***
Сидеть во влажных и прохладных сенях было некомфортно. Макс безбожно (если к нему применима эта формулировка) паясничал, развлекая хихикающих девиц, которые зачем-то тоже пришли. Для антуража нагнали, наверное. Идею свадьбы Денис не мог понять. Прикольно конечно, но зачем это Эле и Соне, которые последнее время только и делали, что срались? Он, хоть и не спрашивал, понимал что это ритуальное действие, которое каким-то образом должно помочь вернуть Соню к нормальной жизни, но будто бы можно было придумать что-то и без обещаний, которые потом всем не в радость выполнять. Постарался тихонечко выведать у Макса обязательно ли это и есть ли шанс как-нибудь отменить и никого не женить пока не поздно, но тот начал театрально протягивать руки небесам и надрывно вопрошать, за какие провинности ему выдали это неблагодарное недоразумение, не способное оценить, какой уникальный красивый случай обоюдного предсвадебного плача ему предоставляют за сексуальные услуги сомнительного качества. На «сомнительном качестве» Денис обозлился и ласково попросил длительных пояснений за базар и, сам того не заметив, далеко ушел от животрепещущей свадебной темы, так потом и не успев к ней вернуться. Сидя на сундуке в сенях он не чувствовал торжественности момента. Вообще, откровенно говоря, почти ничего не чувствовал. Была у него всю жизнь эта сомнительная суперсила — если ситуация была слишком сложной или болезненной, он просто не проживал ее эмоционально. Умер кто-то близкий? Ага, ясно, понятно, обрабатываем постепенно. Сегодня фактология — лет через десять, на досуге, почувствуем боль утраты. Засунули в задницу член, предварительно накачав ее владельца и, естественно, не спросив разрешения? Сначала сдать анализы, удостовериться, что ничего нового в организм не привнесли и, со спокойной душой, сделать вид, что все это было не с ним. Смысл эмоционально переживать ситуацию, о которой ни одного четкого воспоминания? Совершенно бессмысленно. Жуткая, но дико симпатичная хтонь надевает на голову мешок, оказавшийся вышитой наволочкой и сношает, облизывая с головы до пят, при этом имея совершенно неясные планы? Главное, что член рад и задница в восторге, а последствия когда будут — тогда и разгребать. Подруг собираются поженить каким-то странным ритуалом, который даже божественным сущностям в новинку? Не совсем ясно как обрабатывать эту информацию, можно оставить на далекое «потом». Интернет не то чтобы совсем презирал деревню Шунсола, но был здесь однолюбом и выбрал не того оператора, которым пользовался Титов. Поэтому он просто бесконечно листал скачанные статьи, фотки в галерее и изредка поглядывал на Макса, который с явным удовольствием подслушивал под дверью. Денис не был совсем уж безответственным человеком и, в надежде, что потомки скажут спасибо, записал на диктофон несколько песен, что пели девицы неизвестного происхождения и назначения. Спрашивать разрешения на аудиозапись он предусмотрительно не стал (а вдруг не разрешат, а от руки он текст на чужом языке точно не запишет). Но занятие это было не самое интеллектозатратное, поэтому быстро наскучило. Пока Дмитрий Алексеевич не позвал Элю, Денис, не зная как себя вести, просто обнимал ее со спины за талию, положив голову на плечо. Он знал, что такие жесты ее успокаивают на том уровне, где более сильная и цельная личность, почувствовав рядом чью-то маленьковость и бестолковость, становится еще сильнее и могучее, отодвинув в сторону собственные страхи и сомнения. Но как только Элю увели, неуместность Дениса на этом странном празднике жизни стала вопиющей и назойливой. О большом и значительном у него не думать получалось, а о таких досадных вещах — нет. Когда дверь открылась снова и в дом позвали уже всех, Денис подумывал отсидеться на облюбованном сундуке, потому что наблюдать, как два важных ему человека подписываются на какое-то безумие, хотелось меньше всего. Но победил Дениска-специалист, которому ну… надо было. Интересно.***
Соня смотрела на носки своих ботинок и доски пола — больше ей ничего не было видно. Спереди бесконечный рушник свисал до середины живота, а по краям почти до пола. В детстве она иногда представляла себя невестой. В ее воображении она смотрела на праздничный шатер в воздушных шарах сквозь легкую воздушную фату. Из разговоров матери с подругами услышала, что фата — это девичья невинность. В свои двенадцать она может и не знала о сексе столько, сколько ее ровесники из менее религиозных семей, но концепцию девственности осознавала. Завеса фаты, как девичья честь, с которой после свадьбы придется расстаться — эта аллегория ей была интуитивно понятна. Потом, спустя много лет и первый курс университета, она узнала, что фата к девственности не имеет отношения. Тогда Соню это поразило и разочаровало. Красивую историю о демонстрации непорочности и чистоты подменили в ее сознании жуткой и несимпатичной правдой о саване, в котором должен находиться человек, отлученный от мира живых в одном качестве и еще не принятый в него назад в другом. Сейчас Соня ждала какого-то особого мистического откровения, но его не было. Ее, пробывшую вечность среди тысяч рук и губ, в душном и сладком аду из которого не было ни сил, ни желания вырваться, но каждая секунда в котором была сущей пыткой и наказанием за глупую неосторожность в словах и желаниях, ее, отдавшую себя духу ветра и весеннего яра, вот ее — принуждали к фикции. Она знала несколько стандартных невестиных воплей, но ничего в душе не отзывалось. Поэтому она просто стояла и смотрела в пол. Время тянулось как патока и было бесконечным. Вдруг Соня услышала голос одной из своих сестер во служении. Та дребезжащим напевом запричитала, что отнимают ее возлюбленную сестру среди возлюбленных братьев и сестер. Что больше не видеть ей ее белых грудей, не целовать жаркого лона. Вопль подхватили еще несколько голосов. Соня почувствовала, что ноги подкашиваются и больше ее не держат. Несколько сильных рук подхватили ее под локти и помогли опуститься на колени плавно и безболезненно. Не хор, но удивительно гармонично сплетавшиеся в цельное произведение плачи и причитания будто подхватили и понесли Соню в нужном направлении. Она больше не думала о словах, что должна говорить. Она кричала и била кулаком то в пол, то себя в грудь. Кричала о своем горьком детстве и искусственном сиротстве отреченной, о том что любовь ее оказалась слаще меда и горше дегтя, но некому было наставить ее и утереть слезы обиженного сердца. О том, что она обрела семью, но вот ее завесили от мира и снова отдают. Иногда ее вопли переходили в мелодичные напевы, но сама Соня этого не замечала. Она вопила о последнем дне свей прежней жизни и краем сознания улавливала, что где-то бесконечно далеко, но физически близко — только протяни руку, вопит о прежней жизни еще одна надорванная душа. Душа когда-то ставшая близкой в естественном порыве чувства, отдалившаяся, но теперь ей обещанная вопреки всему.***
Денису было слишком. Это был сенсорный перегруз — дом содрогался от воплей и плача, от какой-то почти религиозной экзальтации. По позвоночнику и затылку ходил холодок, похожий на сексуальное напряжение, но куда-то в мозг, а не член. Если по уму, то ему бы разобраться с этим, но разбираться Денис хотел меньше всего. Он хотел только одного — избавиться от этой внутренней судороги, которая была и не эмоцией, и не физическим ощущением, а чем-то средним и очень пугающим. Он подошел к Максу, взял его за руку и вытащил из дома. Жаркое послеполуденное солнце оставляло липкие и пыльные следы на коже. В воздухе звенело от слепней. Мошка отвратительно лезла в рот и глаза. Денис тащил Макса в сторону бани и с каждым шагом, что он делал в направлении от гудящего как улей дома, ему становилось легче. В нетопленной бане было хорошо. Прохладно, немного влажно. Вкусно пахло вениками и мылом. Макс смотрел на Дениса с кокетливым любопытством, склонив голову набок: — Что удумал, Дениска-редиска? — Макс, мне надо прямо сейчас. И надо ну… — Денис запнулся, явно не в силах сформулировать. — Ну понятно как тебе надо, не первый день живу. — Макс подошел к Денису вплотную, нежно огладил щеку, погладил по волосам. — Только ты уж извини, Дениска, меня от идеи стоп-слова воротит. Подписался — терпи. Макс провел по спине рукой вверх к шее, запустил пальцы в волосы, нежно помассировал голову. Денис стоял напряженный, как струна. Пальцы поудобнее зарылись в волосы и с силой потянули вниз. Подошва кроссовка не удержалась на скользком влажном полу и Денис почти упал на пол, но Макс крепко держал его за волосы на загривке. Колени немного не коснулись пола, а опоры на стопу больше не было. По коже головы разлилась волна боли. Удержав Дениса, Макс не спешил отпускать его на пол. Смотрел потемневшими глазами, как тот слабо барахтается, боясь сделать лишнее движение. — Макс, очень больно… — Денис обхватил одной рукой Кольцова за талию и попытался подняться. — Неа, на колени давай, раз уж висеть не нравится. На мой вкус — так горячее всего… Ну ничего, я тебя еще подвешу. Денис опустился на колени, зажмурил глаза. Широко открыл рот и высунул язык. Почувствовал, как по языку проходятся жесткими подушечками пальцев. Слюна безбожно скапливалась под языком и начала потихоньку стекать на подбородок. Попытался закрыть рот и сглотнуть, но рука Кольцова оперативно схватила его за челюсть: — Не, Дениска, хорошо сидишь. За все предыдущие инициативы тебе пять, но дальше не рыпайся. Денис услышал звук расстегиваемой ширинки. Почувствовал прикосновение мягкой и нежной кожи с капелькой влаги сначала к одной щеке, потом ко второй. Почувствовал тяжесть руки на затылке и тяжесть члена на языке. На затылок надавили и Денис счел это командой. Обхватил губами, натянулся несколько раз щекой, обвел языком головку и уздечку, явно когда-то надорванную при неосторожном сексе и одним слитным отработанным движением пропустил в горло. Не к месту вспомнился обблеванный мужик в туалете клуба, но тут же радостно забылся. Рвотный рефлекс не напоминал о себе, хотя член уже настойчиво сам толкался в горло. Денис просто обвис на руке Макса, все еще держащей его за волосы и позволил себя ебать, медленно отъезжая сознанием к абсолютному дзену. Его собственный член уже очень дискомфортно стоял, упирался в шов узких штанов, но себя Денис принципиально не трогал, сосредотачиваясь на ощущении болезненного возбуждения. Титов уже начал порядочно отъезжать, когда его подняли на ноги, дали парочку отрезвляющих пощечин и ковшик. Денис открыл глаза и с удивлением посмотрел на воду. — Пей давай, а то к вечеру говорить не сможешь. Денис припал к воде, только тогда осознав, насколько хотел пить. С благодарностью посмотрел на Макса. Мог же тот быть иногда ну… Не совсем мудаком. «Не совсем мудак» тем временем стянул с Дениса штаны и подтолкнул к высокой и широкой скамье. Тот лег на нее грудью, мысленно загрустив, что коленки не достают до пола и нелепо болтаются, а значит будет неудобно. Максу было не до метаний. Он методично раскатывал презерватив по члену. Не то чтобы ему это было нужно, но некоторые идеи стоят такой незамысловатой подготовки и стоят того, чтобы всегда носить с собой презерватив. Поперек скамьи, как нашкодивший пацан на порку, сочной задницей кверху лежал перевозбужденый Дениска, то и дело порывающийся поерзать членом по влажному дереву, а в руке лежал тюбик ментолового геля после бритья, который бог знает зачем находился в бане принципиально бородатого Олежи. Не иначе как судьба.