- Как думаешь, Олеж, когда все закончится, где мы будем жить?
Вопрос прозвучал неожиданно. Олег, успевший задремать, прижавшись виском к плечу Разумовского, открыл один глаз, оценивая обстановку. Комната была по-прежнему пуста.
С некоторых пор Сережа мог не прятаться в библиотеке, пережидая «час на досуг»: соседи уходили из спальни, а они с Волковым могли спокойно отдыхать тут, читать, рисовать или просто разговаривать. Читал и рисовал, конечно, в основном Разумовский, а Олег сидел рядом, прижимаясь бедром, или уложив голову ему на плечо, или еще как-нибудь – но обязательно прикасаясь. Сережа любил книги с картинками, но таких в детдоме было мало, поэтому иллюстрации он дорисовывал сам и вкладывал вырванные тетрадные листы между затертых, выцветших страниц.
Скосив глаза, Олег взглянул на книгу в чужих руках: на открытом развороте поверх тетрадного листа в клетку плескалось море. Уже зная ответ, Волков негромко поинтересовался:
- А где бы ты хотел?
- У моря, - Сережа вздохнул мечтательно, кончиками пальцев проведя по иллюстрации. – Только не такого, как наше. У теплого. Где песчаный пляж и ракушки, пальмы.
Потянувшись рукой к книжке, перекочевавшей на колени к Разумовскому, Олег пальцем подцепил твердую обложку – «Таинственный остров». Он сам был далек от литературы и все его познания ограничивались тем, что пересказывает ему Сережа перед уроком, чтобы учительница не ругалась и поставила «тройку», а вот Разумовский книги буквально глотал. Любые, но особенно ему нравились приключения, а еще скучные журналы про живопись, которые вообще непонятно как оказались в их скудной библиотеке. Один такой Сережа уже полгода как стащил себе в личное пользование, но он оказался настолько нудным, что его не хватилась даже библиотекарша; все это по мнению Волкова, конечно же. В любом случае сейчас ему было интересно не это, а что там такого Сережа вычитал, что так вздыхает.
Им по четырнадцать. Они слишком малы, чтобы всерьез думать о будущем, но уже достаточно повзрослели, чтобы начать задумываться. Разумовский пойдет в университет. Об этом твердят все учителя, проча ему учебу в престижном вузе и хорошие перспективы. Куда пойдет Волков, никто не говорил ввиду его весьма посредственных успехов, но сам Олег точно знал ответ: за Сережей. По сути так ли важно куда? Хоть на остров в теплом море, хоть в каморку под лестницей на Коломне. Антураж не имел значения, ведь единственное, что значение имело – это Сережа.
Олег не знал, насколько это правильно. Но знал, что у Сережи к нему так же.
- Значит у моря, - согласно шепнул он, обжигая чужое плечо дыханием, от чего Разумовский улыбнулся уголком губ, расслабленно штрихуя что-то карандашом. – Выйдем отсюда, поскорее заработаем денег и потом уедем.
К морю Сережу хотелось отвести не «потом», а сейчас, сразу, мог бы – прямо из этой драгоценным июльским солнцем нагретой спальни бы и рванул, но нельзя. Пришлось ждать ночи, а потом будить по самые уши закутанного в одеяло Разумовского, шептать на ухо успокаивающее и за руку тихо-тихо вести к туалетам. Сережа шлепал босыми пятками по каменным полам, тер глаза заспанно, а потом шокированно смотрел на Волкова, который протянул ему его же собственные захваченные штаны и кроссовки и распахнул осторожно скрипучее окно.
- Обувайся, босиком не пойдешь же.
- Куда? Туда? – Сережа ткнул пальцем в открытое окно. Сонливость резко пропала, теперь он ошарашенно смотрел то на Олега, то на раскинувшийся за окном сад. Теплый летний ветер трепал его отросшие волосы, и при взгляде на эту картину Волков снова почувствовал тяжелое, привычное уже тепло в грудной клетке. – Белые ночи, нас же увидят сразу.
- Да кому мы нужны, - отмахнулся Олег и снова кивнул на кроссовки, которые Разумовский все еще держал в руках. – Я знаю лаз через забор, обувайся, у меня сюрприз.
По расчетам Олега, минут за 40-50 они должны были добраться до Ленинского, а там до пляжа рукой подать. На деле топать пришлось часа полтора. Для непривыкшего к физическим нагрузкам Разумовского сюрприз оказался недурным испытанием, но то ли он был слишком горд, чтобы жаловаться, то ли слишком заинтересован спонтанным побегом – возмущаться не пытался, и Олег был ему благодарен.
- Не тропический рай, конечно, но, по-моему, ничего.
Олег звучал смущенно и потирал шею, почти вопросительно заглядывая в глаза Разумовскому, стараясь понять его мысли. Каменистый пляж, даже для купания не пригодный, явно не был пределом Сережиных мечтаний, но все же это какое-никакое море, в пешей доступности и без толпы орущих людей. Орали разве что чайки. Олегу было так неловко от своей неуверенности в реакции лучшего друга, что даже чайки его напрягали. А ну, как Сереже не понравится, скажет «дурак ты, Волков, среди ночи в такую даль меня потащил – и ради вот этого вот».
Сережа недовольным не выглядел. Наоборот, скорее. Сгреб Волкова за рукав и потащил к воде, спотыкаясь на гальке, но не обращая на неудобства ни малейшего внимания. Улыбался, глазами сверкал восторженно, пальцем куда-то показывал, что-то спрашивая или утверждая – Олег не слышал. Смотрел на Разумовского и чувствовал, как внутри опять собирается та теплая тяжесть, а откуда она – не понимал, да и не хотел. Ему было хорошо просто от того, что, вечно тихий и задумчивый, Сережа сейчас улыбается так ярко и причина этому – он, Олег. Ну и море, конечно. В меньшей степени – море.
Чуть позже, в какой-то почти священной тишине сидя на волковской спортивной кофте, прислонившись спиной к успевшему остыть валуну, Сережа щекой прижимался к плечу Олега, и Олегу от этого было совсем хорошо. Говорить не хотелось, думать о том, что через час-другой придется возвращаться обратно в детдом, тоже. Если прикрыть глаза, можно было представить, что это и есть то самое «потом», о котором они говорили днем. То самое «потом», которое наступит «когда все закончится».
Волков редко мечтал, считая мечты Сережиной компетенцией, но сейчас он очень хотел бы уснуть и проснуться в этом самом «потом». Чтобы не ждать, не тратить время зря, будучи со всех сторон ограниченным. Чтобы ему наконец прекратили указывать, сколько часов в день он может шептаться с Разумовским в спальне, листая затертую книжку, и как часто он может просто ходить вот так к морю, которое Сереже так нравится.
- Знаешь, – у Сережи голос негромкий, словно он боится разрушить повисший над ними флер умиротворяющего спокойствия, – я бы хотел каждый день с тобой вот так.
Олег не стал отвечать, только кивнул согласно, зная, что Сережа почувствует его движение. Он бы тоже хотел. Сердце билось спокойно-спокойно, соленый воздух наполнял легкие, а слева в груди было тепло, хоть Разумовский сидел по правую руку. По мнению Олега, так выглядела свобода.
И, может быть, даже счастье.
Сережа под боком завозился и поскреб ногтем заусенец на большом пальце. Формулирует что-то, Олег знал этот жест. Через несколько минут Разумовский действительно подал голос:
- Олеж.
- М?
- Мы же все-все можем друг другу сказать, да?
- Да.
Сережа поднял голову с чужого плеча и нервно поерзал, подбирая под себя ноги, словно весь в комок собираясь для компактности. Или для защиты. Волков ждал. Пытаться предугадать, что за мысли посетили рыжую голову, бесполезно, гениев этих хрен разберешь. Волны лизали берег всего метрах в пяти, Олег смотрел на них, позволяя другу кропотливо облечь размышления в слова.
- Я… чувствую что-то, - Сережа снова заерзал, заправил рыжую прядь за ухо, отодвинулся подальше, чтобы на Олега взглянуть. Тот кивнул, предлагая продолжить.
Сырой морской воздух хорошо передавал нервозность, но Волков пока держался. Не в характере Разумовского было говорить о чувствах. И тем более не в характере Олега. Но он ощущал, что вот-вот произойдет что-то важное, что-то, что нельзя обесценить похлопыванием по плечу и дурацкой шуткой вроде "Да ты просто ужин вчера пропустил". Сережа выглядел взволнованным, пытался сложить ледяные осколки собственных мыслей в нужное слово, но, видно, никак не мог. Волков улыбнулся успокаивающе, как всегда делал, когда Разумовский терял слова, уточнил мягко:
- Хорошее?
Кивок. Сережа отвел глаза стыдливо, словно до последнего сомневался, и приложил ладонь к своей груди.
- Тяжело вот тут.
Олег обязательно бы ляпнул что-то глупое про ужин, если бы весь последний час у него в груди не ворочалось то самое "теплое и тяжелое", о котором он думал чуть ли не каждый день. Чему он не пытался дать названия, потому что оно было не нужно. Но Сереже, кажется, было некомфортно, пока внутри него было что-то, не имеющее имени. В парадигме Разумовского все должно было быть названо и каталогизировано, в строгом порядке убрано на правильную полку. Так он изучал мир вокруг себя, и Олег это уважал.
Поэтому кивнул осторожно, когда между ними повисло тихое "Можно я тебя поцелую?". Останавливать то, что происходило сейчас, он точно не собирался. Сам едва ли решился бы нарушить тщательно оберегаемое ими обоими Сережино личное пространство.
Сережа качнулся вперед, не успев вовремя затормозить, прижимаясь губами к его губам в невинном поцелуе. У Олега сердце пропустило удар. А потом забилось сумасшедше, мешая нормально вдохнуть. Ладони стали влажными, а тело будто закаменело от напряжения, причины которого Волков не знал. Судя по тому, с какой силой Сережа вцепился в его бедро, удерживая равновесие, он переживал примерно то же самое.
Это было совсем не похоже на те несколько раз, когда Олег целовался с девчонками. Тогда он брал все в свои руки, целовал медленно, выдерживая несколько секунд паузы перед прикосновением (вычитал в какой-то книжке и решил, что звучит весьма по-джентельменски). Тогда он обнимал их за талию, хрупких, миниатюрных, прижимал к себе, а они обнимали его за шею (тоже картинно, вероятно, точно так же где-то об этом прочитав). Это было приятно, но не более, как и все, что происходило после – просто расслабляло и удовлетворяло здоровый интерес.
Сейчас же у них обоих внутри звенело от напряжения и волнения. Поцелуй не был удовлетворением интереса – он был обменом важной тайной, признанием в чем-то пугающем, но одновременно уже давно интуитивно понятным. Он был называнием чувства, что грело в груди, хоть пока и не вслух.
Олег медленно поднял руку и вплел пальцы в медные волосы, погладил затылок, чувствуя, как Сережа сорванно выдыхает ему в губы набранный воздух вместе с напряжением, скопившимся внутри. Волков неожиданно понял, что это Сережин первый раз, ведь будь такой опыт раньше, он обязательно бы об этом знал. Теплое и тяжелое, раньше гнездившееся точно посередине грудной клетки, разошлось по всему телу, согревая и успокаивая. Олег подался вперед, свободной рукой опираясь о расстеленную кофту, а второй скользнул с затылка на чужую щеку, погладил большим пальцем. Поцеловал сам. Без книжной паузы, вложив в поцелуй всю ласку, на которую был способен. Все обожание, которое испытывал. Все сложные чувства, которые вызывал в нем рыжий мальчишка, сидящий сейчас ближе, чем когда-либо.
Они подарят друг другу еще множество поцелуев, совсем разных, окрашенных разными чувствами, но этот поцелуй на почти заброшенном, не пригодном для купания пляже так и останется непохожим на остальные. Самым особенным для них обоих.
- Я... хочу быть с тобой всегда.
- Я буду с тобой всегда, Сереж. Обещаю.
***
- Ты с первого раза не понимаешь, да?
Олег понижал голос, стараясь не кричать на несчастного юриста, который, должно быть, уже сто раз пожалел, что связался с Волковым. Но продолжал сотрудничество – видно, сумма, которую, не скупясь, платил Олег, пока что позволяла терпеть агрессию в свою сторону.
Олег устало облокотился о выключенную сенсорную столешницу и покосился в сторону спальни. Сережа спал, и Марго настроила полную звукоизоляцию, но Волков инстинктивно пытался быть тише, чтобы не потревожить чужой сон.
- Я не уверен, что то, что вы просите, можно проделать законным путем, ведь решение суда… - начал было консультант, но встретился со злобным взглядом и снова затих.
- Значит придумай, как обойти решение суда, это твоя работа или моя?
Волков ни черта не смыслил во всей этой бюрократии и понятия не имел, как заставить врача подписать разрешение на уменьшение дозы транквилизаторов, но делал то возможное, что было ему доступно.
Так продолжать было нельзя. Сережа выглядел все хуже. Олег так больше не мог. Не мог смотреть на безжизненную копию Разумовского, не мог выносить пустой взгляд. Он должен сделать все, чтобы тот пришел в себя и хотя бы начал осознавать, где он и что с ним происходит. Если понадобится, Волков пошел бы и на шантаж, и на убийства, но пока пытался провернуть все более-менее легально, справедливо рассудив, что им и так хватает проблем с законом.
Юрист мялся, мычал что-то про суд, договор и прочие сложности; у Олега начинала болеть голова. Сдержав желание потереть виски, он включил сенсорную панель и быстро пробежал пальцами по клавиатуре, отдавая несколько команд. Телефон юриста завибрировал. Тот неловко кашлянул, доставая его из внутреннего кармана пиджака, а потом закашлялся сильнее, увидев сообщение о зачислении на личную карту. Сумма, которая туда поступила только что, вдвое превышала его прошлый гонорар.
Устало взглянув на быстро промокнувшего пот на лбу платочком консультанта, Волков не без язвительности в голосе поинтересовался:
- Это поможет найти решение?
- Я думаю, поможет, господин Волков…
- Тогда прекрати терять время.
***
Заключение врача, подтверждающее необходимость смены препаратов по состоянию здоровья пациента, лежало у Олега на столе через четыре дня. Специальная комиссия проторчала в резиденции не меньше часа, пока формальности не были улажены и Олегу не дали гору новых инструкций. Все это он уже проходил и почти не слушал, подписывал, где надо, кивал, где положено, а сам глаз не сводил с Разумовского. Бородатый врач перед уходом сообщил, что полностью транквилизаторы выведутся из организма только через несколько дней, но в себя пациент придет уже к вечеру.
Еще никогда Волков не ждал вечера так сильно.
Сережа просыпался постепенно. Олег слушал его дыхание, уже несколько часов сидя в одной позе на краю кровати, и сразу обратил внимание на то, как изменился ритм. Когда Разумовский наконец глубоко вздохнул, прогоняя остатки сна, и открыл глаза, Олег подался к нему, беря за руку.
Он много раз представлял этот момент, пытался предугадать сценарии развития событий. Он ждал, что Сережа обрадуется его появлению и неверяще спросит, как Волков тут оказался; или что разозлится за то, что его бросили; или даже полезет в драку, вовсе не размениваясь на слова. Это же Сережа, с него станется. Олег бы не сопротивлялся даже, позволил как следует себя отпинать, а потом обнял бы и сказал, как сильно скучал. Какой бы ни была реакция Разумовского, Волков ждал ее с нетерпением.
Но он уж точно не ожидал, что во взгляде голубых глаз узнавание сменится страхом, а потом – неожиданно – равнодушием.
- Уходи.
Олег попытался приободриться: злится, конечно. А кто бы не злился. Поделом, ничего страшного. Волков крепче сжал худую ладонь в своих, поднес к губам, поцеловал осторожно.
- Сереж, посмотри на меня.
- Прочь. Тебя нет.
С губ слетел нервный смешок. Олег не понимал. Не понимал и потому не мог выбрать подходящую линию поведения. Может, это какие-то побочки от препаратов, о которых не потрудились написать во вдоль и в поперек Волковым изученных инструкциях? Было ведь что-то про спутанность сознания.
– Как это – нет? Вот он я, смотри, с тобой. Ты как себя чувствуешь? Ты дома уже, видишь? Все закончилось.
Разумовский молчал. Закрыл мутноватые после долгого сна глаза, чтобы не смотреть, и молчал. Олег начинал неоправданно нервничать. Умом понимал, что сейчас можно Сереже что угодно простить и списать на препараты, но фактически начинал паниковать: он так долго и тщательно старался держать под контролем все вокруг, что сейчас малейшее расхождение с его планами вызывало сильнейший дискомфорт.
Мысль, мелькнувшая где-то на периферии сознания, казалась предательской; Волков ее настойчиво отогнал. Он дал себе достаточно времени на слабость. Теперь возможности быть слабым у него не было. Зато был Сережа. Запутавшийся, напуганный, наверняка полностью дезориентированный.
- Сереж, – медленно начал Олег, снова аккуратно беря выдернутую ладонь в свои, – что ты помнишь о последних четырех месяцах? Ты помнишь, что происходило? Пожары, больницу?
Бледные губы на мгновение задрожали, а потом сразу сжались в тонкую линию. Помнит. Это было хорошо хотя бы для Волкова: он бы не выдержал рассказывать о деталях того, что творил Разумовский. Олег сам в эти ужасы не верил, пока лично не просмотрел все возможные видеозаписи, начиная от новостных сюжетов и заканчивая записями с камер, которые по умолчанию делала Марго. Сережу, забывшего все, меньше всего хотелось травмировать страшными рассказами.
- Тебя взяли под арест, потом поместили в клинику. Я забрал тебя. Теперь ты дома, со мной. Я здесь, чтобы помочь.
- Ты здесь, чтобы мучить, – бесцветно отозвался Разумовский и, прежде чем Олег успел еще хоть что-то сказать, добавил: – Думаешь, я все забыл? Ты сводил меня с ума, притворяясь им. Вроде бы мы уже выяснили, что Олега здесь нет. К чему снова эти игры? Я устал.
Волков молчал. Сережа обращался не к нему, но к кому тогда? От жутких догадок по спине поползли мурашки. Олег мало понимал в происходящем, мало представлял, через что прошел Сережа, но если тот не верит, что Олег и правда Олег, есть только один способ это доказать.
Он не стал разворачивать отвернувшегося к стене Разумовского и что-то оспаривать. Он положил ладонь на слабо вздымающийся худой бок и пообещал то единственное, что мог:
- Я никуда не уйду. И не обижу. – Слабое усилие, чтобы выдохнуть столь редкое, но честное признание: – Я люблю тебя, Сереж. Мы справимся.
