. Мертво и прекрасно. Он аккуратно поддевает невесомую кисть и подносит костяшки к губам. От собственных движений жест, смахивающий на эдакий поцелуй, смазывается, оставляя на руке дыхание. В голове крутятся догадки, как же там внутри. Может быть, все еще тепло? С таких странных станется. Или перевернуто с ног на голову? Разорвано? Убито? Зеленые перчатки еще смешнее смотрятся на бледной коже, никак не реагирующей на прикосновения. Кисть вмиг перестает дергаться, пальцы даже изящно ложаться на резчатую основу инструмента. Скальпель ведется послушно, с невероятной точностью следуя намеченной в голове траектории. Кожа не грубо взрезается и разрывается, а деликатно пропускает лезвие внутрь. Ощущение, что режешь теплое сливочное масло, и можно представить, как более глубокие ткани обнимают и даже немного по-человечески (или не по-человечески) греют скальпель. Лимб заметил множество несоответствий с нормальным течением обстоятельств. Цвет остался фарфоровым - он уверен, что таким он был при жизни, но жизнь врача ничуть не интересует - а тело в принципе податливое для зимнего мертвеца. Это распаляет интерес еще больше. Доктор позволяет себе выйти за рамки и продлить разрез от объемной груди до линии начала тазовой кости. Это всяко превышает ритуал обычного вскрытия, но проверять все равно никто не будет, и вряд ли человека без документов будут искать, чтобы захоронить. Как и думал Лимб, внтури все более чем восхитительно. Так странно, ощущение, что пустовато, открыто для всего нового, но тем временем завершенное искусство в своей простоте и одновременной нереальности. Оно идеальное со всеми своими этими грудями, хуями и разливной краснотой. Хоть тут оно подчиняется каким-то там законом и свернувшаяся кровь робеет; картина остается нетронутой. Лимб будто нарочно немного стягивает перчатку ниже, словно норовя прикоснуться кожей, и запускает руку внутрь, совершенно позабыв про скальпель, уложившийся где-то рядом уже внутри. Каждый изгиб кишки вылеплен намеренно и очень мягко, и даже как-то стыдно нарушать эту композицию. Лимб "выполняет свою работу" вовсе не так, как надо, делает вообще не то, что надо, но делает это вовсе не грубо, а с неведомым трепетом. И делает не с целью что-то разузнать хотя бы о загадочной смерти, а просто потому, что хочет, и ничего - ни жизнь, ни смерть этого чуда его совершенно не интересует. Потому что здесь и сейчас оно здесь, на этом столе, мертвое и неясное. Проталкиваясь глубже, он ощупывает все, что находит. Поднимается к грудной клетке, потакая порыву кладет вторую руку снаружи, поверх той, что внутри, и получается красиво, если знать, что изнутри там тоже что-то сдавливает. И вот он подбирается к середине, к самому нужному органу, но... не нащупывает. Сдвигается чуть влево и снова не видит. Ну, тут же! А. А сердца-то и нет. Изрядно испачкав руку, вынимает ее и оглядывает, всю изгвазданную и грязную. Не хочется терять ни частицы и даже эту плазму на кисти сохранить. Лимб задумчиво оглядывает разрез и бессердечное тело. Уже развернувшись и собираясь отмываться, он слышит покашливание и всхрипы. Оборачивается и видит. Пейзаж - точнее, натюрморт (не портрет) - вполне реальный, не галлюциногенный. Кишка деликатно сползает на колени привставшего дарования, все так же отхрипывающего долгий сон. Лимб стягивает перчатку и подходит к столу. Где-то из телевизора слышатся обрывки про новое тысячелетие, усталость и конституцию. Пациент смотрит на него тихо, тоже вопросительно и изучающе. Да, в глазах у Лимба немой вопрос, но будто совсем нет удивления. Он коротко оборачивается на столик для сподручных материалов в поисках тряпочки для вежливого предложения, но видит только отсутствие главного инструмента. Он медленно переводит взгляд на вспоротый живот и понимает, где валяется скальпель, и теперь его очередь прокашляться. Однако доктор ничего не говорит, лишь продолжает смотреть на ожившее тело. Его же обладатель будто приходит в себя, непринужденно горбит спину в удобное положение, вовсе не обращая внимания на собственные вытекающие внутренности. Оборачивается на холодильники, звуки телевизора, стол, на свои колени и, наконец, на человека, стоящего практически в упор. -Ты кто? -Коллагенарий. Лимб, - врач отвечает без запинки, будто это дружеская встреча в кафе. -Лимб? -Ага, как у Данте. -Он мне не нравится, - констатирует незнакомец. -А "мне" - это кому? Труп, внезапно переставший таковым быть, оглядел себя еще раз, поднял руки на уровень лица и пожал плечами. -Не знаю. Забыл. Лимб с небольшой задержкой кивает головой и снова обращает внимание на внутренности пациента. -Прости, а ты... Вы не могли бы?.. - он осторожно водит пальцем в районе живота, - я... инструмент потерял. Сущность приподняла брови и опустила взгляд. Одной рукой пытаясь что-то раздвируть, второй - нащупать, покачал головой. -Давай, может, сам? Не чувствую. Буквально, - и в подтверждение своих слов сжал...а?о? что-то внутри, и реакции никакой не последовало. Лимб возражать не стал - придвинулся, склонился и, стараясь не терять бережности, зарылся поглубже. Обладатель дыры в животе лишь с интересом наблюдал относительно свыше, примечая первого увиденного человека. У него что-то странное с волосами, мятый халат, форма удачная, правильного размера. Лицо сосредоточенное, но неуловимо потерянное - видимо, из-за ситуации. Спустя несколько минут таких махинаций рука осторожно выскользнула, повлеча за собой еще шквал, обрушившийся снова на колени присевшего мертвеца. Тот лишь хмыкнул, а врач поспешил сбросить выуженный скальпель на стол и повернуться к раковине. И он задал самый тупой вопрос, который вообще можно придумать. -Хотите есть? Конечно же, непонятному существу, восставшему из мертвых и не чувствующему утечку собственных органов, очень нужна еда. Особенно та, которой просто нет. Не хранится. Не существует. -Есть? Нету. -Я имею ввиду, пища там. Энергия, ну, знаете? -Знаю. Давай. Ответы у этого односложные, но почему-то очень красочные, легкие, какие-то небесные. Лимб снова ставит чайник и разворачивает телевизор к операционному столу. На экране бушует какой-то народ, деревья, репортажи и микрофоны. Ожившее тело заинтересованно тянется за картинкой, следит за каждым новым кадром, почесывая локти и кусая щеки изнутри. Наверное, так все и должно начаться... Четкой цели у него нету, как и предназначения, и очень даже интересно, что путь запустился именно здесь. Силует безалаберно свешивает ноги со стола, подтягивая часть себя и уводя от падения. Лимб вручает новшеству граненый стакан и садится рядом. -Сегодня Новый Год. И это лучший кипяток в его жизни.