Гелиотроп

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Большие светящиеся глаза отражаются в тёмной глади подземного озера. Хёнджин отрывается от созерцания отражений сотен светлячков и оглядывается — у него снова гости. Неизвестно, когда придёт конец этой бесконечной круговерти, она утомила Хёнджина давным-давно. Кто знает, может, не истреби люди его семью, он не жил бы так далеко от неба, которое помнит до сих пор.        Во снах часто видит звёзды. И солнце.        Здесь его совсем немного, но всё же есть — в расщелину несколько часов в день солнце попадает прямо на схожий с лежаком уступ над бездной, где Хёнджин греется, забывая о голоде и даже жажде. Тепла так не достаёт, но он всё равно никогда не покусится на человеческое тряпьё.        Со вздохом Хёнджин «гасит» огоньки, щёлкнув пальцами. Он принюхивается и снова кривится — действительно, человек. Шаги не крадущиеся, значит, уверен, куда идёт. Это явно не те сумасброды, что носят дары, благодаря которым у него хоть какое-то разнообразие в пище, нет, это снова воин. Пахнут они все одинаково — конём, травой, кровью.        Хёнджин задумчиво застывает, понимая, что пахнет чем-то ещё. Непонятным, манящим, кружащим голову. Ощущение, будто его опоили, с размаху бьёт по лицу. Он замирает в излюбленном месте, куда не достаёт обычно свет факела — у самой границы с пропастью, в которую отправляются все те, кто жаждет его крови.        Что бы ни говорили, он не людоед.        — Ну что ж ты замер там? — с ядом в его голосе не соревноваться наземным пресмыкающимся — всё равно проиграют. — Подходи, вызывай на поединок или как там у вас принято?        Человек стоит и молчит. Меч в руке не дрожит — а вот отражение в начищенном до блеска мече привораживает. Видит в нём Хёнджин не только отблески факела, но и себя. Проступающие чешуйки на коже и вертикальные зрачки, обнажённый торс и даже кровавые капельки серёжек, качающихся в ушах. Хёнджин щурит глаза, разглядывая статную фигуру, а потом начинает хихикать — ни дать, ни взять, девица явилась.        — Мужчин больше смелых нет, раз девчонка пришла?        — Сам ты девчонка.        Хёнджин замолкает и присматривается, недоумённо вздёргивая брови. Надо же. Действительно, парень. Тонкий и звонкий, такому не меч в руки, а лук да стрелы, чтобы оружие под стать. А лучше бы хвост… чтобы не было так одиноко в темноте. Хёнджин встряхивается, замирая и разглядывая воина на предмет магических воздействий. Но находит лишь одно. И то на факеле, чтобы не потух раньше времени.        — Не мёрзнешь тут?        — Чего?        — Не мёрзнешь, спрашиваю? Холодно тут у тебя. Дров принести?        — Ты башкой по дороге нигде не ударялся? Ты меня убить пришёл или разговоры разговаривать?        — А почему бы с добрым человеком и не поговорить?        — Час от часу не легче, точно кукушкой поехавший, — досадливо вздыхает Хёнджин. Такого и в пропасть жаль бросать, его и так небо не пощадило.        — Дурак ты, я ведь по доброте душевной…        Обида, оскорблённая гордость, злость на собственное тело и глухое раздражение зарождаются в его груди. Но гораздо сильнее тревожит странное опустошающее чувство, подобное голоду. В груди больно-больно режется, будто кровью сердце обливается, а вены-змеи обвивают его сердце изнутри, стягивая клубки всё плотнее.        — Потому с мечом наголо явился? По доброте душевной?        Хёнджин оказывается рядом в одно мгновение, чтобы воин потянулся за ним, да рухнул на дно пропасти, как сотни до него. Но парень просто отбрасывает меч и ждёт непонятно чего, глядя Хёнджину в глаза. Под этим пытливым взглядом всё внутри клубится, сворачивается у солнечного сплетения и без того холодным клубком.        Острые черты, о которые можно порезаться, влекут, и, Хёнджин, не сдержавшись, касается кончиком хвоста чужой щеки, закусывая тотчас губу. Тепло. Не так, как от факелов, что приносят его несостоявшиеся убийцы — там обжигает. А тут…хочется ещё. Хёнджин задумчиво обвивает хвостом ноги замершего перед ним воина и прикрывает глаза.        Тепло.        Его будто перемалывает, как бывает во время линьки. Что-то тугое и горячее зарождается в груди, вынуждая попробовать на вкус воздух кончиком раздвоенного языка. Вода, сырость, огонь, сладкий запах странных, растущих даже под землёй цветов, и что-то непонятное, отчего становится больно.        Чабрец.        — Я тебе к чаю принёс, — тихо говорит воин, а Хёнджину кажется, что ему шепчет само прошлое. Вот чем пахнет незнакомец. Вот почему так сладко болит внутри.        — Зачем ты пришёл?! — шипит Хёнджин, обвивая чужое тело своим и сдавливая пальцы на горле. Под подушечками бьётся-бьётся чужой сердечный ритм. Спокойный. И в ответ видит лишь спокойный взгляд, и разжимает пальцы. — Что тебе нужно?        — Счастье?        На тёплое прикосновение пальцев сердце отзывается перестуком, вынуждая оплетать чужое тело туже, чтобы согреться. Под чешую забирается тепло, вынуждая едва ли не ластиться, пока на его слишком доверчиво открытой шее лежат чужие ладони. Захочет убить — убьёт. Но воин просто смотрит, приближая своё лицо к его до тех пор, пока прохлада губ не испаряется под чужим теплом.        На шее тяжёлым ощущением повисает что-то горячее, будто напитанное огненной магией. Хёнджин зло отбрасывает воина, но в последнее мгновение, перед самым обрушением в бездну, ловит, обнимая так крепко и испуганно, что кажется, доспех въестся под кожу. Он осторожно трогает кулон на шее, едва не встряхивая фантомно обожжёнными пальцами.        Гелиотроп на диковинной цепочке — осколок прошлого.        — Откуда?! — то ли шипит, то ли рычит Хёнджин.        — Вспомнишь моё имя, поймёшь откуда. Меня зовут почти как камень, — уголком губ усмехается воин, совершенно не обращая внимания на то, что висит вниз головой, а секунды назад вообще мог погибнуть.        Хёнджин хмурится, не понимая, почему тот не боится. Почему не делает попытки сбежать или ткнуть мечом в незащищённую грудь. Чего он ждёт? Хёнджин тщится вспомнить, перебирая имена, но в голове каждый раз всплывает только своё. Даже имена семьи позабыл, если вообще когда-то знал.        Камень, напитанный небом и светом, жжётся на груди будто настоящее пламя. Но не обжигает — греет.        — Гелиотроп… Солнце… Сан?        Хёнджин опускает парня на каменный пол аккуратно, будто величайшую драгоценность, ощущая, как сам дрожит. Не только внутри, но и снаружи. Камень, отворяющий двери, помог ему бежать, и был символом чего-то непонятного маленькому сердцу. Хёнджин вспоминает заплаканного мальчишку, молча лезущего под клинки, чтобы спасти змеёныша, помнит, как какое-то время Сан приносил ему еду, пока не пропал. И его имя вместе с памятью Хёнджина уснуло крепким сном и спало до сегодня.        — Почему ты больше не приходил?        — Отец отправил меня в другую страну, когда заподозрил, что я всё же помог тебе сбежать тогда… хотя мне кажется, он знал с самого начала, иначе сам бы пришёл сюда, чтобы… у меня были доверенные люди, что носили тебе подношения, которые…        — Которые я считал человеческой глупостью, навеянной страхом и слепым благоговением… — Хёнджин грустно улыбается, глядя на блюдо с персиками. Мог бы и раньше догадаться или нет? Сейчас уже не так важно. Сердце стучит как бешеное, колотится о клетку рёбер от давно позабытого ощущения. — Что теперь?        — Я вернулся, чтобы вступить на трон и… подарить тебе солнце, чтобы ты никогда больше не мёрз.        — Это глупо — быть на солнце в одиночестве.        — А кто сказал, что ты будешь один? — Сан подмигивает ему почти так же весело как в детстве, а потом протягивает ладонь.        Хёнджин вкладывает в тёплые пальцы свои, ощущая, как прохлада медленно покидает руку, а потом и всё тело. Он слишком устал быть один в темноте и холоде, потому следует за Саном.        Даже если солнце будет последним, что он увидит.        Но Сан умеет удивлять.