Мой кареглазый демон

      На часах перевалило за полночь. Лунный свет струился через окно, слабо освещая спальню воспитанников юнкерской школы, которые давным-давно спали крепким сном, утомлённые после тяжелого учебного дня — все, кроме белокурого юноши по имени Николай Мартынов, что вот уже который час ворочался с боку на бок, тщетно пытаясь уснуть.       Причиной его бессонницы была влюблённость. Причём влюблён он был не в какую-нибудь своенравную красавицу, а в своего товарища Михаила Лермонтова, который сейчас, вероятнее всего, видел уже десятый сон и даже не подозревал о его, Николая, мучениях. А может, как раз-таки, он всё прекрасно понимал, и ему попросту нравилось над ним издеваться? Проклятый Маёшка! Это было бы очень даже в его характере... Ну вот почему, почему его угораздило влюбиться именно в него?!       Для Лермонтова, верно, всё происходящее между ними было не более, чем развлечением — а между тем, Мартынов сходил с ума от каждого невинного прикосновения этого демона, от каждого взгляда огромных карих глаз, таких выразительных и манящих... Не говоря уже о крепких объятиях и страстных поцелуях под покровом ночи — объект его воздыханий частенько заявлялся к нему в постель после отбоя, когда ничего не подозревающие соседи по спальне засыпали.       Коля перевернулся на другой бок и закутался в одеяло. Обида вперемешку с пылающими чувствами буквально душили его — прошедшим днём Лермонтов в очередной раз позволил себе унизить его при всех, высмеяв его стихи и манеру речи, а затем насмешливо посмотрев на него через плечо с наглой ухмылкой. Да, колины стихотворения были не столь талантливы, как у него, чёртового гения, но он писал их от души, и ему было крайне обидно слышать такое от человека, чьим творчеством он восхищался. Неужто ему было бы приятно, если бы в один прекрасный день его любимый Пушкин заявил: — «Лермонтов, Вы — бездарь, и Ваши стишки ни к чёрту не годны»?       А ночью Миша был абсолютно другой — искренний и нежный с ним, и Коля всё чаще желал, чтобы день никогда не наступал, ведь Мишель снова сделается невыносимым. Мало того, что он насмехался над ним по любому поводу и без, так однажды Николай ещё и обнаружил у него целую тетрадь с карикатурами на него, которую, как выяснилось позже, успели увидеть все их однокурсники! Все, за исключением его самого.       Мартынов так и не понял, почему тот выбрал его в качестве главного объекта для своих насмешек, но в глубине души он всё же надеялся, что это всё от чувств, которые он попросту не может выразить иначе. Будь на месте Лермонтова любой другой человек, Николай тут же грубо потребовал бы прекратить всё это, да так, что у него навсегда пропало бы желание его унижать, но с Мишей так не получалось, и он лишь с умоляющим взглядом просил его перестать издеваться. И на некоторое время Мишель действительно успокаивался, но вскоре всё повторялось по новой — ночная нежность сменялась неизменным "Мартышка!", сказанным всё с той же наглой ухмылкой и приправленным очередной едкой шуткой в его адрес. В такие моменты Мартынову хотелось либо придушить это исчадие ада, либо прижать его к стене и заткнуть рот страстным поцелуем, прервав очередной поток насмешек, а затем поиметь его, как следует! Или же... Позволить ему сделать это с ним. Если честно, Николай так и не разобрался в том, чего ему хотелось больше, но он точно знал одно — он безумно хотел Мишеля.       Вдруг послышался шорох. К его постели кто-то незаметно подкрался и лёг рядом, заключая в крепкие объятия, — ну, конечно же, это был Миша. — Мартыш, ты злишься? Шею обожголо горячим дыханием Лермонтова. — Маёшка, отвали, — злым шёпотом прошипел Мартынов, пытаясь отстраниться. — Ну, чего ты, — Лермонтов погладил его по щеке, — я ведь не хотел тебя обидеть. — Но ты какого-то чёрта продолжаешь это делать снова и снова. От его близости у Коли бешено колотилось сердце, низ живота болезненно тянуло, и всё это, конечно же, не осталось без внимания. Мишель крепче притянул его к себе, шепча что-то на ухо. Лермонтов был силён, но Мартынов всё же был сильнее, и он мог бы вырваться, оттолкнуть его, если бы захотел, но... Он не хотел. Сердиться на такого Мишу Коля попросту не мог.       Лермонтов навис над ним, смотря на него сверху вниз своими невозможными глазами. Похоже, он осознавал, какую власть имеет над ним его взгляд... При свете луны лицо Мишеля казалось фарфоровым, его черты приобрели ещё большую привлекательность, а тёмные глаза возбужденно блестели. Внезапно Николай понял, что Мишель тоже хочет, а секундой позже этот дьявол втянул его в пылкий поцелуй, прижимая к кровати. Коля отвечал ему со всей страстью, сминая его тонко очерченные губы своими и запуская руку в мягкие тёмные волосы. Когда воздух закончился, юноши, наконец, прервали поцелуй, пожирая друг друга глазами. Миша погладил Колю по светлым кудрям, страстно прошептав: — Какой же ты у меня красивый...       — Ну уж нет, — поняв, к чему он клонит, Коля, ухмыльнувшись, поменял их местами, подмяв Мишу под себя. Тот, как ни странно, не сопротивлялся. — Что, поимеешь меня, Мартыш?, — с коварной улыбкой спросил Лермонтов. Николай, положив руку ему на пах, почувствовал его возбужденную плоть. Он еле сдерживался, чтобы не накинуться на Мишеля прямо сейчас, проигнорировав все правила безопасности, но такого себе позволить он никак не мог. — Давно пора наказать тебя за все твои выходки, не так ли? — прошептал Коля, проведя согнутым пальцем по мишиной скуле и сжимая его достоинство через ткань ночной сорочки. — Согласен, — с несвойственной ему покорностью ответил Лермонтов, — возьми же меня, mon chèr! Мартынов перевернул его на живот и принялся покрывать его шею и спину поцелуями, которые становились всё более грубыми и страстными. Миша, уткнувшись лицом в подушку, едва сдерживал стоны — не дай бог ещё, их услышит кто-то из других юнкеров! Он развёл ноги в стороны, тихо умоляя Колю, наконец, овладеть им. К счастью, под рукой оказался давно остывший воск из-под свечи, и Коля подготавливал Мишеля аккуратно и медленно, дабы не причинить ему боль.       Когда же он, огладив его ягодицы, начал входить в него, Миша всё же не сдержал стона боли, и Коля успокаивающе поцеловал его в затылок, перестав двигаться, давая Мишелю привыкнуть. — Продолжай, mon chèr, прошу, — прошептал Лермонтов несколькими минутами позже. И Мартынов продолжил двигаться, шепча ему ласковые слова, — вначале осторожными и плавными движениями, а потом всё более и более настойчивыми. Лермонтов тихо стонал в подушку, включая всё своё самообладание, чтобы не закричать в голос и не выдать их. Мишель отдавался ему, такой отзывчивый и пылкий, — тот самый Мишель, который не давал ему покоя своими постоянными насмешками, тот самый Мишель, о котором он всё это время мечтал... Всё происходящее казалось ему каким-то сном.       Когда же оргазм накрыл их почти одновременно, Коля аккуратно вышел из него и притянул к себе, нежно целуя и гладя по волосам. Миша уткнулся ему в грудь, пытаясь отдышаться. — Всё хорошо? — спросил его Мартынов, не выпуская из объятий. — Я не помню, когда мне было так хорошо в последний раз, — прошептал Мишель, — оказывается, ты весьма неплох в постели, Мартыш. Но в следующий раз снизу будешь ты. — Непременно, — тихо ответил ему Николай.       Юноши хотели было заставить себя разойтись по разным кроватям, но не успели — после бурной страсти их тут же сморил сон, и они так и остались лежать в колиной постели в объятиях друг друга, чтобы утром проснуться под хихиканье соседей по спальне и чью-то ехидную реплику: — Мал Маёшка, да удал — Мартыша охомутал!