Невыносимо

В тишине комнаты звук разбивающегося о стену стакана звучит слишком громко. Сережа обхватывает голову руками, впиваясь в волосы тонкими пальцами. Сжимает до боли, которую он в таком истеричном состоянии уже просто не чувствует. С каждой секундой он давит сильнее, царапает кожу головы ногтями, не осознавая, что творит. — Да будь оно все проклято, — хрипло произносит Разумовский, выдыхая, а затем внезапно — отчаянно и горько — выкрикивает, повторяя. — Будь оно проклято. Сил держаться на ногах нет, поэтому Сережа не просто не облокачивается — покачиваясь, он влетает в стену, медленно стекает по ней, пока не оказывается на коленях на холодном полу, где подавленные эмоции, вперемешку с алкоголем, наконец-таки находят выход в слезах. Едва слышных. Словно идущих через силу. Сережа привык, что плакать — это слабость. Плакать нельзя ни при каких обстоятельствах. Вот только он никогда и предположить не мог, что даже на это правило найдется исключение. — За что мне это, — едва разборчиво шепчет он, кое-как выговаривая нечетко слова меж рваных всхлипов. Горло и грудь неприятно сводит от напряжения, от невыраженной боли, которую, кажется, не выреветь и не выорать. Пальцы натягивают длинные пряди еще сильнее: неосознанно Сережа пытается причинить себе боль физическую, чтобы та пересилила моральную, но выходит из рук вон плохо. Особенно когда непрошенные ассоциации всплывают одна за другой. Перед глазами проносится, как Олег перебирает мягко его волосы, когда они сидят на диване в офисе после долгого рабочего дня. Как Олег заправляет ему заботливо прядь за ухо, в то время как Сережа, согнувшись в три погибели в кресле, в который раз утыкается в свой ноутбук. Как Олег, несмотря на шершавые подушечки пальцев, мягко поглаживает его по волосам в постели, рассказывая, как он любит Сережины губы, особенно после поцелуев. Как обожает веснушки, которые почему-то Сереже до сих пор ужасно не нравятся. И как особенно обожает волосы. «Ты невероятно красивый», — проносится в голове, заставляя Сережу на полу завыть еще сильнее от безысходности, от правды, которую он просто не может принять. — Ты обещал вернуться через месяц, ты же слово мне дал, ты… — Сережа вновь срывается в рыдания, прерываясь, лишь когда становится тяжело дышать, и судорожно начинает хватать ртом воздух, оперевшись одной рукой о пол, отчаянно прижимая вторую руку к груди. Олег бы сейчас уже тащил его на диван и отпаивал бы водой или чем покрепче, как это было, когда Сережа довел себя до неадекватного состояния, в первый раз столкнувшись с обвинением в плагиате и повесткой в суд. Или, когда его пытались шантажировать и черт знает, в чьих руках были бы акции «Вместе», если бы Олег вовремя не вмешался. — Ты обещал всегда быть рядом, — произносит Сережа одними губами, почти без звука. Зажимает себе рот, пытаясь сдержать рвущиеся уже который час наружу всхлипы, успокоиться хоть на минуту. На этот раз вроде немного получается. Вдох за вдохом. Не торопясь. Спокойно. Дыхание становится чуть более глубоким и менее частым. Руки трясутся уже меньше, так что сил у Сережи хватает лишь отползти к стене, и облокотиться о нее. Вытянуть ноги и попытаться хоть чуть-чуть прийти в себя. Сделав очередной глубокий вдох, он открывает глаза, смахивает прилипшие к лицу спутанные пряди, щурится, резко распахивая глаза еще раз, пытаясь сфокусироваться и оглядеть весь тот пиздец, что он натворил. Из нетронутого в офисе, кажется, только диван. На небольшом журнальном столике опрокинутые стаканы, какой-то мусор. На рабочем столе — раскинутые бумаги, в большинстве своем разорваных на клочки, ручки, часть из которых улетела на пол. Туда же отправился и пиздецки дорогой ноутбук, когда Сережа в припадке разом смахнул все на пол. — Ты бы сейчас сказал, что я развел тут жуткий бардак, — всплеснув рукой, он внезапно усмехается, качает головой. А затем смешок повторяется еще раз и еще, пока вдруг Сережа не заходится в истеричном больном смехе, переходящим в надрывный кашель. И чтобы хоть как-то промочить горло, он тянется за лежащей на полу бутылкой виски, делая очередные несколько глотков, морщась, когда алкоголь дерет горло. — Твой любимый виски, за тебя, Олежа! — салютует он, щедро отпивая и вновь зажимает рот рукой, сдерживая кашель. — Боже, никогда не любил эту дрянь. Эти сраные бутылки тут стояли исключительно для тебя, а теперь нахрена они мне? — спрашивает Сережа в пустоту, замолкая, словно действительно ждет ответа. Даже обводит блуждающим взглядом комнату, надеясь, что сейчас откуда-нибудь появится Олег. Но в ответ лишь тишина. — Знаешь, грустно все это, — внезапно спокойно и на контрасте тихо произносит Сережа после небольшой паузы. — Я думал, что теперь-то все устаканилось, и что мы наконец нормально будем вместе, а оно вот как вышло, — шмыгает он носом, заправляя вновь упавшую на лицо надоедливую прядь. — Да твою мать, чтоб тебя, — ругается он, опять не к месту вспоминая в волосах родные руки, и как Олег мог заплести непослушные пряди или молча собрать в хвост, пока Сережа работал, чтобы не отвлекать. А затем горло вновь невыносимо больно сжимает мысль о том, что это больше не повторится. Никогда. — Невыносимо, — мотает головой Сережа. Удерживая в руках всю ту же полупустую бутылку виски, он, оперевшись о нее, кое-как приподнимается, опасно пошатнувшись в процессе. — Невыносимо, невыносимо… — бессвязно шепчет Сережа, делая несколько бездумных шагов по офису, внезапно принимаясь цитировать. — Невыносимо… невыносимо, что не влюбиться. Невыносимо, без рощ осиновых, — взмахивает он бутылкой, продолжая хаотично ступать куда ни попадя, рискуя споткнуться. Внезапно покачнувшись, он дергается влево, опираясь ладонью о холодное стекло, скользит по нему рукой. — Невыносимо самоубийство, — Сережа опускает взгляд из окна вниз, но от выпитого, все смешивается. Голова кружится, и он, еле держась на ногах, отступает назад, как-то обреченно подытоживая под очередной глоток. — Но жить гораздо невыносимей. В горле горько, неприятно саднит, то ли от виски. То ли от криков. То ли от обиды. Сделав последний глоток, он ставит бутылку на стол, на котором все еще хаотично валяется часть бумаг, ручек. И ножницы. Тупые офисные ножницы, которыми он в последний раз пользовался бог знает когда. И которые оказываются в его руках быстрее, чем он успевает подумать. — Ты мне с детства говорил не отрезать волосы, помнишь? — перестав орать в пустоту, Сережа наконец-таки поворачивается к зеркалу, стоящему у стены, пристально всматриваясь в свое убитое, растрепанное отражение. — Помнишь, когда все в школе, включая учителей, говорили, что я с длинными выгляжу, как хер пойми кто, ты был единственный, кто говорил, что мне идет? — Сережа вопросительно выгибает брови, а затем берет первую попавшую прядь и резко избавляется от нее одним движением. — Когда в универе меня подкалывали в общаге, что я выгляжу с этой прической как пидор, то ты не только навалял им, но и сказал мне, что с длинными я очень красивый, — еще одно движение ножницами и еще одна прядь на полу. — Ты говорил мне никогда не стричь их. Говорил, что тебе нравится их перебирать. Нравится касаться. Еще одно быстрое движение. Еще прядь. Еще. Еще. — Нахрена они мне только, если тебя больше нет? — совсем убито, подавленно произносит Сережа, словно сам выносит себе приговор. А затем состригает все, что осталось. От столь любимой Олегом длины, которую Сережа хранил долгие годы, за считанные секунды не остается ничего. — К черту, — выдыхает Сережа, кидает ножницы на пол к остальному мусору, из-под которого виднеется пачка сигарет, за которой он тут же тянется. Распинав бумаги носком, он обнаруживает вскоре и зажигалку. Наклонившись за ней, он натыкается взглядом на тот самый злосчастный листок с известием о смерти Олега. Судорожно сжав пальцами, подносит к лицу. — Погиб, — читает Сережа вслух. Перед глазами черным по белому написано, а Сережа все не может осознать. «Помнишь, это было еще в универе, — внезапно подсказывает внутренний голос. — Нам на какой-то паре рассказывали, что как-то женщине пришла похоронка, а некоторое время спустя выяснилось, что ее сын жив». — Ты искажаешь факты, — отвечает Сережа самому себе, но на этот раз уже вслух, даже не заметив подвоха. — Нам рассказывали, что у нее настолько сильно включилась психологическая защита, что она выбросила эту похоронку, и так до конца жизни и верила, что это была ошибка и письмо пришло на неправильный адрес, а ее сын просто переехал. «А что если нет? Кто лучше помнит, ты или я?» — Я, — неуверенно отвечает Сережа после паузы в тишину комнаты. В ответ не происходит никакой реакции, пока тот самый голос вновь не начинает вкрадчиво шептать. «Уверен? Если нет доказательств, то что угодно может оказаться правдой». Сережа хмурится. Только сейчас до него доходит, что все это время он держал в руках пачку сигарет и зажигалку, вместе с бумагой. Мотнув головой, он со второй попытки открывает пачку, зажимает сигарету зубами, и кидает упаковку на пол. Поджигает, отправляя зажигалку туда же. Делает глубокую затяжку, продолжая сжимать в руке злосчастный листок, на секунду прикрывает глаза, и уже чуть более спокойно отвечает. — Думаешь, это может быть правдой? «Дай я тебе помогу», — доверительно обещает голос. А затем Сережа сам не понимает, как именно это происходит, словно кто-то его руками, управляя как марионеткой, подносит сигарету к той самой похоронке, поджигая. И Сережа будто со стороны смотрит, как та загорается, и уже вслух, гораздо спокойнее, он повторяет те же слова, завороженно смотря на горящий в его руках лист бумаги. — Раз ничего не доказано, то ничего и не было. Жестко и радикально. Приходит в себя он лишь тогда, когда в руках остается совсем крошечный клочок. Пламя касается кончиков пальцев и, дернувшись, Сережа роняет тлеющий обрывок на пол, спешно затушив кроссовком. — Может и не было, — на автомате, потеряно и совсем убито повторяет он чужие слова, после чего затягивается еще раз уже почти до конца истлевшей сигаретой, и также тушит ее подошвой. А затем, сделав пару шагов, отрубается на диване до утра. Осознание всего пиздеца полноценно не приходит даже утром. Голова гудит, мысли путаются, а в памяти столько провалов, что Сережа даже не уверен, что из вчерашнего действительно было, а что приснилось. Но тем не менее, первое, что он делает по пробуждении — падает на пол, перебирая бумаги, в поисках той самой похоронки, из-за которой, кажется, он вчера устроил такой погром. Вот только проходит пять минут. Десять. Полчаса. А нужной бумаги все не находится. Сережа медленно поднимается, озадаченно смотря вокруг, пытаясь понять, что происходит. Он ведь точно получил вчера письмо. Сорвался в дичайшую истерику. Из-за смерти Ол… — Да быть того не может, — неуверенно произносит он, щурясь. Сбитый с толку, оглядывает в который раз разъебанное помещение. Если бы Олег действительно был мертв, то бумаги были бы на месте. Наверняка бы кто-то с ним связался. Были бы хоть какие-то доказательства. — Это ведь точно как-то должно быть задокументировано, — он задумчиво запускает руки в волосы. И замирает. Слишком коротко. Настолько быстро, насколько можно с похмелья, Сережа шагает к зеркалу, перепрыгивая свалку на полу, и замирает, увидев, что натворил. — Пиздец, — произносит он несколько секунду спустя и, опустив взгляд, видит состриженные пряди на полу. К черту все это. Слишком много эмоций. Слишком много информации. Домой. Все потом. — Что здесь вообще происходит, — выдыхает он, морщась от головной боли, пытаясь собрать вчерашние воспоминания по кусочкам. Но пробелов, чтобы понять, что именно произошло слишком много. Сережа, найдя свой телефон, быстро договаривается об уборке, сделав комментарий в конце, чтобы из офиса вынесли это чертово зеркало, а затем заказывает такси. Уже надевая свой черный помятый пиджак и двигаясь к выходу, он в последний раз оглядывается, произнося вслух, в первую очередь пытаясь убедить самого себя: — Если нет доказательств… то что угодно может оказаться правдой? А затем закрывает дверь. Своя квартира действительно успокаивает. Дома привычно уютно. Первым делом Сережа проходит на кухню, решив сделать кофе, чтобы хоть немного привести голову в порядок, после мучительной поездки в такси, в которой он чуть с ума не сошел, пытаясь вспомнить, что было на самом деле, а что нет. Ему ведь просто приснилось про смерть Олега? Ну какие бумаги? Ну разве может быть это на самом деле? С его слишком реалистичными кошмарами давно пора было обратиться к психологу, а не страдать. Разумовский берет из шкафа свою чашку, стоящую рядом с чашкой Олега, мимолетно касается ее кончиками пальцев, улыбаясь, вспоминая, как Олег все время ворчал, когда Сережа отхлебывал из его чашки, аргументируя тем, что так вкуснее. Вот все на месте: если бы Олег действительно был мертв, стояла бы она тут? Все с той же чашкой Сережа идет в спальню. Открывает шкаф, доставая домашнюю футболку и брюки, лежащие рядом с одеждой Олега. Натыкается на его шампунь и щетки в ванной, все больше и больше утопая в ощущении, что Олег уехал не месяц назад, а вот только вышел и сейчас вернется. Вернется же? В каком-то оцепенении, пытаясь отмахнуться от спутанных мыслей, Сережа запихивает себя под душ, в надежде хоть немного привести в чувство и взбодриться. Но горячая вода лишь расслабляет тело и, несмотря на кофеин, нагоняет сонливость. Поэтому, когда он выходит из душа, переодевшись, его первое и единственное желание — рухнуть в постель. Вытерев волосы полотенцем, Сережа замирает на пару секунд у зеркала, смотря на непривычно короткие пряди, с которыми он ходил как давно — лет в пять? Те непонятно торчат после душа и хрен пойми, как все это безобразие потом укладывать, но это все явно не сейчас. Олег нередко ведь помогал ему с укладкой, так что и с этой непонятной длиной тоже что-нибудь придумает. Дойдя до кровати, Сережа, вопреки привычке, падает на ту сторону, где обычно спит Олег и, натянув одеяло, проваливается в сон буквально через пару минут. На этот раз, к счастью, без кошмаров, и крепко спит до вечера, пока чья-то рука осторожно не касается плеча. Сережа не сразу чувствует прикосновение, лишь когда то становится чуть более настойчивым: слишком знакомые пальцы скользят по плечу, шее, мягко, но уверенно лаская, заставляя Сережу поерзать, а затем и открыть глаза. Судя по тому, что в комнате светло, то ли он проспал несколько часов, то ли целые сутки. — Я уж думал, что ты не планируешь вставать, — мягко произносит Олег. Сережа поворачивается на кровати, сонно щурясь, а затем улыбается, потому что ему не привиделось. На его половине действительно сидит Олег — живее всех живых, успевший не только отдохнуть, но и переодеться в черный костюм и водолазку. — Мог бы предупредить, что приедешь, — улыбается Сережа шире. — Я думал, ты задержишься в Сирии дольше. — Решил сделать сюрприз, — рука Олега мягко касается щеки, и Сережа чувствует такое колоссальное облегчение, что он даже шумно выдыхает, ощущая, как неприятный узел в груди наконец-таки развязывается, а все тело плавно обмякает после длительного напряжения. Из-за чего его там разрывало вчера или позавчера? Кто-то сказал ему, что с Олегом что-то случилось… Кажется. Он не уверен. Потому что вот же он на месте. Все в порядке. — У тебя получилось, — довольно жмурится Сережа, чувствуя, как с каждым словом, каждым прикосновением его отпускает. — Я смотрю, ты меня тоже решил удивить, — хмыкает Олег. — Что с волосами? — скользнув по щеке, он запускает руку в растрепанную шевелюру, заботливо поглаживая, и Сережа готов раствориться в этих ощущениях, остановить время, лишь бы этот момент не заканчивался. Безумно хорошо. Слишком. Из-за чего же вчера был нервный срыв? — Я… — начинает он и понимает, что толком и не помнит, как так вышло. Офис, истерика, алкоголь, разбитые стаканы, ножницы… он что, действительно сам себя вчера обкромсал? Самое дурацкое, что он действительно не может вспомнить почему. — Ты себя изматываешь своей работой и тебя опять рвет на части, возьми выходной, — качает головой Олег, кивая на новую прическу. — Только не говори, что сделал это в очередном эмоциональном припадке. — Не уверен. Возможно, — пожимает плечами Сережа, усаживаясь на кровати, приглаживая растрепанные пряди, словно извиняясь. — Не знаю, что на меня нашло, — медленно произносит он, понимая, что вчерашние отрывки, которых он в лучшем случае помнит лишь треть, не складываются почему-то в единую картинку. Впрочем, раз Олег тут, то разве это важно? — Слишком много работы на тебя нашло, — Олег встает с кровати, кивая, приглашая жестом за собой. — Давай, тебе нужно побыстрее прийти в себя. Поэтому сейчас завтрак и кофе, тебе надо поесть. Кто о тебе позаботится, если не я? — он уже открывает дверь, как Сережа его останавливает. — Олег! — окликает его Разумовский, заставляя Олега замереть на пороге. А затем так искренне, с каким-то надломом все же произносит вслух. — Спасибо, что вернулся. Олег молча, понимающе кивает, разворачиваясь. А Сережа счастливо прикрывает глаза, довольно улыбаясь. Господи, что на него нашло. Все же в порядке. Кажется, действительно пора отдохнуть. Когда Сережа вновь поворачивается к двери, он понимает, что пропустил, как Олег вышел и как неслышно закрыл за собой дверь, слишком быстро исчезнув. Но Сережа больше не волнуется. Он чувствует себя уже бодрее и увереннее, поднимаясь с кровати, потому что знает, что Олег будет ждать его с кофе и бутербродами на кухне. Иначе и быть не может. — Сейчас приду, — кричит он из спальни в тишине квартиры. Даже не подозревая, что кроме него дома никого нет.