×××
Ледяное озеро по щиколотку, тело пробирает крупной дрожью, когда кудрявый мальчик сквозь всхлипы и громкий плачь взбодряется в этой ночи от ощущения онемевших ступней. Икота со скулежом еле вырывается из глотки, заглушаемые маленькой грязной ручкой, сжимающей до покраснения пасть. — Не плачь. Ты не должен плакать, тряпка! Сквозь зубы проговаривал он, всё ещё сжимая рот вместе с носом, перекрывая дыхание. — Ты должен. Ради них. Ради других детей… Вытерпи, прошу. Тело содрогается в новой волне рыдания, и мальчик, в этот раз не сумев внушить себе, складывается пополам и кричит. Громко и разбито. Голос эхом раздаётся по местности, луна ярко сияет, создавая таинственное отражение на озере, даже вой волков слышен после душераздирающего крика. Голос срывается, он кашляет и беспомощно, обессилено падает коленями в мелководье, пачкая их в грязи. Теперь уже ноги полностью немели, молили о пощаде и вместе с мальчиком рыдали ночь напролёт, пока… — Чан. Успокоился? Идём в дом, замёрзнешь ведь. Я как раз готовлю завтрак. Твои сёстры и братья ждут, особенно Розэ очень волнуется. Давай, хватит тут сидеть. … пока не пришла тётушка, ласково проводя своей ладошкой по жирным волосам. Чан дёргается, всё его тело желает отстраниться, сбежать в эту ледяную воду и никогда не всплывать. В груди больно сжимается, и страх маленькой тростинкой натягивается, угрожая лопнуть. У мальчика получается сдержаться, безэмоционально сидеть на берегу не двигаясь. Ему нужно идти. Иначе… Иначе сёстрам и братьям будет грустно за него. — Спасибо, мэм. Я сейчас приду, и… прошу прощения за своё поведение. Я исправлюсь, обещаю. Ему нужно действовать аккуратно. — Почему всегда, когда ты злишься, называешь меня «мэм»? Сколько раз повторять, я не такая уж и старая. Наслаждаясь утренним пением птиц, травкой под ногами, покрытой росинками, и прохладным туманом возле озера, Чан наконец успокаивается и, глубоко вдохнув, с уверенностью направляется к дому на отёкших, онемевших в боли ногах. Будет сложно. — Ты сильный, Чан. Ты сможешь.×××
Босая пятка глубоко проваливается в сугроб, царапая кожу своим самым острым лезвием. Конечности давно мёртвые и синие, парень их даже не чувствует. Он старательно пробирается дальше, хоть и тело пробирает бесконечной, неостоновимой дрожью не только от мороза, но и от усталости. Зубы неприятно стучат друг о друга, эхом отдаваясь вместе со звоном в ушах. Лес кажется нескончаемым, кроны деревьев в глазах двоятся, создавая вид бесконечности. Но он не плачет, не ноет. Все слёзы давно уже высохли, иссякая вместе с бодростью и жизнерадостью. Единственное что он помнит и о чём может думать — это дойти. Неважно докуда, неважно когда. Лишь бы дойди. Добраться до чего-либо, но никак не умирать здесь… в одиночестве и холоде. Нет, так не должно случиться. Парень не знает сколько времени прошло пока он бродил по этому чёртовому лесу. Не помнит как потерял из виду своих друзей. Следы крови вьются сзади на пути, по которому он идёт. Ступни стёрты в мясо, оставляя следы на белоснежном идеальном снегу. Хищники чувствуют этот запах, хищники пускают слюни и воют. Подростку, скорее всего, богом была дарована жизнь, которую он ещё сможет прожить, если, конечно, доберётся докуда-то. Или же этот самый бог сейчас наблюдает и смеётся, ликуя от мучений своей игрушки. Смотрит, как он умирает внутренне, замерзает и полностью теряется, испытывая боль, граничащую с безумием. Жестоко. Если это всё он, то, безоговорочно, он безумный садист, любящий наблюдать, как ползают люди у него под ногами, вылизывая грязные пятки, чтобы получить благословение. Тело сгибается пополам, парень заливается приступом кашля, который рвал его глотку изнутри, убивая иным путём. Сил нет даже полноценно выкашляться, вместо этого заставляя парня провалиться в белое одеяло под собой и пытаться успокоить своё тело. Хватать кислород как рыбка на суше и всё ещё рвать горло в отчанной попытке убрать першения внутри. Все против него. Но нет, твари. Он назло всем встанет на бесчувственные ноги и пойдёт с новой силой дальше, в глубь и до конца. Он, чёрт его возьми, сделает это. Не важно, пройдут дни и километры, когда-нибудь он дойдёт и надерёт всем зад. Всем, кто над ним смеётся сверху, будто он хомяк в колесе, из которого нет выхода. Усталость даёт знать даже сквозь его усилия и веру. В глазах противно двоится, а ноги вовсе всплетаются, подводя парня и ведя его прямо в колючее дерево. Он хватается за него, дышит тяжело, скрипит зубами, злясь на своё же тело. Он говорит себе идти, но... куда он вообще шёл? Зачем он тут стоит и зачем вообще пытается? Сознание шепчет прекратить, успокоится и покориться судьбе. Но зачем ему это делать, когда он ещё может... может что? Интересно почему он тут бродит... Парень отталкивается от дерева, шагает тяжело и криво, спотыкаясь о твёрдые льдинки снега. Он помнит, что ему было холодно, но сейчас он чувствует такое спокойствие в теле. Абсолютная пустота, бесчувственность и жуткая сонливость. Может если он ляжет отдохнуть всё будет в порядке? Всё равно ему уже не холодно, а снег нежнее сена, в нём будет удобно и... тепло. Тело потихоньку перестаёт слушаться и функционировать. Сколько он шёл? Две ночи? Забавно, другой бы уже давно сдох от холода, обволакивающего всё его тело. Даже волосы были покрыты белым инеем, а с прядей свисали льдинки. Он лежит спиной на земле, через прикрытые глаза наблюдая за белоснежным небом и кончиками деревьев. Новая снежинка, танцуя, добирается до его щеки, но не тает, ведь он точно такой же холодный как и снег, который окружает его повсюду. Веки падают от тяжести, он чувствует лёгкость и умиротворение, а потом всё темнеет. Тонкая рубаха впитала влагу, но ему кажется, что он лежит на облаках, укутанным мягким теплом. Тело парит и легчает. Сейчас ему хорошо. Даже желудок перестаёт разрываться и биться в приступе голода. Но… он так и не дошел никуда.×××
— Тётя Хёна, ты чего не спишь? Полы громко скрипели, когда Чан тихо собирался на прогулку к озеру. Уже который день, может месяц, у него бессонница. Она сжирала глаза и мысли изнутри, помочь мог только свежий холодный воздух, бодрящий тело и режущий кожу. — Ах, я тут… готовлю. — Ты не договариваешь. Середина ночи, Хёна. — Мм… Я не могу уснуть из-за Йеджи. Ты же знаешь, после вчерашнего она не появлялась… — Я понял! Не продолжай, пожалуйста. Я тоже не в лучшем состоянии из-за этого, поэтому, пожалуйста, ни слова. Грудь вздымалась чаще, в глазах потемнело от слабости. Ему так больно. — Я снова не могу уснуть, поэтому прогуляюсь. — Там, кстати, снег ещё сильнее лёг за полночи. Оденься потеплее. Чан игнорирует, выходит в рубахе, с красными щеками и потом на лбу. Ему срочно нужно прогуляться. Забыться, успокоиться, а после прийти и продолжить жить как ни в чём не бывало. Улыбаться ради сестёр и братьев, ухаживать и следить за ними. Все уходили… А Чан остался. Он был самым старшим и это пугало. Пугало то, что и младшие вырастали, осознавали и уходили. Он не хотел их отпускать, но не мог ничего поделать. Йеджи… На этот раз она. Жизнерадостная, глупенькая сестричка, забредшая в этот дом полгода назад, убежав от настоящих родителей. Она выглядела хуже некуда. Худые скулы, ноги-палочки, а лицо всё в глине. Она выглядела голодной и уставшей, на грани смерти. И снова Хёна со своим мужем Идоном решили помочь ещё одному забредшему ребёнку. У них никогда не было своих детей. Но они помогали всем, кого встретят: заблудившимся, сбежавшим из дома, одетым в одни тряпки или в роскошную одежду. Они добрые люди, заботящиеся о потерянных детей. В эту голодную пору, в эти сложные года, они не жалея предоставляли тёплую кровать, удобную одежду и сытную еду. Они делали всё для счастья детей. Но всё же, не могли их удержать больше года. Чан был одним из тех, кто наблюдал и страдал каждый раз, когда дети уходили. Ему было больно. Веселить детей после такого, зная, что и они уйдут, невыносимо. Чан шмыгает носом, дрожит всем телом. Вокруг лес и огромные сугробы, куда и идёт он на этот раз. Озеро, скорее всего, начинает замерзать, но оно ни в коем случае не становится менее красивым. Это место удивительно в любое время года. Вдали от жизни и голода. Дон любит ходить на охоту, но Чан никогда не будет ему в этом помогать. Ему слишком больно смотреть на это. Снег под ногами приятно хрустит, а с облачного неба начинают падать крупные снежинки. Бан Чан устремляет взгляд вверх, запрокидывая голову. Красиво, приятно и чисто. Хотелось бы Чану быть таким, как облака в эту пору. Где-то вдали он слышит шум, мычание, а после гробовую тишину. Тело напрягается, готовится к чему-то плохому. Чан тихо пробирается в сторону звука, утопая голыми ногами в сугробах. Пройдя немного в глубь леса, Чан с ужасом осознаёт, что в нескольких метрах от него лежит человек, весь синий и в снегу. Такое ощущение, будто это труп, пролежавший какое-то время тут, но подрагивающие ресницы говорят об обратном. — Чёрт возьми. Утро только наступало, освещая блестящие кристаллики снега. Чан бежит, спотыкаясь и падая коленями возле холодного тела. Чан дрожит от испуга, пока незнакомый парень как мёртвый груз лежит не шевелясь. Ему страшно, его выворачивает наизнанку, хочется рыдать, но нельзя теряться. Не сейчас, когда перед ним человек на грани смерти. Он подхватывает тело ужасно вялыми от страха руками, кладёт к себе на колени и прижимается ухом к груди этого парня. Совсем тихо, но ещё стучит. Чан подхватывает его, держа крепко, пытаясь согреть, хоть что-то сделать, чтобы не видеть этой смерти. И бежит по протоптанной самим им дороге. Ноги грозятся подкоситься, а тело вовсе не чувствует проедающего холода. Лишь страх, громко стучащее сердце и текущий пот по виску. — Хёна! Хёна! Сюда, быстро! Тут… — всхлип, — тут человек. П-пожалуйста, помоги ему! Женщина прибегает на вопли и рыдания. Идон, взъерошенный и сонный выбегает из комнаты, как и некоторые дети, с ужасом наблюдавшие за синим мальчиком, лежавшим без сознания.×××
Джисон стоит за дверью, приложив ухо к ней. Оттуда слышны тихие разговоры тёти и Чана. Парень мнётся, нервничает, боясь зайти и спросить что с тем найдёнышем. Тот парень выглядел хуже смерти, и после того как ушла Йеджи, Хан уверен, что этот парень был послан сюда как замена. Он никогда не верил в подобное, но сейчас в голове вертелись подобные мысли. Вот только этот парень не просыпался третий день, что очень пугало. Шаги за дверью приближаются, Джисон отскакивает, но неминуемо врезается носом в скрипящую, открывающуюся дверь, вскрикивая и хватаясь за лицо. — Джисон? Ты чего тут? У Чана под глазами синяки, а кожа болезненно бледная. Хан с самого первого дня появления тут вечно волновался за старшего брата и его недосып с голоданием, но вроде как вид перед ним стал привычным. — А… я… если честно, просто волнуюсь за того парня. Он напугал меня, его образ… синяя кожа никак не выходит из головы. — У меня тоже. В любом случае, он выглядит куда лучше. Надеюсь, скоро проснётся. Джисон пытается всмотреться в приоткрытую дверь, но кроме жирной копны волос ничего не видит. Он тяжело вздыхает, натягивает улыбку и убегает в комнату к братьям, которые, скорее всего, набросятся на него с расспросами. У Чана за эти три дня ни на минуту не переставали дрожать руки, в которых он держал парня. Сны с отвратительными картинами ещё чаще стали его преследовать, а от своего вида в зеркале начинало тошнить. Он выходит на крыльцо, но даже холод не помогает прояснить мысли. Кажется, это предел. Он больше не сможет. Ему так чертовски плохо каждый грёбанный день наблюдать за этим ужасом. Почему он ещё не умер тогда? Когда его плоть на плече беспощадно разорвали, прогрызая до кости. Когда он впервые хотел покинуть это место вместе с дорогой Розэ, которой он пообещал отдать себя и быть вместе вечность. Он обещал не бросать, но картина того, как её шея была разодрана теми зверями, как её мёртвые глаза оставались открытыми, смотрящими прямо на Чана. Там не было ни слезинки. Пустота. Смерть. Он никак не может забыть об этом даже спустя долгие два года. Дон пришел слишком поздно, чтобы защитить Розэ, но слишком рано, чтобы спасти Чана. Лучше бы ему в тот момент успели не только плечо выгрызть. — Чан… Нежные маленькие руки обнимают со спины, даря такую необходимую теплоту и одновременно ужас. Розэ обнимала точно также. Невольно её образ, обнимающий его, промелькнул в сознании. Сзади уткнулись в его плечо, ласково выводя пальцами странные рисунки на животе. — Я здесь, хён. Я с тобой. — Спасибо, Хонджун. Лишь минуты спокойствия, в которых он может не думать ни о чём. Хонджун, мальчик, спасший душевно, когда появился через некоторое время после несчастного случая, хоть и Чан очень часто видел в нём Розэ. Ему больно от этого. Хонджун заслуживает лучшего друга, нежели Чан. Его происхождения, чистая кровь. Он, попавший в передрягу маленький мальчик. Хонджуну нужно большее, ему нужно отдавать всего себя. Чан не такой, он побитый жизнью с детства, заблудившийся однажды в лесу. — Озеро почти замёрзло, надо будет с детьми туда сходить, помочь им развеяться. Они не могут забыть никак о Йеджи. — Можем сходить через пару дней. — Ты ведь знал, что она уходит? — Я… Да, знал. — Как и Сан, как Ёнджун, Лия и… Хёнджин? Чан напрягся. Все их образы пробежали перед глазами. Их боль во взгляде, их улыбки и смех. Ночные рассказы и походы на озеро. Хонджун был вторым, кто держался и не покидал это место. Он многое повидал, и Чану безумно страшно, что когда-нибудь и он уйдёт. — Да, я всё знал и… — он тяжело вздыхает, горячие слёзы предательски накапливаются в глазах. — …и видел. П-помогал, — Чан обхватывает своими руками ладошки Хонджуна, притягивая его к себе сильнее, ища спасение, утешение. — Ты мне тоже поможешь? — Ч-что? Нет! Нет, Хонджун! — Да ладно тебе, я не брошу того, кто дарит мне такие эмоции, — улыбается он, разворачивая Чана к себе и обнимая крепко-крепко, позволяя выплакаться в плечо. — Прости. — Никогда такого не говори. — Эй, хён! Там, там этот парень очнулся! — с окна кричал Чанбин, за спиной которого прятался Феликс, игриво улыбаясь и подсматривая за романтической картиной. Чан отстраняется, вытирает свои слёзы с красных, пылающих щёк, и вместе с Хонджуном направляется в глубь дома, в самую отдалённую комнату к новенькому парню.×××
Хан не знает зачем поджидал пока тётушка выйдет из комнаты. И он не знает зачем шёл босыми ногами на цыпочках к двери, прислушиваясь и аккуратно открывая, морщась от скрипа. А ещё он не знает что его сподвигло присесть на колени возле кровати и рассматривать парня, выглядевшего слишком худо и устало. Но, несмотря на такой вид, парень был уж больно знаком на лицо, да и сам притягивал своей загадочностью. Хан честно не знает, но его подрагивающие пальцы сами действуют, оглаживая шершавую кожу на щеке. Возможно, они были знакомы. Но факт того, что Джисон абсолютно ничего не помнит из своей жизни, немного огорчает. Парень морщится, его ресницы начинают подрагивать. Хан пугается, отскакивает и уже собирается выбежать из комнаты, переждать пока его слабое сердце перестанет так громко стучать, но этот парень полностью просыпается, глядит своим затуманенным взглядом прямо на Джисона. — Т… кт… — нижняя губа парня дрожит, его голос кажется таким хриплым. Брови хмурятся, а в глазах стремительно собираются солёные слёзы. — Стой! Пожалуйста, не плачь. Подожди, я сейчас за водой и за тётей. Не волнуйся, т-ты в безопасности, — и Хан как последний трус сбегает от этих глаз, пропитанных болью и чем-то таким знакомым…×××
Ноги и руки были бесчувственны, а органы внутри все сжимались в страхе. — Где я? Парень сидит в гостиной напротив камина. Хоть он теперь и был сыт и чист, но все эти пристальные взгляды пугали до безумия. Их было слишком много. Особенно их глаза, пропитанные интересом как к новой «игрушке», которую им подарили. По телу парня пробегают мурашки, хочется вновь разрыдаться, но стыдно как-то перед всеми. — Мм… мы затрудняемся ответить. Сейчас придёт Хёна с Доном, они и расскажут, — сказала какая-то маленькая девочка с пухлыми детскими щёчками. Почему они не могут ответить на такой лёгкий вопрос? Из окна виднеется лес и огромные сугробы снега. Всё. Больше ничего и никого. — Мы окружены лесом? — Ах, да. Ты хоть что-то помнишь до того момента, как потерял сознание? — на этот раз спросил миловидный мальчик, с отросшими русыми волосами и веснушками. — Я шёл… по снегу. Я хотел дойти до дома или хотя бы до деревни. Но лес никак не кончался. — Почему ты оказался в лесу? — прервал его тот же мальчик. Парень задумался, перед глазами мелькали разного вида картины, воспоминания. Какие-то ранили, от каких-то было грустно. — Помню, что пошёл снег и мы сбежали от родителей с друзьями погулять и поиграть. В лесу было удобно прятаться и- — И ты заблудился. — Да, — он грустно склонил голову, крепко, до побеления костяшек сжимая кружку с обжигающей жидкостью. — А сколько прошло дней с первого снега? — пугливо осмотрел он всех. — Пять ночей. Я тебя нашёл три ночи тому назад. Ты был босым и раздетым, с ранами на теле. Возможно, холод порезал твою кожу. — Я живучий значит. Матушка, наверное, хоронит меня уже, — усмехнулся он. — А как тебя хоть зовут? — так очаровательно улыбалась девочка, лет пятнадцати, с криво обрезанными волосами. — Ли Минхо.×××
— Эй, ведьма! Мальчик ведьма, — дети стали кидаться камушками в окно маленького деревянного дома, вокруг которого росли колючие плетистые розы. Минхо с раздражением выглядывает в окно, хмурит брови и уже готовится принять все эти ядовитые каждодневные слова в сторону его и его матери. У него было такое хорошее настроение, когда он проснулся утром от жуткого холода, но зато с красиво летящими снежинками за окном. Время близилось к вечеру, отец должен был скоро прийти. — Сгиньте отсюда! Маленький камушек попадает прямо в лоб Минхо, из-за чего он вскрикивает и хватается за больное место руками. — Разве ты не хочешь с нами подружиться? Ты же одинок, да? Хочешь погулять, поиграть? Минхо был раздражён, его кривые губы выдавали всю неприязнь, но, если честно, да, ему было очень одиноко. Его мать вечно называли ведьмой с самого рождения. Она была красива до безумия, привлекала внимание на фоне серых улиц и грязных людей. Её считали дьяволом похоти, ведьмой. Люди боялись, люди нападали и пытались изуродовать. Минхо был такой же. Но ему было сложнее. Его тонкие черты лица, красивое тело и длинные ресницы. Он был точно также красив, но в придачу ещё и парень. Он подвергся издевательствам, но благо мать предвидела и старалась не пускать сына одного в людные места. Его жизнь была адом, где вокруг него ходили одни черти с вилами. — Но уже поздно и мне надо помогать маме. — Ты так и останешься одиноким, ведьма! Они давили на больное. — Л-ладно, если только ненадолго и недалеко. Минхо натягивает обувь, выбегая в тонкой домашней рубахе. Мальчики ждали его, громко смеясь и о чём-то шепчась. Они разговорились, но к Минхо не переставали обращаться, как к «ведьме». Ведьма, ведьма, ведьма. Они дошли до края леса, где можно было заметить снег на земле тонким слоем. Минхо было не по себе, он хотел домой. Он чувствовал это напряжение и неприязнь в его сторону, проедающую всю атмосферу. — Давайте в догонялки в лесу играть! — Но это же опасно. Вы же сказали недалеко. — Трусишка, трусишка! Так ведьма наша та ещё трусишка! — пели они, сочитая слова с громким, неприятным смехом, — боишься личико замарать? — Н-не боюсь! — Тогда давайте ребята, оставляйте обувь здесь, по снегу босиком побегаем! Ты водишь, ведьма, — заржали они и убежали в глубь леса. Минхо глубоко вздохнул, отбросив тревожные мысли. Он аккуратно поставил свою обувь и пообещал себе не убегать далеко и следить за тропинкой. Мальчики прятались за деревьями, убегали в совершенно разные стороны. Минхо поймал одного и начал бежать вперёд со всех ног. По дороге встретился другой мальчик, который, взяв его за руку, потянул вперёд, убегая ещё глубже. Минхо не должен волноваться, с ним ведь есть «друзья», он не заблудится. За ними бежал самый высокий парень из группы, и когда тот мальчик, который держал его, скомандовал разделиться и бежать в разные стороны, Минхо занервничал. Но в нём играл адреналин и страх быть пойманным и высмеянным. Все лёгкие горели огнём, а в глотке чувствовался металл, но он побежал влево, не оборачиваясь. Снега было мало, от бега всё тело вспотело, а в ступни впивались веточки на земле. Было довольно неприятно. Минхо спотыкается, падая на колени и царапая их в кровь. Он оборачивается, но никого не видит. Совсем. Лишь деревья и маленькая птичка, ходящая взад вперёд. — О боже, нет, нет. Боже! Минхо был ранимым с самого детства и очень чувствительным. Он был так чудовищно напуган. Мальчик кричал, звал на помощь и рыдал, разрывая голову в спазмах боли. Он пытался вернуться по той же дороге, которой прибежал, но лес казался бесконечным лабиринтом. Это была ловушка. Если та группа мальчиков и слышала его крики, то назло молчала и направлялась на выход. Они просто хотели избавиться от ещё одной ведьмы в их деревне. Люди были такими чёрствыми, бездушными. — Что я им сделал? — шёпотом в слезах спросил мальчик у неба, с которого падали красивые, крупные комки снега.