День объятий

Объятия — это то, что хочется подарить ближнему, делясь при этом частичкой своего тепла. Это то, что согревает душу. Это физическая близость, заставляющая тебя улыбнуться. Это действие означает многое, оно имеет разное значение, разный подтекст, но главное всё же остаётся: ты даришь положительные и незабываемые эмоции всем, кого знаешь. Приятно становиться и в такие непримечательные, повседневные моменты, когда просто подходишь к другу и, добавив знакомое всем «привет», обнимаешь того, показывая тем самым, что для тебя важна ваша дружба. Можно и без слов, главное показать тому, кто с тобой всегда рядом: «ты особенный для меня!» Сегодня день, который напрямую связан с тем, что так греет всем душу: день Объятий. Это не совсем праздник, но довольно-таки значимое событие. Можно заключить каждого в своих объятиях, — близкого или какого-то прохожего, тобиж незнакомца, — и это будет позволительно: никто не назовет тебя странным или ненормальным. Хотя изредка не сам процесс физической близости удивляет или кажется необычным, а скорее то, от кого это действие следует. Но Гамболу, герою сего рассказа, как-то плевать, что о нем подумают: он готов в этот день дарить радость всем, кого встретит. Его утро начинается с надоедливого, до жути бесящего звука будильника. Песенка, которую тот выдает каждый божий день, приелась до такой степени, что даже голова не отпускает, а наоборот прокручивает ещё как минимум десять раз после принятия того факта, что сон давным давно потерян, а в поле видения сейчас находится реальная среда обитания с большой возможностью упасть и разбить себе что-то, а не как это бывает в мечтах — взлететь; этот всплывающий звон сравним с ещё одним ужасающим звучанием — звонком на урок. Но Уоттерсону, до сих пор не привыкшему к рутиной жизни и повседневному походу в школу, не хочется в очередной раз возмущаться на то, что будильник, как обычно, прервал его чудесное сновидение, где он, кажется, превратился в единорога, у которого есть свой питомец-человек и слуга Дарвин, к сожалению, всё такой же. Он встаёт с кровати, пытается взбодриться лёгкими хлопками по щекам; поднимает веки выше, помогая себе пальцами, и прикалывается над своим лицом, делая глуповатые выражения, чтобы уж точно окончательно проснуться, хотя этот шаг поможет лучше осуществить прохладная вода из-под крана. — Встаём, ребята, сегодня важный день! — Гамбол улыбнулся во все тридцать два зуба, смотря на двух сонь, — Дарвина и Анаис, — пытаясь в свою очередь не попасть под чары зевак. Те не сразу сообразили, что происходит: кажется, на них будильник не подействовал должным образом. Ждут, когда мама пожалует к ним в комнату? Маловероятно. Поэтому им приходится проснуться, — одна спускается со второго яруса кровати, а второй покидает водные просторы аквариума, — и обратить свое внимание на явно довольного, как обычно улыбчивого, но со своей изюминкой кривляния, кота. Дарвин и Анаис не успели ещё толком осознать, что от них хотят, как на них набросились с объятиями. Если бы сегодня был вовсе не этот необычный день, те в свою очередь подметили бы здесь подвох или просто приступ нежности. — Вы же помните, какой сегодня день? — оторвавшись от любимой сестрицы и такого же незаменимого братца, Гамбол, в спешке собираясь, то бишь переодеваясь в приличный более менее похожий на школьный вид, изредка поглядывал на ещё со вчера готовых ребят. Конечно они не забыли. Как такое забудешь, когда последние дни тебе только и говорят об этом: «Вы же помните, что скоро день объятий!», «Нужно поздравить всех, даже Мисс Симиан, ей так же нужна любовь и понимание». Просто представьте, с какой миной он это говорил. Правильно: глуповатой. Они также помнят, точнее догадываются, почему их брат поднял такой большой кипиш вокруг этого дня физической близости; однако тот не признавал этого, или просто не понимал. Гамбол не выделялся великолепным умом и познаниями в той или иной сфере, но даже так, он, как ни крути, глупый. Сосиска — вот главная причина такого воодушевления и чудесного настроения кота голубого окраса. Да, именно тот краснокожий парень в темных солнцезащитных очках и накидке в форме булочки, из-за чего кажется, хотя так и есть, что вид у него смахивает на хот-дог. Именно тот, у которого накладные, но довольно-таки ухоженные, горчичные волосы. Хотя понятнее будет, если сказать, что между Сосиской и Гамболом частенько возникают неловкие ситуации при каждой новой встрече, не взирая на место, время и обстоятельства. Но оба всё никак не поймут: кажется что-то вызывает у них эмоции, заставляющие трепетать их хрупкие сердца, а мозги плавится, делая их ещё тупее, хотя куда дальше. Одно дело, если бы они были знакомы давно, — а они знакомы, — и общались, проводя свободное время вместе, — этого увы они не делают. А так, просто какие-то случайно встретившиеся в школьной столовке существа, до конца не знающие особенностей того, кто их привлекает. Но это ведь поправимо, так? Нужно лишь преодолеть этот барьер, разрушить высокую, крепкую стену из красного кирпича, проломить все стадии неловкости и найти плюсы в общении между чудаковатым котом и сосиской, которая старается выглядеть круто, особенно перед Гамболом. Анаис не поможет, ей и без этого хлопот хватает: учеба, учеба и нехватка опыта в адекватном общении, учеба. Дарвин всегда рядом, и этого, по мнению Гамбола, достаточно для поддержки. Ему нужно взять себя в руки, и в ноги, если потребуется, и просто попробовать. Постараться, хотя бы сегодня, в этот день подарить пареньку, которому так идут солнцезащитные очки, лучшее, наполненное всеми чувствами, которые возникают у Гамбола при виде Сосиски, объятия. А как уж их воспримет краснокожий, зависит лишь от него. Как и хотел Уотерсон, он обнял своих родителей: маму, которая, всё же успев приготовить на всех завтрак, спешила на работу; отца, который и сегодня решил провести свое время на диване за просмотром телевизора в компании любимейшей еды; двойную порцию объятий получила и Анаис, которая успела возненавидеть этот день всей душой, и Дарвин, который в свою очередь не отказывался от такого контакта, даже обнимал в ответ, надеясь, что их братские обнимашки повторятся. И по пути в школу Гамбол дарил всем свою непревзойдённую улыбку, которую все как ненавидели, так и любили, особенно знающие его в лицо. Увидит он старушку, кормящую голубей, подбежит к ней, постарается словить хоть одну птицу, чтобы и ее одарить своей радостью, а после и тётушке скажет: «какой сегодня чудесный день», — сделает тоже самое и ускакает, сделав парочку балетных движений вокруг себя. Дарвин, что всегда рядом, повторит в точности тоже самое. Покажется на горизонте Шериф Пончик, они и его обнимут с двух сторон, проговаривая: «мы ничего не натворили, не переживайте». И так весь путь в школу. Неважно, что возможно опоздание, что вообще-то уже случилось: они же осознано пропустили автобус, который доставляет их по привычному маршруту в среднюю школу Элмора. Ну, даже если они дойдут лёгкими шажками, никуда не торопясь, Дарвин и Гамбол сделают тоже, что и с утра: подарят свои извинения в формате объятий, на что Мисс Симиан в шоке начнет поглядывать на этих непутевых детишек, а потом и на весь класс. Следовало бы привыкнуть к их выходкам, но это не так уж и просто. Она конечно же не смилостивится, а лишь снизит тон при своем решении: «Останетесь после уроков, оба!». Ну, ничего удивительного. Время в школе летело быстро, почти что незаметно, особенно на переменах. Но даже так, каждый учащийся был в какой-то степени счастлив: их обнимали друзья, любимые и два идиота, тобиж оранжевая рыбка и голубой кот. Этот день был воистину прекрасен! Но кое-кто, и мы догадываемся кто, не получил объятий от нашего главного героя, хотя, скажу по секрету, ожидал их с самого своего пробуждения, нет, зачем таить, за неделю, а то и больше, до наступления этого дня. Конечно же Сосиска. И почему-то именно тогда, когда хочется как можно чаще видеть этого глупого кота: его нет. Когда хочется сказать, не стесняясь, — что не звучит реалистично, — пожелать доброе утро, — хотя уже обед, — и обнять первым, — хотя это уже не возможно. Но остаётся лишь одно: просто посмотреть своим и без того взволнованным взглядом, но влюбленным, в кошачьи глаза Гамбола, улыбнуться, пытаясь скрыть смущение под темными солнцезащитными очками, — как же хорошо, что они всегда есть, — и одарить его своим физическим касанием, близостью, которую ещё никто не получал. Показать: Гамбол —лучший и особенный кот для него! Того до сих пор не видно, но Сосиска ищет его, Уоттерсон занимается тем же. Осталось всего ничего до звонка на последний урок; ух, время летит так быстро, его категорически не хватает. Но никто не сдается, и продолжает блуждать по знакомым лабиринтам школы. Везде: в классах, в известной обоим кладовой, на всех этажах, по всем коридорам — не видать. «Столовка», — промелькнуло в мыслях у обоих, и они тотчас отправились в нужном направлении. Объявились и воспоминания об этом месте: как они только-только познакомились, когда голубоглазый кот хотел доказать Дарвину, что он не такой уж и предсказуемый (хоть это знакомство было случайным, но таким важным для двух глупцов); как Сосиска заплатил за обед Гамбола, из-за чего пришлось пригласить того в гости: это было неловко, но никто после не жалел, они помнят всё, что тогда было, — особенно ситуацию, из-за которой хотелось зарыться под землю, как страус или крот, чтобы скрыть свои красные вспотевшие лица; как там же они пытались вызвать ненависть у друг друга; как просто ели за привычным столиком и в привычном своем коллективе, поглядывая на объект воздыхания. Да, это место связывает их, оно просто намекает им: хватит избегать неизбежного. И вот, они там, куда неоднократно набегает стая изголодавшихся детишек, чаще всего на большой перемене, но их не останавливает поесть и раньше; где приходится чувствовать духоту и гнев, так как не всегда получается купить то, что хочется из-за ограниченного количества или звонка на урок. Но не сейчас. Перемена перед последним уроком: почти никого нет. Тихо, спокойно. Гамбол вспоминает, что не ел ещё сегодня, так как старался улучшить каждому этот день, кричащий за себя своим названием. В области живота урчало, но сейчас это не имеет значение. Он увидел того, кого так старался углядеть на переменах, — паренька со знакомой горчичной макушкой. Обладатель этих жёлтых волос так же заметил довольного усатика. Их глаза неосознанно ухватились за любимое личико, а уголки губ изогнулись в улыбке, которая внезапно перешла в лёгкое кривляние и нервный смех. Снова неловкая ситуация, которую раньше всё никак не получалось объяснить, но не сейчас. — П-привет, — первым заговорил Гамбол, пытаясь пересилить то, что заставляет его коленки подрагивать, а голос нервно ломаться. Нужно поскорее сказать, нет, показать, что Сосиска — это тот парень, которого Уоттерсон никогда в своей жалкой жизни не встречал, что ему хорошо рядом с ним и без его присутствия одиноко и грустно. Но он ничего не делает, краснокожий паренёк тоже, а время идёт, звонок близится. Они лишь нервно смотрят и смеются, как дурачки, тянут время, хотя к чему это: прямо перед глазами, под носом, совсем рядом стоит он, тот, кого так яро высматривали, ждали и хотели обнять. — Привет, — добавил Сосиска, хотя можно было и упустить эту часть приветствия. — Я, знаешь…— Гамбол осмотрелся, но не из-за того, что боялся увидеть знакомое лицо, нет: это так, по привычке, от неловкости, —…сегодня особенный для меня день… — И-и для меня, — румянец хоть и пытался скрыться под очками, как обычно это бывает, но не в этот раз. Багровый оттенок виднелся на щеках обоих. Они вроде бы и не маленькие, да и отношения были по-крайней мере у одного, а всё равно, как новички и первооткрыватели в деле любви. Вроде каждый старается выглядеть увереннее, круче, но выходит, ну, вы сами понимаете, не очень. — И я решил подарить всем объятия. Хотел порадовать каждого, вне зависимости от того кого. Ну, и…— Гамбол, как испуганный маленький ребенок, который пытается рассказать родителям, что он ничего плохого не делал, лишь творил добро, мял свою кофту, пытаясь смотреть как можно настырнее и непоколебимее на товарища. —…тебя в том числе, — Уотерсон старался смыть с лица долой эту приглуповатую улыбку, но безуспешно; да и незачем. Сосиска покачал головой: — Я тоже. Они как-то неловко, как и раньше, протянули руки к собеседнику, на самом деле вообще не управляя своим телом, будто рефлекторно, что частенько с ними происходило, приблизились. Сосиска чутка присел, стараясь ухватиться руками за шею кота, а Гамбол поднял свои лапки повыше, пытаясь ухватиться своей крепкой хваткой за туловище краснокожего красавца. И снова этот нервный смех. «Милый румянец и красивое личико» — думали подростки, стараясь заглянуть в любимые глаза. Гамболу было труднее, но он смог углядеть нервный взгляд Сосиски, когда его солнцезащитные и в тоже время нервнозащитные очки спали. После неудачных попыток ухватиться за стоящего рядом, они всё же смогли обняться. И неважно, что звонок уже давным-давно вбился в голову и оглушил всех учащихся, в том числе наших взволнованных мальчиков. Гамболу всё равно сказали остаться после уроков, так что ещё одно опоздание ему никак не усугубит положение, возможно. Они просто стояли, крепко сжимая своего собрата и улыбались. Нервы покинули своих хозяев, а на их место пришло странное чувство, заставляющее обоих чувствовать не только физическое тепло, контакт, но и тепло, которое душа высвободила наружу, как только почувствовала близость родного и такого любимого чудика. Да, со стороны это выглядит в первую очередь странно: два существа, — кот и сосиска, — стоят и обнимаются не одну минуту, лыбятся как ненормальные, но такие счастливые; пытаются отстраниться, но бояться упустить прекрасный момент. Они бы так ещё долго простояли, возможно весь урок, если не больше, но всё рано или поздно заканчивается: — Эй, ребят, вы чего это? — момент, которого Сосиска и Гамбол ждали давно, прервал Банана Джо —глупенький такой, часто непонятный для окружающих жёлтый фрукт; хорошо, что их застукал именно он, а не кто-то ещё. Ребята продолжали обниматься, но теперь уже странно поглядывая на одноклассника голубого кота. Это смотрелось чутка страшновато и неловко, но Джо никак не реагировал, а просто лунной походкой направился к выходу из столовой в класс, добавив: — Хе-хе-хе, урок уже начался! — неясно, понял ли что-то этот банан или просто, как дурачок, засмеялся, чем совсем недавно занимались и Гамбол с Сосиской, но это не так важно. Момент был упущен. — Эм…ну, думаю, нам следует всё же пойти на урок…— Гамбол сам себе удивился, он же не из правильных учеников, не зубрила, да и ему просто напросто плевать на школу и образование, а тут такое, — Уверен: Мисс Симиан накажет меня вдвойне, — «хотя…какая разница». Сосиска, не проронив ни слова, поправил очки и понимающе кивнул, но не спешил уходить. Гамбол тоже не сдвинулся с места. Они снова, как истуканы, стояли и глядели на собеседника, будто за это время успели пустить корни в пол. — Да…эм, тогда увидимся ещё? — всё же решил добавить краснокожий. — Конечно… Голубой, в двух смыслах слова, кот раскрыл рот пошире, выставляя напоказ все свои зубки и, главное, клыки, улыбаясь. А паренёк в булочке мотал руками со стороны в сторону, пытаясь их куда-то деть; ему не хотелось уходить так просто, казалось: чего-то не хватает. Ну, и он решился: Сосиска наклонился к Гамболу и поцеловал того в щёчку, в результате чего кот удивился и покраснел; краснокожий также, не осознавая того, что натворил, покрылся румянцем. В ответ не последовало ругательств или драк, никакого недопонимания не было, — и это хорошо. Они лишь улыбнулись на прощание, пытаясь запечатлеть в своей памяти этот день и именно этот момент, который получилось провести наедине с тем, кто заставляет внутренности бушевать и нервно колотиться. Но и это не конец. Гамбол всё же осознал свой уровень тупости и остановил Сосиску на полпути: — Погоди! — Уоттерсон хотел было сказать причину: почему он передумал, — но за него ответил его урчащий живот. Хотя, голод здесь ни при чем. Он просто не может уйти, не хочет. Гамбол наконец-то понял: он любит этого краснокожего крутыша и, кажется, тот тоже неровно дышит к коту голубого окраса. — Может, ну их: эти уроки. Перекусим? Почему-то неловкости больше не чувствовалось: может это из-за того, что в столовке они только вдвоем, не считая раздатчика еды; а может потому, что эта преграда, некая стена неловкости, разрушена. Скорее всего. Сосиска не болван, не стал отказываться от предложения. Да, он немногословен, особенно с Гамболом, больше молчит, а если и говорит, то коротенькими фразочками, но Уоттерсону достаточно и этого. Они понимают друг друга. Это не может не радовать. Урок сейчас не главное, а прогул это пустяк, особенно, если рядом тот, кого любишь. Краснокожий парень купил себе бургер с колой и, как истинный джентльмен, заплатил за такой же заказ Гамбола. Раздатчику пищи было плевать на то, что дети не на уроке; за поимку прогульщиков никто не платит, а так, хоть от двух заказов есть какая-то польза. Ребята сели подальше от глаз посторонних, ближе к окну, напротив друг друга. Они какое-то время молча ели: Уоттерсон смотрел то в окно, то на Сосиску, а парень в очках поглядывал на время и также почти всегда направлял свой взгляд на такого любимого голубого котенка. Если второму достаточно взгляда и нежной улыбки, то первому не хватает разговоров и болтовни: он хочет разобраться в том, что же между ними. — Слушай, Сосиска…друг, м-м, бро? — с первых слов можно понять, что Уоттерсону нелегко сообразить: как обращаться к товарищу по еде. А если быть точнее: он просто хочет услышать слова, которые заставят его сердце трепетать. — Гамбол, как бы… — паренёк в очках тоже не до конца осознавал положение дел, — ты мне небезразличен, даже больше, я боюсь, что однажды не увижу тебя. И эти объятья…и… Зачем слова, вот скажите? И так всё понятно. Гамбол всё же не настолько глуп. Он видит это: его любят. Он чувствует: ему хочется быть рядом с ним. Он знает: он обязан сделать то, чего так хотел, чего не признавал, но желал во сне и наяву… Поцеловать Сосиску. Не по-детски: не в лобик или щёчку, — в губы. Даже лёгкое прикосновение к этому манящему рту — чудо. Ну, и в чем проблема, к чему все эти размышления: на Гамбола это не похоже. Поэтому он прерывает Сосиску, залазит на стол, отодвигая на ходу подносы с едой, и берется своими лапками за щёчки своего дружка. Уоттерсон снял очки Сосиски и углядел, теперь уже вблизи, его карие красивые глаза. Оба снова красные, как свежие, насыщенные светом от солнца помидоры. — Ха-ха…как неловко, — и куда же без нервного смеха, который, черт, заразен. — Ага…хах. «Но мне нравится эта неловкость» — промелькнуло в голове у обоих; и это послужило сигналом к действию: поцелую. Они, одолев чувство неловкости уже в который раз, нежно ухватившись руками за своего приятеля, взбудоражив сердце, пропустили тепло через губы. Это было схожим с объятиями: чувствовалась защита, близость и эмоции. Однако поцелуй был куда лучше: он был лёгок, как пёрышко, воздушен, как новоиспеченный пирог, желанным, как вещичка, купленная на давно копившиеся деньги, приятен, как ванная с пеной после длительного рабочего дня. От нахлынувших чувств хотелось плясать и петь, кричать в округе: смотрите, это мой парень! И неважно, что их любовь не такая как у всех, неважно, что сегодня вовсе не день поцелуев. Главное: что им хорошо вместе, что всего навсего один момент изменил всё в лучшую сторону и всего навсего одно действие, одна физическая близость, — объятие, — сплотила их.