Уроды

Джин все-таки не смог. Отступил, натянул на пацана какую-то рванину, обещая себе, что «в следующий раз» непременно. Пока безрукий был укрыт парой одеял, и Джин стискивал этот несуразный сверток, было дико, но терпимо, а потом… Потом не вышло. С опозданием, но вспоминает, что он хороший актер. Вживается в роль, пытается и в самом деле поверить, что ему не противно и не страшно. Но блицкрига не получилось. Намджун поразительно ловко хватает еду – чуть ли не на лету. Растрепанный и большеротый, с голодными глазами, он снова похож на птенца огромной птицы – так, что Джин с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться в истерическом припадке. Большей частью над собой. Попытки втереться в доверие почти не имеют успеха. Вроде бы слегка оттаявший, после ужина пацан снова замыкается, огрызается и хамит. Джин, которому и в голову не приходит связать это со своим рабочим разговором, теряется в догадках и не может подобрать тему для беседы, пока безрукий не просит сам: – Расскажи мне еще одну сказку. – Какую? – Про Ким Тэхёна. Это ведь он ищет Слепого? – Он. – Значит, сам он… не может? – Не может. Детям не стоит бродить по таким мрачным местам. Они снова забираются на матрас. Джин наваливает к стене тряпье, укрывает Намджуна одеялом, другое накидывает на себя – терять обретенное с чаем тепло совершенно не хочется. – Ясно… А по каким можно? Где он? – Если конкретно, то в одном отеле не слишком далеко отсюда. А вообще – со мной, в Австрии. И у него все хорошо, он здоров, работает. Вот, смотри… Сказка даже с картинками… Как тебе? Красивый, правда? Джин перелистывает несколько фотографий с последней съёмки. Он только сейчас понимает, почему эти кадры не вызывают у него привычного удовлетворения: Тэхён слишком задумчив, закрыт, погружен в себя. Для постороннего незаметно, но Тэхён не справился. За несколько дней до бегства он не смог войти в образ, оставил в глазах след своих переживаний. Плохо. Очень плохо. С этой несчастной любовью нужно как-то завязывать. Джину все больше жаль, что встретиться со Слепым не получилось. Тэхён уже начал соотносить мечту с реальностью, неплохо было бы добить окончательным разочарованием. В том, что было бы именно разочарование, Джин не сомневается: шестерка-наркоторговец в антураже провонявшего мочой подвала – похлеще, чем мудак-Мартышка… – Вот скажи мне, добрый сказочник, почему даже в хороших сказках я в пролете? – жадный взгляд безрукого провожает телефон Джина, в интонациях плохо прикрытая ненависть. – Мальчику свезло, мог бы и отблагодарить, а? Как считаешь? Хрен бы он без меня оттуда вынырнул. – Малыш, а тебя не учили, что зависть – это плохо? Ты думаешь, ему было легко? Ты хоть понимаешь, через что он прошел? И, заметь, не останавливается, вкалывает, как проклятый. Между прочим, довольно тяжелая работа. – Какая? Перед камерой рожи корчить? Или ты имеешь в виду ту работу, которая «с тобой»? – Джина коробит, но оказывается, это еще не все: – Ты что, так отвратительно трахаешь? – А ты нарываешься на демонстрацию? – Я? Нарываюсь?! То есть, ты мне пожрать просто так принес, да?! Я, дяденька, в святых давно не верю. Так что давай, не стесняйся. За такой ужин могу даже… – гаденький смешок, – стриптиз устроить. Джина словно окатывает ледяной водой. Злые глазки видят насквозь. – Понимаешь ли, малыш… Мне не нужна дешевка. Твой ужин абсолютно не отразится на моем благосостоянии, а вот партнеров я привык выбирать себе сам. Пауза – лишь секунда, за которую по лицу «малыша» расползается огромная кривая улыбка: – А потом твои партнеры оказываются вонючими козлами и съёбывают от тебя искать Слепого. Поздравляю! Отличный выбор! Пожалуй, Джин и вправду может убить. Для безрукого он не просто открытая книга, а дурацкий комикс: весь как на картинке. Он настолько не в себе? Расстроен? Теряет хватку? Почему какой-то урод, злобный мелкий неудачник, ухитряется вывести его из себя? – Мальчик. Если ты такой умный, что ты делаешь в этом подвале? – Вау! Так ты пришел предложить мне работу, да? Вместо той дуры, которая в Польшу поедет? …Что молчишь? Представил? …Так что я-то на своем месте, а вот что здесь делаешь ты, это вопрос. Нахер ты опять приперся? Комплексы за усы подергать? В себя поверить? Что с тобой не так, добрый дядя? Зачем я тебе нужен? Скажи уже прямо или проваливай, если даже выебать – и то слабо! Мальчишка выскакивает из-под одеяла, шипит и кривляется, а Джин, еще раз вывернутый наизнанку, как зачарованный, наблюдает за болтающимися рукавами толстовки. Он не может собраться с мыслями и очередной раз врет – сливается, прячась за одним из своих многочисленных оправданий: – Хорошо. Давай прямо. Ты мне кое в чем помогаешь, а я вытаскиваю тебе Хосока. Идет? *** Чонгук все-таки пришел. Наверно даже прибежал – запыхавшийся, мокрый от дождя и пота. Шмотки новые, глаза навыкате, под глазами – синие озера. – Привет, хён, я быстро, ладно? пока матери нет, мне еще обратно полтора часа ехать, я потом еще приеду, дней через несколько, если получится, вот, держи… Он вываливает на Намджуна калоши со стремным черным мехом, несколько пакетиков лапши и почти неразборчивый поток слов, спотыкающихся о сбитое дыхание и желание рассказать как можно больше. Он суетится, носится по подвалу, пытается немного убраться. Он расправляет одеяла, стаскивает чайник на пол, а микроволновку на ящик пониже и все время говорит, говорит, говорит… Намджун узнает, как они прокололись, где их держали и как допрашивали. Узнает, что Чонгук боялся привести за собой хвост и полчаса носился по переулкам, что его брательник ухитрился не срезаться на выпускном экзамене и будет учиться дальше; что предки Чимина построили сыночку отдельный дом рядом со своим, и Чимин сразу заявил, что больше в этот подвал ни ногой… Что уже несколько месяцев назад Слепой заставил всех троих выучить сценарий на случай задержания, и после этого всю дурь по улицам таскал сам. Что попросил их ничего не рассказывать Намджуну, и брал всю вину на себя в обмен на обещание не бросать Намджуна. Себя он считал в этом деле самым бесполезным… К горлу подступает комок, а Чонгук все трещит и трещит о том, как у них в итоге классно все получилось. В странное самопожертвование Слепого Намджун верит сразу. Не то чтобы он чего-то такого ожидал, нет, он давно свыкся с мыслью, что никто ничего для него делать не будет. Но поступок вполне в духе Мин Юнги: скрытность и непредсказуемость, радикальность методов, смелость – все на грани адекватности. Скорее, психиатрия... Чонгук хватается за ведро, но обнаруживает, что оно пустое, и на момент затыкается. – Все нормально, мелкий. Дуй домой. Мне тут кое-кто помогает. И Хосока скоро вытащат. Не сдохну… О том, что в обмен на Хосока, он обещал «поговорить» с Ким Тэхёном и этим лишить Слепого пусть далекой и призрачной, но все же надежды, Намджун не уточняет. – Да? Это классно, мне далеко, и мать не пускает, а еще у меня теперь будет тренер… Намджун снова проваливается в поток оправданий и новостей и с горечью признает, что Чонгук сделал правильный выбор. Несмотря на круги под глазами, он счастлив, у него начинается другая жизнь: его ждут мать и брат, телевизор и горячая еда, новые испытания и новые победы. Если у его тренера окажется достаточно жесткая рука, из пацана, может, что-то и получится… Чонгук хвастается новым телефоном, хотя знает, что Намджун все равно не сможет позвонить – свой телефон он расколотил еще летом. Про сияющую синяком челюсть Чонгук тоже не спрашивает. Мысль о том, что мальчишка просто не придает этому значения, утешительна, но грешит излишним оптимизмом. Да, разбиться, ободраться или что-нибудь на себя уронить для Намджуна не редкость, но Чонгук просто ничего не замечает, он уже не здесь. Он прибежал сюда лишь под влиянием данного Слепому обещания, которое тоже скоро растворится, останется в прошлом, как и сам Слепой. Как и Намджун – забытый, выброшенный в одно помойное ведро вместе с болью, разочарованием и тараканами… – …Кто кого, блять? Ты ничего не... Что-то режет ухо – сразу после «кстати, о Хосоке». – Да блин, хён! Ты чем слушаешь? Я ж тебе говорю – Хосок. Чимина. Держи, говорит, его, раз уж меня угораздило в такую мразь влюбиться, так хоть раз в жизни попробую, что значит по-настоящему трахаться. Теперь глаза реально лезут на лоб от удивления. Хилый, вечно трясущийся Хосок, изнасиловал Чимина, которого боялся и боготворил, которому угождал и прислуживал, от которого вытерпел столько унижений, что все давно считали Хосока половой тряпкой. С самого первого дня он готов был лечь под Чимина, никогда этого не скрывал и только что не выпрашивал, но Чимин лишь издевался над ним и его чувствами. Он постоянно притаскивал в подвал обдолбанных девок и раскладывал их у всех на глазах, снова и снова подчеркивая свою незаинтересованность, как будто прямых оскорблений ему было недостаточно. Странные вещи творятся с людьми, когда что-то идет не так. – А ты? – А что я? Подержал, – Чонгук ухмыляется, он доволен и поступком, и произведенным на Намджуна эффектом. – Что мне, жалко что ли, если просят? Да он и не вырывался особо, так, вначале только… Намджун пытается представить Хосока – обезумевшего, поставившего на карту все, чтобы единственный раз в жизни урвать свою каплю сомнительного счастья – в грязной камере, под носом у кучи полицейских, на глазах ржущего Чонгука и Бог знает кого еще. – А потом? – А что потом? За Чимином предки приехали. И все. – Он не распиздел? – Не знаю. «И все…» То есть, еще не факт, что Хосок не огребет обвинение в изнасиловании. Не факт, что его вообще выпустят. А если выпустят – каким он вернется в подвал? Развалится окончательно, съедет с катушек, превратится в конченого наркомана? Или не успеет? Дури у них вполне достаточно, чтобы «не успеть». Намджун вдруг понимает, что не хочет его видеть.