Если бы вернуться

      — Доброе утро.       Теперь почти каждое утро Антонина начиналось с приветствия от Рабастана. Долохов и не заметил, как начал просыпаться с рассветом, до утреннего обхода дементоров. Это была самая спокойная часть суток, когда можно было немного прийти в себя и хотя бы на короткое время забыть о ночных кошмарах.       Долохов встал с лежанки, что заменяла узникам все необходимые для жизни предметы мебели, и сел в центр камеры на колени. Сегодня настал третий день с тех пор, как он стал практиковать медитации для защиты своего сознания. Как чистокровного волшебника Антонина с детства обучали оклюменции, но закрыть сознание от природного менталиста или показать поддельные воспоминания было довольно сложно и для более опытных волшебников. Ни то что бы в настоящее время оклюменция была столь необходима, но медитации помогали очищать созниние, тем самым давая возможность отдохнуть от нахлынувших кошмаров. Долохов в тайне надеялся, что укрепив защиту своего сознания, он сможет хотя бы немного снизить влияние дементоров. Впрочем, ждать результатов еще было слишком рано, и Антонин закрыл глаза и попытался представить себя на берегу маленькой речки, на другом берегу которой начинался сосновый лес.       При исполнении такой техники защиты воспоминаний рекомендуется представлять библиотеку с книжными полками, или огромный шкаф, что-то такое, куда волшебник сможет «поместить» то или иное событие. Такая визуализация помогает сосредоточиться и «разложить мысли по полочкам», но Антонин почти сразу отказался от этой идеи. В действительности, если хочешь поглубже запрятать что-либо личное, нужно представить самое безопасное место для самого человека, и будет лучше, если это место будет ассоциироваться с чем-то хорошим. Именно поэтому сейчас, сидя на холодном каменном полу, Долохов мысленно перенес себя на залитый солнечными лучами речной берег. Будучи ребенком, еще до поступления в Колдовстворец, Антонин приходил сюда с родителями. Именно здесь, в тени высоких сосен, безопаснее всего спрятать самые сокровенные мысли. Но до этапа сохранения и сокрытия воспоминаний было еще далеко, а пока нужно было как можно точнее визуализировать это место.       Из-за правой стены послышался глубокий надрывный кашель. Долохов вздрогнул и открыл глаза. У него почти получилось достаточно сосредоточиться, чтобы перестать слышать окружающие звуки, но теперь концентрация была потеряна, и Антонин позволил себе обреченно выругаться.       — Не знаю, что ты сказал, но мне кажется ты злишься. А так как никто, кроме нас двоих не бодрствует, могу смело предположить, что зол ты на меня, — голос Рабастана был немного хриплым после кашля, — чем ты там занят?       — Пытаюсь сохранить остатки своего разума от атак дементоров.       Не было смысла скрывать свои действия, тем более, что такие медитации могут пробудить в волшебнике его силу и без волшебной палочки. Если это произойдет, а Антонин очень сильно на это надеялся, то будет трудно скрыть магический всплеск от соседей по камере.       — А это возможно? — в голосе Рабастана послышались нотки давно угасшей, но сейчас будто вспыхнувшей вновь надежды, — научи меня.       — Я могу только рассказать, что нужно делать, а вот учиться будешь самостоятельно, может хоть немного дашь мне покоя и не будешь донимать своими разговорами.       Действительно, в последнее время Рабастан довольно часто задавал Антонину самые разные вопросы, а после втягивал того в долгий разговор. Чаще всего это случалось рано утром, когда другие узники спали. В конце концов Долохов признался самому себе, что ему не хватает банального человеческого общения, и что младший Лестрейндж вполне сносный собеседник. Но сейчас ему нужно было сосредоточиться, и поэтому он наскоро объяснил Рабастану как и что нужно делать.       — На самом деле не обязательно складывать свои воспоминания в шкаф, можно просто оставлять их где-нибудь в комнате. Но пока я рекомендую тебе просто попытаться вспомнить то, что тебе хотелось бы сохранить и защитить. Крепости возводятся быстрее, когда точно знаешь, что нужно уберечь…       — А эмоции можно так спрятать? — перебил объяснение Лестрейндж.       — Эмоции нужно прятать на людях, — Антонин позволил себе усмехнуться, — здесь в Азкабане важнее не сойти с ума от кошмаров. Но если эти эмоции — характеристика другого человека, что нужно скрыть или заглушить, потому что они тебе мешают, тогда эта техника может подойти. Например, если вспоминаешь подружку или ненавидишь кого-то, то вспоминаешь яркие моменты с ними и…       — Я ненавижу Темного Лорда.

***

      Слова грянули как гром среди ясного неба, разорвали тишину тесной камеры, но при этом очень медленно оседали в сознании. Они разрушали и так истончившийся барьер преданности и доверия Темному Лорду, который не давал до конца поставить под сомнение правильность совершаемых поступков. Что-то до этого момента мешало Антонину признаться даже самому себе, что он устал. Устал от бесконечных бессонных ночей, от постоянной головной боли и особенно от осознания собственной беспомощности и обреченности. Но еще больше он устал от понимания, что служба Темному Лорду была самой большой ошибкой в его жизни.       Наверно, впервые Долохов задумался об этом через несколько месяцев заточения в Азкабане. Он, как и все другие, не понимал причину такого внезапного исчезновения Повелителя. В то, что годовалый ребенок мог одолеть такого сильного волшебник, как Том Реддл, Антонин не верил. Более того, пока другие свято верили, что Темный Лорд скоро вернется и освободит самых верных своих сторонников, Долохов никак не мог избавиться от мысли, что не так уж и нужны ему эти самые сторонники. Разве сторонники не нужны для того, чтобы посоветоваться с ними или, на крайний случай, попросить подстраховать? Темная метка не исчезла с левого предплечья, а значит, Реддл не умер. Тогда что мешает ему послать легкий вызов, чтобы все знали, что все в порядке?       Постепенно подобного рода размышления стали постоянными спутниками Долохова. Нет, он не вдавался в подробный анализ действий Лорда, более того, даже не задумывался специально над этой темой. Но почти каждый раз, стоило вспомнить один из рейдов, или подготовку новых Пожирателей, или собрание Ближнего круга, в голове всплывали новые вопросы. В какой-то момент Антонин поймал себя на мысли, что искренне не понимает, как можно было пойти убивать годовалое детё. Возможно именно в тот вечер, где-то на уровне подсознания все стало на свои места.       Сбросив оцепенение и подавив порыв мгновенно ответить Рабастану, Антонин медленно подошел к решетке, и, насколько это было возможно, осмотрел коридор и соседние камеры. На его счастье, а главное на счастье младшего Лестрейнджа, все спали.       — Если хочешь пожить еще немного, впредь постарайся убедиться, что тебя не слышит твоя невестка, — Долохову показалось, что его голос сел и каждое слово приходится силой протаскивать через гортань.       — А мне все равно. Пусть слышит и пусть знает. И Руди пусть знает, и даже этот Блек пусть узнает. Что мне терять в Азкабане.       За стеной слышались шорохи, звук шагов отражался от каменных стен. Рабастан нервно ходил по камере из угла в угол, и, как надеялся Антонин, пытался успокоиться.       — Что теперь говорить о Белле, если мы тут заперты. Я заперт с людьми, а чувствую себя так, будто сижу сам с собой один на один. Я больше не могу сидеть без возможности высказать все, что я думаю. Да мне даже послушать твои бормотания во сне за счастье, потому что ты не говоришь в них про Лорда, что он вернется и всех спасет. Иногда я не могу тебя понять, но точно уверен, что на своем языке ты тоже не упоминаешь Лорда. Ты даже с другими о нем не говоришь.       Рабастан резко замолчал и шаги стихли. Раздался тихий шелест, будто человек прислонился к стене и медленно сполз по ней на пол. Воцарившаяся тишина привела с собой спокойствие. Долохов молчал, боясь спровоцировать новый всплеск эмоций. Немного подумав, Антонин подошел к углу камеры, около самой решетки, и присел на пол. Почему-то ему показалось, что сейчас он и Лестрейндж сидят в одинаковом положении. Секунды ползли, и, судя по вздохам по ту сторону, Рабастан все никак не мог угомониться.       — Дыши медленно и глубоко. Я думаю, мы спрячем твои эмоции.