Уроды

Юнги не знает, куда себя деть. Он мечется, как зверь в клетке, прислушивается под дверью, десять раз поправляет простыню, то поднимает, то опускает изголовье кровати, меняет воду. Ему кажется, что в этот раз Тэхёна нет дольше обычного, и Юнги накручивает себя: вдруг из-за всех этих разговоров с ним что-то случилось? вдруг его перевели в другую палату, потому что Юнги его плохо кормит? вдруг вообще увезли из Центра? Дверь открывается. Всего лишь еда. С ужасом Юнги ощупывает тележку: если там только одна порция, значит… Две. Дышится чуть легче, но покой все равно не наступает. Юнги раз за разом прокручивает в голове все, что наговорил – необдуманные, непонятно откуда взявшиеся слова. Когда Тэхёна, наконец, привозят, Юнги чуть не падает в обморок. Он не представляет, что будет делать, если Тэхён ему не ответит, и поэтому не спрашивает, а только говорит, пытаясь оттянуть вселяющий ужас момент: – Тэхён, прости, я тебе сказал, что смогу тебя убить, но я не смогу. Я не хочу, я хочу, чтобы ты жил, Тэхён, может, это жестоко, я не знаю… Но я ни за что тебя не убью, это была глупость, я не подумал. И не слушай Чимина, он же не врач, и не знает, что с тобой случилось. Ты не кусок мяса, это неправда, даже если ты совсем не сможешь двигаться, все равно неправда… «Да». У Юнги подпрыгивает сердце. Он кидается к Тэхёну, жадно зарывается пальцами в волосы: – Тэхён! С тобой все хорошо? Скажи еще что-нибудь! Ты на меня не злишься? Нет?.. Что? По буквам?.. «Рука»? – Юнги тут же пугается, что в порыве радости делает Тэхёну больно, и убирает руки. – Тебе неудобно?.. Так лучше?.. «Нет». – Значит, твоя рука? Что-то не так с твоей рукой? «Да». Юнги трогает плечо, машинально расправляя задравшийся рукав: – Что? С этой рукой? Где?.. Здесь?.. Он ведет ладонью вниз – осторожно, чтобы не усугубить неведомую проблему, не сделать хуже. Локоть, предплечье, запястье – все знакомо и словно родное, он трогал их уже много раз, брал, перекладывал, гладил. Все, кроме щупалец. Даже принадлежащие Тэхёну и мертвые – они вселяли суеверный страх. По собственной воле Юнги бы никогда не взял человека за руку. Но его собственной воли больше не существует, бастион падает. У Тэхёна нет никаких щупалец. У него длинные тонкие пальцы, немного прохладные и... живые: они двигаются, сжимают ладонь Юнги. Наверно, таким и бывает счастье – слабым, неуверенным, неожиданным. Юнги теряется, гладит и перебирает пальцы, потом тянет руку Тэхёна к своему лицу, прижимает к щеке ладонью и замирает. Рука тяжелая, Тэхён не может ее удержать, но тихонько скребет по виску подушечками пальцев. – А другой? Тоже?.. «Да». – Дай… Правой Тэхён может даже больше – двигает еще и кистью, тоже немного и как-то рвано, будто не совсем контролируя движения. Но все равно, это значит, что Тэхён не безнадежен, он поправится и тоже сможет трогать Юнги. Двух рук катастрофически не хватает. Словно ребенок, пребывающий в экстазе от новой игрушки, Юнги хватает Тэхёна то за одну руку, то за другую, тискает, переплетает пальцы, гладит и просит пошевелить снова и снова, прижимая к груди или подставляя лицо. Тэхён не отказывает, старается, трогает. Ему тоже нравится, он тоже счастлив. – Почему ты не показал Чимину? Зачем слушал всю это муть про мясо, ты же мог... «Не хочу». – Ясно… Тебе он тоже не нравится, да? Но, блин, он много знает, и он видит, без него я... Потерпишь, ладно? Что ж поделаешь, если он такой придурок?.. Что? По буквам?.. Слово, угаданное по традиции с третьей буквы, кажется Юнги ангельской песней: Тэхёну тоже не нужен никто третий. Еще ни одна шутка не веселила Юнги так, как простенькое «мудак» в адрес Чимина. Юнги сначала глупо хихикает, а потом не выдерживает и смеется в голос – на грани истерики, до слез, целуя между приступами хохота руки Тэхёна. *** Тэхён был готов продать душу даже за улыбку, а получает настоящий смех. В его семье ценилось спокойствие, никогда не случалось скандалов, и не было принято бурно выражать радость. Тэхён привык к размеренной жизни среди тихих, незаметных людей. А Юнги другой. В нем скрывается яркий, необычный человек с внутренней силой, притягивающей Тэхёна, словно лампочка мотылька. Юнги робок, стеснителен, раним, но легко взрывается, сбрасывает с себя серенькую оболочку, а потому кажется Тэхёну предельно открытым и искренним. Тэхёну очень нравится этот мальчик с вывернутой наизнанку душой, с эмоциями, которые сменяют друг друга бешеным калейдоскопом. Юнги напоминает море – штормовой ветер вместо вчерашнего штиля, шальные волны и полную тайн глубину. От его прикосновений, поцелуев и заливистого смеха Тэхёна охватывает эйфория: Тэхён смог развеселить несчастного мальчика, а еще Тэхён видел, как Юнги шарахается от рук Чимина, и точно знает – Юнги только его, Юнги тоже не нужен никто другой, им будет хорошо вдвоем. Им уже хорошо вдвоем. И Тэхёну хочется жить и бороться, хочется снова встать на ноги, чего бы это ни стоило, чтобы однажды привести Юнги к себе домой и познакомить с морем. Юнги забавно краснеет, когда узнает, что Тэхён в курсе его «секретных» обнимашек. А Тэхён счастлив. Он просит буквы. Юнги угадывает: «Еще», – и совсем смущается, прячет руки, боится дотронуться. Но Тэхён видит: ему хочется. Хочется и Тэхёну, хотя чувствует он, к сожалению, далеко не все. Про ужин они благополучно забывают. Щелчок выключателя срабатывает стартовым выстрелом: в темноте у обоих сносит крышу. – Можно? – хрипло выдыхает Юнги, уже расстегивая пуговицу на рубашке. «Да». Юнги расстегивает и вторую, и остальные, распахивает полы, гладит голую грудь и плечи. Потом трется своим телом, прижимается, ложится сверху, как в первый день, только еще ближе, еще теснее. Тэхёну очень хочется его видеть, но он не просит, боится спугнуть, лишь отвечает «да» на любые «можно?», а иногда и просто так – на прикосновение, на движение навстречу, на смелеющие объятия нежных рук. Юнги прижимает к себе его ладони, трогает себя его руками, повинуясь захлебывающимся «да» и их общему желанию. Лицо Юнги приближается, дыхание тяжелеет. «Да». Юнги кусает губы: они совсем близко, возле подбородка, чуть сбоку. «Да». Еще ближе. «Да». Еще чуть-чуть, и Тэхён дотягивается, целует первым. Губы Юнги горячие и сухие, с трещинками и легким солоноватым привкусом слез. Захмелев от собственной смелости, они тонут друг в друге и их общем неожиданном счастье. Им не нужны берега, маяки и спасательные шлюпки. Они сами – берега, сами – маяки и сами спасают друг друга.