Уроды

– Мне волосы в глаза лезут. Парикмахерская. – А уши прокалывать больно? Салон. – Никогда не пробовал текилу. Бар. – Кто такой Шекспир? Театр. – У меня стоит. Постель. – Хочу в Верону. – Зачем? Город как город. Маленький, грязный. У меня там телефон сперли. В том, как Джин выполняет все его желания, нет никакой сказочной угодливости, но есть пределы, напоминающие о том, что падать будет очень больно. И если в минуты перед оргазмом, когда Джин жадно пожирает его глазами, Намджун дает волю смелым мечтам, то такие вот ответы быстро возвращают всяких уродов на землю: Намджуну не нужно в Верону, Намджуну не место рядом с Джином. Они уже неделю живут в отеле. У Намджуна заканчивается список хотелок, ему даже надоедает купание в ванне, а Тэхён все не приезжает, лишь присылает своему «папику» картинки деревенской жизни. Тэхён на раздолбанной крыше. Тэхён с маленькой девочкой на руках. Пожилая женщина среди пестрых кур. Два смазливых пацана на новеньких велосипедах. Уходящее в бесконечность море. Родители. Джин показывает фотографии Намджуну и наблюдает, как тот бесится. Джин по-прежнему ничего не рассказывает, не становится ни откровеннее, ни проще. Наоборот, его словно что-то гложет, не дает покоя. Несколько раз Намджун ловит на себе его задумчивый, рикошетом уходящий в никуда взгляд, а перепады настроения, характерные для человека, бьющегося над нерешаемой задачей, с каждым днем становятся все резче и заметнее. Спросить прямо, в чем дело, Намджун не решается. Он подозревает, что все из-за Тэхёна, но каждое упоминание этого имени еще больше раздражает Джина. Попытки выяснить хоть что-нибудь окольными путями тоже не имеют успеха. Джин перестает везде таскать Намджуна за собой. Он исчезает «по делам», оставляя Намджуна в белоснежном махровом халате, под которым ничего нет, наедине с какой-нибудь киношкой, а возвращаясь, затыкает ненужное любопытство ужином и сексом. Киношки Намджун не смотрит. Он не привык к выдуманным мирам, его больше волнует реальность ближайшего будущего: холодный подвал, долг поставщикам, тупая безнадежность в расширенных зрачках Хосока... В понедельник Джин приходит подозрительно довольным, и Намджун понимает: что-то случилось. – Мы идем в ресторан. – Нет. – Да. – Зачем? – Хочу. Джин выбирает из шкафа одежду, и Намджун злится. Он-то совсем не хочет ни в какой ресторан, но Джина это не волнует. Джин лыбится и привычным движением расправляет в трусах хозяйство Намджуна. Дипломатия идет к херам: – Неужели мальчик осчастливит папочку своим появлением? Намджуну хочется стереть улыбку с лица красавчика, но облом – она становится только шире: – Вроде того. Тэхён согласился на новый контракт, так что нужды в твоем вранье больше нет. Формулировка Намджуну не нравится: – Значит, Хосока… тоже не будет? Голова Намджуна вылупляется из горловины водолазки, а Джин снова лыбится и тянется за расческой: – Нет, малыш, Хосока не будет. Наебали. Бывает. – Я понял… И когда… вы улетаете? – Завтра вечером. Внутри что-то обрывается. – Я хочу домой. – Потерпи денек, малыш. Там еще не все готово. – Что готово? – Намджун зачем-то пытается увернуться от расчески, хотя прекрасно знает, что это бессмысленно. Если Джин захотел отвести его в ресторан, то обязательно отведет, а если захотел причесать, то обязательно причешет. – Ну, так, по мелочи. Я решил немного упростить тебе жизнь… – Как? Кормушку с поилкой поставишь? И автоматический жопоподтиратель? – О поилке я что-то не подумал. Исправлюсь. А вместо жопоподтирателя вполне сгодится биде. С подогревом, сушкой и голосовым управлением. – И с музыкой! Через силу и нервно, но Намджун все-таки ржет. Показывать свой страх и смятение не хочется, а повод кажется подходящим: белоснежное чудо сантехники посреди его подвала – за показ такого аттракциона можно было бы смело брать деньги. Только один он не выживет. Они бы вряд ли выжили и вдвоем с Хосоком, а у одного Намджуна шансов нет в принципе – с жопоподтирателем или без. И Джин не такой идиот, чтобы не понимать очевидного. Но он нарочно строит из себя тупую скотину и делает вид, что не замечает состояния Намджуна: заправляет водолазку, застегивает ремень на джинсах, а потом обнимает за талию и притягивает к себе. – Любишь музыку? Джин хочет поцеловать, но Намджун запрокидывает голову и ищет сочувствия в идеально кремовом потолке: – Да не особо… Так что музыкой можешь не париться. В ресторане отдельные кабинки и никаких свидетелей, хотя Намджуну уже безразлично, сколько жующих морд будут на него смотреть. Он почти не чувствует вкуса того, что ест. Он не гурман, тем более в последний вечер. Намджун растерян, часто отвечает невпопад, а Джин все так же весел. Кажется, чем хуже Намджуну, тем лучше ему. В этот вечер у Намджуна впервые встает не сразу. Джин не спешит, ласкает, укладывает на спину и садится сверху. Намджун позволяет, отдает инициативу – тоже впервые. Скоро он втягивается, забывает обо всем на свете и наяривает так, что чуть не сбрасывает с себя Джина, но все равно секс получается другим. Последним. Следующим утром – утром последнего дня, – после последнего завтрака, Джин собирается по магазинам. Ему нужно купить подарки и обязательно потащить Намджуна с собой. Последний штрих к портрету улетающей мечты, последняя демонстрация щедрости и богатства. В коридоре у Джина звонит телефон. Он берет трубку и, неторопливо курсируя между окном и лифтом, начинает разговор с корейского: «Привет, моя красавица», – а потом переходит на немецкий. Лифт закрывает двери и уезжает. Джин снова давит на кнопку вызова и продолжает трепаться. Намджун смотрит на незнакомый город, поблескивающий сероватым стеклом разномастных, не сочетающихся друг с другом зданий. Но в целом завораживает. Пролетают еще несколько корейских слов. «Собака». «Белая собака». «Белая собака с черными пятнами». Джин повторяет по слогам и смеется. Снова переходит на немецкий. Приезжает кабинка соседнего лифта. В ней люди, но Джину плевать. Спокойно, с глупой улыбкой на лице он заканчивает разговор, и Намджун успевает заглянуть в его телефон: – Джина Ким? Кто это? – Дочка, – Джин не отрывается от экрана, что-то ищет. – Подожди секунду… Намджун не слушает, что там Джин обещал отправить. Он смирился с тем, что снова будет смотреть на город только снизу вверх, а вместо Хосока получит говорящий унитаз. И вроде все оказывается на своих местах, но слово «дочка» острым ножом вонзается в сердце маленького мальчика. И мальчик со злостью бьет Намджуна в грудь, в последний момент проталкивая его в закрывающиеся двери лифта.