Darling I love you, love you Darling I want you Et puis c'est peu près tout You are the one for me For me, for me, formidable
— Веришь или нет, но наши красотки выжимают из себя куда больше, чем принято считать, — наподдав, рассуждает Бековски и оставляет свои рассуждения на дне пинты горчащего стаута. — Просто из наших парней никто не умеет водить. Но если что — я этого не говорил. — Вот как? — безо всякой иронии переспрашивает Фелпс, опрокидывая в себя какой-то светлый лагер. Он замирает с локтями за барной стойкой: так, как обычно делает на рабочем месте, определяя свое пространство. — Тогда в понедельник поведешь ты, покажешь мастер-класс. Редко удается видеть профессионала в действии. — Конечно я поведу. Машина-то моя, Коул. Прошло около месяца, чтобы от фамилий они перешли к именам; Бековски не помнит, кто первый начал, но ему тогда определенно понравилось. Это — кредит доверия в ободряющем хлопке по плечу и дружеском взмахе привета ладонью. Оба давят пьяные, усталые ухмылки, хотя в Стефане хмеля все-таки больше, потому что конкретно сейчас ему до безумия нравится обращенная к нему улыбка Коула, обнажающая верхний ряд зубов, — она абсолютно потрясающая. Выбор невелик, и это должно быть от спиртного, потому что Коул Фелпс — коп с неподмоченной репутацией, порядочный семьянин и в первую очередь мужчина, а у Стефана в ином случае крышак окончательно поехал. Именно с этими мыслями он просит бармена повторить, доставая на бочку несколько мятых купюр.х
— Миссис Фелпс, с ним всё будет в порядке. Да. Приятно было познакомиться. Шестьдесят центов в счет звонка, — Стефан бросает пригоршню, отскакивающую об стеклянные стенки, в пинту. Они увлеклись, и Фелпс чуть было не отправился, с трудом петляя ногами, домой, к любящей жене и детям. Они увлеклись, и вот Бековски срывает с него галстук и расстегивает пуговицы на белой накрахмаленной рубашке, пока Коул, мгновенно мобилизируясь, берет его за плечи мертвой хваткой и врезается крепким, исследующим рот поцелуем, на который Стефан не ответить не может. — Что, вот так сразу? Извини, вундеркинд, но я без свиданий не могу. — А мы, по-твоему, откуда только что пришли? После такого нужно быть полным кретином, чтобы отпустить Фелпса куда-либо. От него несет забористым перегаром, да и от самого Стефана, скорее всего, не лучше. Но это ни в коем случае не мешает намокающему возбуждению, и кажется, что с Фелпсом можно кончить, элементарно засосав того до смерти. Сердце стучит, как на стометровке, когда они, оббив спину всеми косяками в квартире, друг друга в пылу то и дело припирают к стенке, не желая уступать. Коул со своим ревущим «черт» теряет самообладание и снимает с себя пиджак, приставляя руку к клетчатым обоям, и в эти секунды Стефан ни много ни мало теряет способность не только мыслить здраво, но и мыслить вообще. Стефан пытается его обнять, сжать в своих жарких объятиях и зафиксировать в таком положении, и они оба, теряя управление, падают за спинку дивана на пол. Чуть меньше трех ночи на циферблате новомодных часиков в металлическом корпусе. Пальцы Бековски в темноте наслепую хватают что-то упругое и жесткое — полусгибающееся бедро Коула, а наливающийся член борется в неравной схватке с ширинкой, с готовностью упираясь в подтянутый, вампирско-бледный торс Фелпса. Фелпс затыкает его своими губами резко и на редкость несдержанно, притягивая к себе за галстук и прицельно опускаясь к горлу плавящим, спирающим дыхание засосом, прежде, чем тот успевает как-то отреагировать — и это слишком, дьявольски горячо и приятно. Стефан едва ли не урчит, бряцая расстёгнутым ремнем напарника, но в мыслях под градусом проносится ядовито-мрачное и гулкое: «так ли ты ласкаешь свою женушку по ночам?». Они, сдаваясь, переплетаются обнаженными телами теснее, чем пожарные шланги на месте поджога. Ночь всё не кончается, и бедра Коула — самое райское место во всем городе ангелов.х
Наутро Коул сначала просыпается лицом к лицу во взаимных нагретых объятиях со Стефаном, и желание вставать с дивана заметно убавляется, и во второй раз — уже по беснующемуся телефону. Он, гордый отец двух умниц-близняшек, встает и снимает трубку на автомате, и искренне недоумевает, почему с работы звонят ему домой, а спрашивают Бековски. А потом до него доходит. — Я не мог допустить, чтобы ты пошел домой в таком виде, — ухмыляется Стефан, мелькнувший в проеме кухни с глазунью на сковородке. — Потом отблагодаришь. И Коул мгновенно смекает и на ходу придумывает легенду, чтобы как можно скорее прекратить этот бесполезный и смущающий разговор и скользнуть за напарником. — Спасибо, — благодарно кивает Коул и перекусывает тостом с джемом. — За всё. Я ценю это. И «за всё» — значит «за всё» без исключений. У Мэри стол ломился от горячей еды на завтраках, денег Коул никаких не жалел — всё для подрастающего поколения; у Бековски же всё минималистично ограничивалось закусками, яичницей и кружкой знаменитого насыщенного кофе, который и мертвого из могилы поднимет. — В любое время, вундеркинд. Только не красней, — Бековски посмеивается своим грудным, глубоким голосом, направляясь за стол. Они же должны прикрывать друг друга. — Черт возьми, Бековски, я всё прекрасно помню. Поздно уже краснеть. А Фелпс, произнося это в сердцах, под ироничным «ну да, ну да» взглядом Бековски, безукоризненно серьезен. И целует ошалелого Стефана как раз, чтобы продемонстрировать всю степень своей серьезности.