вы в своем уме?

      - А-а-а-а-а!!!       Мужчина истошно вопил, а по его щекам текли слезы. Он потерял свою любимую игрушку – белого кролика. Два мощных санитара вошли в палату, взяли истерично мечущегося мужчину за подмышки и привязали к кровати. Уже второй раз за день. Этот бедный мужчина имел разум трехлетнего ребенка, умел говорить только «мама», «папа» и «кохя». Что за «кохя», я не знаю, но мысленно окрестил его именно этим словом. Меня сегодня положили в ПНД, проще говоря – в дурку. Этот дивный тип был всего лишь одним из чудных обитателей сего заведения. Меня поместили в первую палату, куда определяют всех новеньких. Первым делом мне измерили давление, послушали стетоскопом и спросили, есть ли у меня жалобы. Я ответил, что не жалуюсь. На что этот психиатр начал задавать уже стандартные для меня вопросы: слышу ли голоса, есть ли суицидальные мысли, думаю ли я, что кто-то читает мои эти самые мысли и так далее. На все вопросы я ответил отрицательно. Он вздохнул – наверняка не поверил – и сказал, что будет ставить мне укол, так как давление низкое. Стыда я уже вкусил в ванной приемного покоя, когда меня мыл медбрат, так что без вопросов задрал казенную сорочку с халатом. Это был один из самых болезненных уколов в моей жизни. Небольшая палата вмещала в себя около тридцати коек, свободного пространства практически не было.Кажется, в остальных палатах не так фигово. Моя же была для новичков и буйных. Как будто проходишь боевое крещение. Ко мне подходили разные пациенты и знакомились, спрашивали, за что меня сюда. «А ни за что», отвечал я. Один раз ко мне подошел старик с выпученными глазами и стекающей по подбородку слюной. Его слюна капнула мне на кровать. Замечательно.       Позвали есть. Жрачка сносная, приходилось есть и что похуже. Гречка с рыбной котлетой, чай с сахаром и кусок хлеба. Нетривиально, но сытно.       Тубзик как в тюрьмах – в ряд стоят три унитаза, ни перегородок, ни щеколды. Но, по-моему, приемлемо. В моей квартире санузла вообще нет, нечистоты приходится на улицу ведрами таскать. Деревянное строение под снос, соседи-алкаши в придачу. И отец мой алкоголик. Бил меня с матерью. Хорошо, что сестренок младшеньких не трогал, но, когда он попал кружкой Светочке по лбу, я озверел и кинулся на него с ножом. Это был советский раскладной нож, подаренный папой. Какая ирония. И тут передо мной выскочила мама, крича что-то. Защищала того мудака, дура.       Правило выживания в психбольнице номер один: ни с кем, кроме врачей, не разговаривай, но, если что-нибудь спросят, ответь, иначе обиженные устроят тебе сладкую жизнь. Правило номер два: никаких передачек. Ни с кем ничем не делись и ни у кого не проси. Даже если сами предлагают – не бери. Потом взыщут. Все гаджеты, естественно, отбирают.       Ко мне пришла мама. Она принесла мне хурму, мандарины и гематоген. Я все съел, не отходя от кассы – правило номер два. Она прослезилась, сказала, что ей безумно жалко меня, но лечение необходимо. Я поблагодарил ее за еду, поговорили о том о сем. Потом она чмокнула меня в щеку и ушла.       Опять пришлось унижаться перед моим лечащим врачом. В общем, он поковырялся в моей заднице какой-то то ли палочкой, то ли колбочкой. Для анализов, пояснил этот тип. Я заметил, что только он во всей больнице относится ко мне дружелюбно. Санитары орут, медбратья какие-то гондоны, а пациенты… а пациенты – психи.       Здесь действительно как в тюрьме. Может, даже хуже. Контингент явно проигрывает зекам. Все орут, матерятся невпопад, причем непонятно к кому обращаются. Воняют, мочатся в кровать, даже подгузники не спасают. Окон в палате нет, они есть только в столовой и в умывальне.       Смотрю в окно и думаю: где-то там нормальные люди, которые живут в нормальном мире. Хотя я привык жить в таких условиях еще с самого детства. Мой папа, когда мне было шесть, заболел туберкулезом, и меня, как носителя данного заболевания, отправили в санаторий. Только этот санаторий был вовсе не курортом. Там содержались дети алкоголиков, сироты и просто дети самих сотрудников. По-настоящему больных было мало. Мне не разрешали видеться с родителями, купаться с остальными детьми тоже было нельзя. Передачки, которые мама заботливо упаковывала с надеждой, что так я не буду чувствовать себя одиноко, воспитатели раздавали всем детям. Мне доставались только жалкие крохи. А процесс мытья в ванной был пыткой. Воспитательница так сильно терла меня грубой мочалкой, что я плакал от боли. Кое-где на коже даже проступала кровь.       С шестого класса я стал учиться в гимназии вдалеке от отчего дома, поэтому жил в пришкольном интернате. Правила там были, как в армии – дедовщина, все дела. Требовалось беспрекословно подчиняться старшим, иначе тебе присунут. У девочек были свои авторитеты. Как-то раз я увидел, как толпа девчонок бьет одну девочку. Она стояла на коленях вся в слезах и просила прощения. Обижавшие ее девочки были старше, они матерились через каждое слово, называли ее шалавой, дергали за волосы и пинали ногами. Я не посмел вмешаться. Эти мерзкие крали непременно нажаловались бы парням, а те, в свою очередь, бог знает что сделали бы со мной. В общем, до девятого класса я выживал как мог: делал за старших грязную работу (мыл полы, дежурил за них в столовой, бегал по мелким поручениям), ни с кем не разговаривал, ходил как мышь. Друзей за всю жизнь у меня никогда не было. Да и зачем. Домой их не приведешь, мне было бы стыдно показывать кому-либо как я живу, а постоянно шкериться у них совестно. Впрочем, дружить со мной никто особо не горел желанием, мне часто прилетало за то, что я «выгляжу как девчонка». Не знаю, в кого таким уродился. Что я только ни пытался сделать со своей внешностью: и налысо брился, и царапал себя по лицу, носил закрытую объемную одежду, чтобы не казаться таким хилым. Мама, только увидев мое расцарапанное лицо, набросилась на меня с аптечкой. Она сказала, что я красивый и вообще самый замечательный мальчик на свете. Наверное, каждая мать так думает о своем ребенке. Смотря на сильных и рослых ровесников, я завидовал им. Девчонкам, как правило, нравились эти спортсмены-тупицы, нежели такой, как я. И даже сейчас, спустя несколько лет после окончания школы, я остался все таким же заморышем. На завтрак манная каша с сахаром, чай черный, хлеб. На обед суп, второе из макарон, салат оливье, хлеб и неполный стакан морса. Естественно, качество всего этого сильно разнится с обычной едой, которую нормальные люди едят дома каждый день. Наверняка, для них та еда, которую я ем, покажется отвратительной баландой, что недалеко от правды. Но для меня это просто пир. Желудок после кормежки всегда приятно набит, а мне этого так не доставало «на воле».       Опять позвали к врачу. Я вошел в его просторный кабинет с двумя большими окнами. Он еще раз спросил мое имя. Я ответил, глядя на его огромные руки, не решаясь поднимать взгляд. Он усмехнулся:       - Часы мои нравятся? Подарок жены. Как стала своим бизнесом владеть, так на меня времени не остается совсем, вот и извиняется.       - Ясно.       - Ну, давай давление померим.       После нехитрых манипуляций он выдохнул:       - М-да, низкое, очень низкое. Ты вообще нормально питаешься? Худой совсем, наверняка ветром сносит. Хорошо, что к нам поступил, будешь под наблюдением. А если бы ты по улице шел и в обморок свалился? Тем более зима, лед. Травму бы получил или под колеса попал.       - Я хорошо ем.       - В какой школе учишься? – он сделал заинтересованное лицо.       - Я студент.       - Ой, извиняюсь. По виду и не скажешь. На кого учишься?       Да чего он ко мне пристал?       - На библиотекаря.       - А-а-а, книги читать любишь? – психиатр улыбнулся.       - Да.       Он долго пялился на меня, не отрывая заинтересованного взгляда. Я в ответ рассматривал его, удивляясь несвойственной мне смелости. Мужик среднего телосложения за тридцатник с обманчиво добрым взглядом, какой бывает только у людей его профессии. Мне надоела игра в гляделки, да и неуютно как-то стало.       - Идти можно?       Он вздрогнул, как будто очнулся ото сна.       - А, да, можешь вернуться в свою палату.       Странный он. Вроде нормальный человек, а работает в таком месте. Явно думает, что я очередной псих и ничем не лучше того пускающего слюни старика. Кстати, насчет пациентов. Они избегают меня, шепча за спиной «пидор», иногда толкают плечом, да так сильно, что я «отлетал» назад на несколько шагов. На санитаров я стараюсь не смотреть, так как боюсь их. Вот медбратья – народ специфичный. Они ходят толпой, постоянно ржут и едят печенье. Дают выполнять различные задания за ништяки вроде сигарет, пряников, тех же печенек. Однажды, когда я стоял в столовой и смотрел в окно, ко мне подошли медбратья. Одного толкнули вперед, а он со словами «да ну нахуй» развернулся и пошел прочь. Остальные рассмеялись, дали мне подзатыльник и ушли. Долбанутые твари. Болит голова. Сдал кровь на анализы и чуть не упал в обморок. Хорошо, что санитар рядом стоял и подхватил.       - Давай понесу тебя, как принцессу!       Увидев мой мрачный взгляд, он хохотнул, потом проводил до палаты. Лежа на своей койке, я от нечего делать колупал краску на стене, и это меня так увлекло, что я не слышал, как меня уже долгое время окликают. Лечащий врач вызывает. Я был рад снова оказаться в этом чистом светлом кабинете. По сравнению с остальной больницей здесь было даже уютно. Психиатр улыбнулся, увидев меня.       - Здравствуй. Я твой лечащий врач, Павел Сергеевич.       Я кивнул. Павел Сергеевич продолжил.       - Почему тебя сюда направили?       - Да не знаю.       - Что сказали в поликлинике?       Я недовольно проворчал:       - Сказали, что у меня депрессивный эпизод, шизофрения и…       - И? – врач вопросительно глянул на меня поверх очков.       - И анорексия вроде. Бабья болезнь…       Павел Сергеевич весело рассмеялся.       - Здесь нечего стыдиться. Анорексия – серьезное заболевание с высокой смертностью. Ты понимаешь, что, если не наладить питание, это может плохо кончиться?       Веселые искорки в его глазах сменились жалостью. Чего он меня жалеет? Я не жалкий!       - Почему они решили, что у тебя шизофрения? Ты слышишь голоса?       - Нет. Мне казалось, что окружающие могут слышать мои мысли. Ну, типа, мысли слишком сильно думаются… вы меня понимаете?       - Как никто другой, иначе я бы здесь не работал. – он опять тепло улыбнулся. Наверняка он так добр со всеми пациентами.       Павел Сергеевич продолжил:       - Ну как тебе здесь? Не тяжело?       - Да с папой, когда напьется, еще хуже. Терпимо. – я, очевидно, храбрился, и его это, кажется, позабавило. По крайней мере, он опять улыбнулся.       - Говорил, что книги любишь? Какую-нибудь сейчас читаешь?       Я смутился.       - Э-э, вообще-то я не очень много книг читал…       - Вообще? То есть, за всю жизнь? – брови Павла Сергеевича удивленно полезли на лоб. Черт. Зачем он вообще спросил об этом? Я почувствовал, что к лицу прилила кровь, и отвел взгляд.       Листы зашуршали и спланировали на пол. Я взглянул обратно на врача. Павел Сергеевич сидел с широко раскрытыми глазами, очки сползли на кончик носа, и смотрел он, будто хотел то ли задушить, то ли сожрать.       - Извините, что шокировал. Вы наверняка думаете, что я тупица.       - Нет-нет, что ты. – он начал собирать рассыпавшиеся листы. – Хочешь, я принесу тебе книги из личной библиотеки? Чего бы тебе хотелось? «Три мушкетера», может?       Я пожал плечами:       - Давайте «Три мушкетера».       Он довольно кивнул. Я тоже слабо улыбнулся. Мне не хотелось уходить из его кабинета. Психиатр тоже не спешил отправлять меня в палату. Я наклонился и стал собирать оставшиеся листы. На одном из них было мое имя, я успел прочитать «БДР с суицидальным уклоном». Павел Сергеевич спешно выхватил лист из моих рук. Вид его был виноватым. Я уже в который раз за день удивился его поведению, совершенно нелогичному, на мой взгляд. Он вел себя так, будто ему не все равно. Это радовало, казалось, у меня появился союзник в этом богом забытом месте.       На следующий день Павел Сергеевич принес мне «Трех мушкетеров» и еще пару книжек. Там была и «Анна Каренина». Я засомневался:       - Павел Сергеевич, не думаю, что осилю все это… я даже значения некоторых слов не знаю.       - Не волнуйся, я все объясню. Ты справишься, ты ведь умный малый, не так ли? – он потрепал меня по голове.       Я читал в его присутствии; когда у меня болели глаза, он брал книгу в свои руки и читал мне вслух. Признаюсь, я пару раз чуть не задремал от его размеренного голоса. Павел Сергеевич иногда объяснял мне то, что я не до конца понимал, и я старался запоминать. «Три мушкетера» мне понравились, особенно меня восхитил ловкий д’Артаньян.       - Я даже немного завидую им. – сказал я на очередном приеме. – Они дружны, у них есть любовницы, они испытывают невероятные приключения… вот бы и мне так жить.       Павел Сергеевич рассмеялся:       - Я тоже в молодости думал точно так же.       Через некоторое время мы добрались до «Анны Карениной». Моему возмущению не было предела.       - Она плохая женщина! Изменница!       - Почему ты так считаешь? – казалось, Павел Сергеевич был задет за живое. – Разве истинная любовь – это преступление?       - Но как же клятвы!.. – не унимался я.       - Мальчик мой, любви нет преград. Разве ты никогда не любил?       - Думаю, что нет…       - Значится, все еще впереди, - он заговорщически подмигнул мне.       Так прошло довольно долгое время. Я читал научно-фантастический роман, который мне подогнал Павел Сергеевич, как вдруг пришел медбрат и добровольно-принудительно заставил идти мыть полы, обещав за это конфетку. Что поделать, трудотерапия. Когда я протирал угол около дальнего окна, ко мне подошла кучка медбратьев. Они встали полукольцом, что меня насторожило. Один из них выступил вперед и потрепал меня по голове:       - Хороший мальчик. А теперь, будь добр, не шуми.       Холодок пробежал по моей коже. Все инстинкты кричали о неминуемой опасности. Ситуация усугублялась тем, что стояла ночь. Врачи уже разошлись по домам, санитарам кричать бессмысленно – им все равно. Я попытался вырваться из кольца, но тщетно. Они плотнее встали и начали гладить меня везде, куда только смогли дотянуться руками. Это было отвратительно. Я брыкался изо всех сил. Кто-то схватил меня за волосы, кто-то держал мои руки. У меня закружилась голова и стало не хватать воздуха. Страшно, очень страшно. В какой-то момент начало казаться, что я умираю. Все вокруг меня плывет, сердце бешено колотится, холодный пот стекает по лбу. - Эй, да он весь трясется!..       - ЧТО ТУТ ПРОИСХОДИТ?!       Кто-то растолкал парней и приобнял меня за плечи. Это был Павел Сергеевич. Его голос дрожал от ярости:       - Как вы смеете издеваться над пациентом? Ему и так нелегко, а вы… если вы, грязные собаки, хоть пальцем его тронете, я позабочусь чтобы вас уволили!       То ли угроза возымела действие, то ли вид разъяренного врача испугал их, но медбратья спешно кинулись прочь.       - Ты весь дрожишь, - Павел Сергеевич бережно обнимал меня. – давай пройдем в мой кабинет.       Я послушно закивал. Казалось, от страха у меня язык отнялся. Он усадил меня в свое кресло, заварил горячего чая, бросил в него пару кубиков сахара, размешал и подал мне. Я отхлебнул и с трудом выдавил:       - Почему вы здесь?       Павел Сергеевич замялся.       - Меня выгнала жена, и я решил переночевать в отделении.       - За что?       - Не понял?       - За что она вас выгнала?       - Да знаешь ли, она давно пилит меня на счет работы, якобы я часто задерживаюсь и совсем забыл о семье…       Надо же, я и думать забыл о том, что психиатры тоже люди, у них есть семья, дети, дом, собака, возможно, или кот. Удивительно, но и собственная семья напрочь вылетела у меня из головы, не было никакого желания возвращаться к ним, разве что только увидеться с сестренками.       - Можешь остаться в моем кабинете на ночь, не думаю, что эти, - Павел Сергеевич презрительно цыкнул, - понимают с первого раза. Надо будет потом доходчиво объяснить.       Что-то в его тоне заставило меня поежиться. Точно таким же тоном говорил мой отец перед тем, как хорошенько выпороть. Я взглянул в окно. Непроглядная темень ночи будто сжирала все пространство вокруг больницы. Внезапно мне стало так неуютно, холод пронзил до костей, а я в одном больничном халате и мягких белых тапочках. Положив на тумбочку кружку с чаем, я забрался на офисный диван с ногами и лег в надежде заснуть и забыть все как страшный сон. Просить у Павла Сергеевича снотворное нет смысла, да и не хотелось лишний раз травиться химией. Прошел час, другой, Павел Сергеевич уже успел разобраться с документацией (или что он там вообще делал), а я до сих пор не могу заснуть. Время близилось к четырем утра ночи в общем, занимался рассвет.       Вдруг Павел Сергеевич отвернулся от монитора своего компьютера. Я немедленно зажмурил глаза и притворился спящим, непонятно почему. Может, сработал условный рефлекс, выработанный годами жизни с истеричной матушкой. Судя по звуку, Павел Сергеевич подошел ко мне. Я почувствовал прикосновение к своим волосам. Он коснулся моего лба, будто проверяя температуру, потом провел пальцами по щеке. Немедленно захотелось оттолкнуть его руку, но я сдержался и лежал как парализованный. Честно, не имею ни малейшего понятия что происходит. Наверное, это жест отеческой заботы? Наконец он отошел, и я услышал скрип двери. Кажется, вышел. Я тотчас же вскочил с дивана и направился в свою палату.