Уроды

– Сейчас что? Ночь? Намджун просыпается подозрительно легко и с абсолютно пустой головой. Никаких мыслей – стерильно, как после дезинфекции. – Почти, – Джин сидит за столом и лениво листает какие-то бумажки, – нахрена тебе эта макулатура, малыш? …отек Квинке… хронический гайморит… сотрясение мозга… кажется, уже третье, да? Или четвертое, я уже сбился… Так… левый глаз минус четыре, правый… О, ты и ребра ломал? Как ты вообще жив еще, а? …Астма? Scheisse, ты что, еще и астматик?! У Намджуна темнеет в глазах. Красавчик нашел и разворошил оба их тайника. Теперь на столе перед ним вся жизнь Намжуна: как учился в школе, за что огребал от воспитателей, до скольких лет писался в подгузник. – Ух ты, у тебя и паспорт есть? И куда же ты намылился, малыш? Курьер из тебя так себе, слишком приметный... Да, кстати… от дури я избавился, ты уж извини. Я, понимаешь ли, категорически против. Так что, если ты вдруг тоже употребляешь, то придется потерпеть, малыш. – Сука, – шипит Намджун, выбираясь из-под одеяла, но внезапно понимает, что он катастрофически не одет, и шарит глазами в поисках штанов. – Там же… Меня же… меня за нее на куски порежут, придурок! – Не порежут. Там баксов на шестьсот, не больше; если что, возмещу, – спокойно отвечает Джин. Он уже смахивает всю жизнь Намджуна в большой бумажный пакет. – В этой норе есть еще что-то, что тебе уперлось? «Не так и не здесь». – Я никуда не пойду, – Намджун опасливо цепляет ногой штаны, пытаясь сообразить, как лучше повернуться к Джину – срамным местом или голым задом. – Конечно, не пойдешь. Погода плохая, и далеко. Я заказал такси. – Я не хочу никуда… – А я разве тебя спрашиваю, малыш? Мне нужно, чтобы до встречи с Тэхёном ты дотянул живым, свободным и хм… – со скептическим вздохом Джин отправляет в пакет медкарту, – …здоровым. – Где Хосок? – пробует Намджун последний шанс. – Ты был у легавых? – Там все не так просто. У меня гражданство австрийское, сразу не получится. – И долго еще? – Не знаю, – равнодушно пожимает плечами Джин. Врет. Знает. Хосока здесь вообще не будет. На радость Мартышке, Ким Сокджин снова опаздывает: когда он приезжает в изолятор, Хосока оттуда уже увозят. *** Джин получает ответ на одно из своих «как»: урод натягивает еще не просохшие треники при помощи зажатого в зубах куска толстой проволоки. Один конец щедро обмотан разлохматившимся скотчем, другой загнут крючком. Тайна «загрызенного» пояса раскрыта. Джин досматривает представление до конца и только потом показывает другую одежду – новую, купленную буквально час назад: – А теперь стриптиз, малыш. Переодеваемся. В приличных местах дырявые штаны давно не в моде. Намджун смотрит волком, но Джин уже привык. Вид голого урода его почти не коробит, а дикий взгляд лишь провоцирует игру. Джину нравится дразнить: безрукий вздрагивает и сопит каждый раз, когда Джин касается его тела. А возможностей коснуться – выше крыши. Раздевая и одевая мальчишку, словно живую куклу, Джин не упускает не одной; глядя ему прямо в глаза, беззастенчиво сует руку в только что надетые боксеры и бережно укладывает полувставший член: «Удобно?» Клеит на ожог две пластинки заживляющей повязки, нежно разглаживая верхнюю до самого паха. Потом тщательно заправляет в джинсы футболку, не забывая дотронуться до всего, что оказывается на пути. Волчонок мстит. Стоит только Джину закончить и, отступив на пару шагов, оценить свою игрушку отеческим взглядом, Намджун ухмыляется: – Мне надо в туалет. Процесс идет в обратном порядке. Джину нравится еще больше. – Мне помочь или отвернуться? Похоже на перетягивание каната. – Помоги. Звучит как вызов. Только про игру в «слабо» Джин знает гораздо больше, чем может себе представить двадцатилетний пацан, краснеющий от собственной развязности и упрямого стояка. – Я вынесу, – Джин забирает ведро, оставляя Намджуна в сваливающихся джинсах и с членом наружу. – Тебе нравится меня унижать, да? – Ну что ты, малыш, ни в коем случае. Но мне нравится думать, что ближайшие дни мы проведем вместе. И очень не хочется, чтобы за эти пять минут ты куда-нибудь удрал. *** По дороге Джин дважды просит таксиста проехать темными дворами. Намджун тоже смотрит в зеркала: хвоста нет. Они останавливаются возле гостиницы, но Джин не берет его с собой и скоро возвращается с вещами – большим рюкзаком и светлым пальто в фирменном пакете химчистки. Пальто он тут же надевает – его куртка давно на Намджуне, потому что: «Соплей мне твоих для полного счастья не хватает». – Отвезите нас в какое-нибудь приличное место. Подальше отсюда. – Насколько приличное? – таксист, забравший парочку практически на помойке, явно не в курсе, что везет человека, для которого шестьсот баксов не деньги. – Насколько у вас хватит фантазии. Европейская кухня и номера с ванной обязательны. Они еще долго катаются по ночному Сеулу; пожелание «подальше» старательно наматывается на счетчик. Фантазия у таксиста психически больная: таких понтовых мест Намджун не видел даже издалека. Он прирастает к сиденью каменным изваянием, но Джин спокойно расплачивается, а потом обходит машину и, словно кавалер перед дамой, распахивает перед Намджуном дверцу: – Выходи, Венера. Приехали. Вблизи сверкающее безумие пафосного фасада теряет чрезмерную аляповатость, становится почти красивым. У швейцара до синевы выбритая рожа истинного арийца, нечитаемое выражение глаз и непонятный английский. Вероятно настоящий, в отличие от того, какому Намджуна пытались научить в школе. В лобби Джин снимает с Намджуна куртку. Паренек, который несет за ними рюкзак и пакет, не справляется с удивлением и глупо таращится. Намджун показывает ему язык и плюхается в кресло. «Ну урод, урод. Что, уродов не видел? Зато меня выебут в таком шикарном месте...» Впрочем, мальчик-носильщик довольно смазлив. Его в этом шикарном месте наверно уже не раз выебали. И ничего, сука, жив... Джин переговаривается с администратором, что-то у них не ладится; беседа, издалека вполне приличная, идет на повышенных тонах. Намджун прислушивается. Он надеется, что в отеле нет мест, или слишком дорого, или ванны в номерах не того цвета. Он не против еще немного покататься по Сеулу, желательно опять «подальше». Если бы его накормили, он бы с удовольствием ездил всю ночь, оттягивая момент своего позора. Глупо, что его так заботит статус собственной задницы. Он и сам понимает, что глупо. Ну что такого, если там побывает чей-то член? Палец там уже был. Ничего страшного. Просто потерпеть. И все. И никто не узнает. След от этого падения даже не будет прописан у него на лбу. А если Джин еще разок ему отсосет, то Намджун точно вытерпит. Подумаешь, трахнут… В разговор вмешивается девушка – еще один администратор, – и все на глазах меняется: Джин заполняет какие-то бумажки, девушка по-акульи лыбится, а смазливый паренек с вещами бодро подрывается к лифту. Для Намджуна начинается обратный отсчет. *** Гостиная в номере размером с три палаты реабилитационного центра. Мерить ее в подвалах – кощунство. Россыпь мелких светильников на потолке плавно перетекает в огни ночного города за огромными окнами. Джин разувается сам, потом садится на корточки и развязывает шнурки на ботинках Намджуна. Отражение в зеркале смотрит на Намджуна загнанным, потерявшимся в окружающем великолепии взглядом. – Я некрасивый? – спрашивает он. – Прости, что?.. – Ну, рожа у меня не то, что у твоего Тэхёна, да? Страшная? Джин встает и с подозрением заглядывает в глаза. Пожимает плечами: – Рожа как рожа. Хороший фотограф справится. Он проходит в комнату, словно к себе домой: не осматриваясь, не особенно интересуясь обстановкой. Берет со стола бутылку, крутит в руке, хмыкает, ставит обратно – между корзинкой с фруктами и вазочкой клубники. На фоне спокойных тонов комнаты ягоды выделяются спелой, почти пошлой яркостью. Намджун когда-то слышал, что клубника зимой невкусная, но Джин отщипывает у одной хвостик. – А ты хороший фотограф? – спрашивает Намджун. Красавчик неторопливо ест клубничину. Эмоции отсутствуют, наверно, она, и правда, никакая: – А я вообще не фотограф, малыш. – А кто? Рядом с первым ложится еще один хвостик. Вопрос Намджуна остается без ответа. – Чего ты так боишься, а? Неужели перспектива прожить в этом номере несколько дней настолько ужасна? По-моему, здесь вполне прилично. Сейчас принесут ужин. Или ты хочешь в ресторан? Можем… – Нет! В ресторане Намджун будет чувствовать себя посмешищем. Как экспонат в кунсткамере. Как без штанов в школьном коридоре. Как… Джин сдвигает створки полукруглой перегородки – за темным деревом и матово-молочным стеклом, под гладкими сытыми подушками и спадающим на пол тяжелым покрывалом прячется эшафот. От осторожного стука в дверь Намджун почти теряет сознание – сердце вдруг подпрыгивает и пытается удрать, в глазах темнеет, и он чудом успевает упасть в угол дивана. Перед носом у Намджуна взлетает нежно-кремовая скатерть и мельтешит сверкающая серебром посуда. Даже если Джин – креативный извращенец и дипломированный садист, расплачиваться за эту жратву задницей Намджуна можно хоть всю жизнь, – все равно бесполезно. – Ешь, малыш, не стесняйся. Гастрита в списке твоих достоинств, кажется, нет? Гастрита нет. Намджун не стесняется. Поначалу опасливо косясь на вилку, в итоге уписывает не только свою долю, но и добрую половину чужой. Под девизом: «Пропадать – так с музыкой», – в нем снова празднует труса блатная наглость циркового урода. Он полон решимости взять от этого случая все, что сможет, по максимуму. Пусть его затрахают насмерть, но хотя бы будет, за что. Ванна, без которой так страдал красавчик, напоминает небольшой бассейн. В ней могло бы разместиться человек шесть, и сквозь прозрачно-синюю стенку видно, как переливаются и смешиваются потоки воды. Белые пузырьки в вихре всех оттенков голубого притягивают взгляд, а интимный полумрак и живые, завораживающие блики на стенах комнаты создают атмосферу сказочной пещеры. – Я бы посоветовал тебе пару дней воздержаться. Ожог лучше не мочить. – Да насрать! Ожог – это последнее, что волнует Намджуна. Ему лишь на миг приходит в голову мысль, что грязного его, может, и не трахнут, но возмущение тут же берет верх: – Потом твой Тэхён приедет, и хрен я в таком корыте помоюсь! Джин улыбается: «Ну как скажешь, малыш», – в его подогретом коньяком взгляде пляшут озорные огоньки. Намджун дуется, взаправду обижаясь: в нем коньяк смешан с вином, жадностью и желанием побыть хозяином мира. Вода приятно теплая, но ногу жжет довольно сильно. Это ощущение напоминает Намджуну о раскаленной на солнце лавке и о днях, проведенных в Центре. Как он тогда был прав, не желая становиться взрослым! Как легко было лаять на окружающий мир, когда этот мир предоставлял трехразовое питание и крышу над головой. Как хотелось бы вернуть то последнее лето – жаркое и пыльное, но по-настоящему беззаботное. Как и лавка, вода постепенно приучает к себе Намджуна; боль проходит, оставляя лишь въедливую ностальгию да тяжесть на сердце. Джин как будто чувствует его настроение – сажает между ног, укладывает спиной себе на грудь и обнимает. Они долго молчат, но алкогольный коктейль все же портит дзен момента пьяной откровенностью: – А я первый раз так, прикинь. – Как «так»? – не понимает Джин. – Ну, в ванне… И вообще… в воде. – Ты серьезно, малыш? Ты никогда не мылся в ванне? – Ну, может, маленький… не помню… – он уже жалеет о сказанном; образ нового хозяина мира, не успев сложиться, рассыпается пустыми оправданиями: – В детдоме не было, а в Центре были, но только в процедурках, меня туда не пускали… Джин целует его шею и за ухом, сильнее прижимает к своей груди: – И как тебе? Нравится? – Угу... Страшно. Если ты меня отпустишь, я утону. – Не утонешь, малыш, – Джин немного разворачивает его, тянется из-за спины, целует в губы. Намджуну вроде уже и не страшно. – Я тебя не отпущу. Глубокая ночь, но один выспался, а у второго война часовых поясов. Они долго валандаются в ванне, то наслаждаясь расслабляющим покоем, то резвясь и разбрызгивая воду, словно дебильные подростки. Намджуну непривычно ощущение невесомости, легкости движений. Он возмущенно фыркает, когда вода попадает ему в нос и уши, смеется, увидев свой плавающий член. Ребенок обретает частичку потерянного детства: его по-настоящему купают, так, как могли бы купать любящие родители. «Закрой глазки, малыш», – шепчет Джин, взбивает пену на его волосах и нежно целует в мокрый нос. Намджун украдкой рассматривает голого Джина: широкие плечи, заметные, но не перекачанные мышцы, гладкая кожа без всяких там прыщей и пятен. И без волос. При каждом удобном случае Намджун старается как-то потрогать, задеть, провести ногой по лодыжке и почувствовать ее необычную гладкость. Выбритый лобок тоже очень хочется потрогать. Туда бы Намджун с удовольствием прижался щекой или даже губами, но боится. – Все, малыш, я не железный! Джин ловит его за талию и устраивает верхом себе на бедра, когда любопытное колено Намджуна в очередной раз «невзначай» оказывается возле его паха. Намджун с ужасом ждет, что его сейчас поднимут вверх и посадят на член, как на кол, – в воде Джин справится с ним без проблем. Он чувствует ладони на своих ягодицах, и сам обреченно приподнимается, но Джин лишь двигает его чуть ближе к себе – так, что его стояк касается испуганного члена Намджуна: – Ну же, малыш… Ты ведь тоже хочешь… Уверенные руки гладят Намджуна по спине, Джин тянется к нему и вдруг облизывает сосок, прихватывает его губами и отпускает, заставляя Намджуна вскрикнуть от удивления. Считая подобные изыски порнушной сказкой для старых импотентов, Намджун и не предполагал, что это может быть приятно. «И так я тоже в первый раз», – думает он, а Джин уже ловит и обсасывает второй, играет с ним языком, щекочет ареолу. Ни девчонки в Центре, ни сеульские бляди не заходили в своих исследованиях так высоко ограничиваясь лишь тем, что ниже пояса – той половиной тела, которая у Намджуна «как у всех» и не вызывает ни гадливости, ни смущения. И уж тем более его сосков никогда не трогал Слепой, банально повторявший левой рукой то же самое, что в этот момент делала с его собственным членом правая. Намджуну нравится, он хочет еще, но Джин отстраняется, упирается лопатками в бортик ванны и смотрит на «страшную рожу» Намджуна затуманенным желанием взглядом. Два члена с трудом помещаются в одной руке, вид сверху ошеломляющий, ощущения фантастические. Еще одно «впервые», нанизанное на длинную нить неизведанного, заботливо спрятанное в копилку вместе с вилкой, вином и засосами на шее. Джин двигает рукой медленно, а Намджуну уже невтерпеж, ему нужно быстрее и сильнее, он наклоняется и тянется к Джину, сам целует его – смело, напористо, будто не просит, а требует. Джин возвращает ему такую же животную жадность, кусает губы, пробирается языком в рот, словно хочет то ли съесть, то ли быть съеденным. Он бросает свой член и ласкает только Намджуна – он чувствует, как нужно, чтобы через минуту в воде растворялись белесые кляксы, а уродливое тело безвольно упало ему на грудь, надеясь, что его не отпустят. – Поцелуй меня еще, малыш… – просит Джин, и Намджун целует, иногда выворачиваясь и подглядывая, как мастурбирует красавчик. Ему хочется помочь, наклониться и схватить губами мелькающую головку, но для этого нужно нырнуть, а воды Намджун боится. И не воды тоже.