Alter ego.

Пасмурный вечер среды не предвещал никаких неожиданностей. За окном по крышам стучал дождь, изредка сверкала молния, попадая в громоотвод на крыше многоэтажки. По улицам бежали прохожие: кто-то был под зонтом, кто-то накрывал голову своей сумкой или портфелем, кто-то же смиренно подставлялся каплям, ежась от холода и неприятной липнущей влаги. Это был старый район Йокогамы: небольшие пятиэтажки стояли плотно друг к другу, квартирки в них были маленькие, похожие на скворечники, жители неприветливые и хмурые. Улочки Котобуки походили на тугой комок шипящих змей, и тому, кто не знал о здешних местных правилах, не стоило переходить черту трущобного доя-гаи. Каждый, кто когда-либо испытывал нищету, имел проблемы с законом, или просто не знал, куда податься, оставленный без крова и семьи, оказывался здесь. Котобуки радушно принимал отверженных в свои склизкие, холодные объятия, чтобы затем сжать кольца, оставляя бедолаг за чертой навсегда, не позволяя вырваться. Оказавшись на дне, люди часто оставались там навсегда. Видя вокруг нищету, со временем начинает казаться, что так и должно быть, что здесь не так уж и плохо — зачем трудиться, выплывать, бороться, если можно осесть в родном, простом как палка Котобуки, где для каждого найдется ночлег и копеечная подработка, на деньги с которой можно купить еды? Старый добрый Котобуки примет всех желающих, и больше никогда не отпустит, изредка впуская внутрь из чужих разве что бригады санитаров — кто-то должен выносить трупы, ведь так? Дазай, будучи самым молодым главой исполнительного комитета, привык вертеться в высших кругах: он копировал действия состоятельных бизнесменов, следил за реакциями толпы и отдельных людей, учился, чтобы никто не смел подумать, что блистательный бессердечный пес Портовой мафии — маленький мальчик из Котобуки, умевший лишь читать и писать, когда его нашел любезный доктор Мори. Осаму тогда, помнится, прострелил колено одному из шестерок, попытавшемуся его схватить, чтобы потешить свое эго. Наверное, если бы Огай тогда не забрал его, у организации были бы сначала проблемы с гениальным карманником, а потом и огромная проблема с бесследно пропадающими из банков деньгами. Дазай развивался быстро, не по дням, а по часам: он считывал эмоции с чужих лиц, наблюдал за действиями других людей, чтобы понять систему и приспособить ее под себя. Впрочем, единственное, чего понять, кажется, ему было не дано — какого это, «чувствовать». Осаму умел изображать жалость, но жалеть не умел совсем, так же как и радоваться, любить. Психопатия, вероятно — Дазай незаинтересованно пожимает плечами. Невозможно чувствовать утрату того, чего никогда не имел. И все-таки, раз за разом, как минимум раз в неделю, он каким-то чудом оказывался в Котобуки. Ноги, будто бы по старой памяти, сами несли его сюда, стоило только прикрыть глаза или задуматься, витая в своих мыслях. Котобуки был ему родным, как мать или отец, однако они были бы из той категории родителей, о которых хочется забыть и больше не вспоминать никогда, для верности прострелив их сердце. Котобуки звал его, и Осаму приходил, снимая каждый раз одну и ту же квартирку на чердаке посуточно, заходя внутрь и приваливаясь к стене, слушая шум капель о металл. Сейчас, чтобы занять руки, он ловкими движениями сплетал веревку из порванных лоскутов ткани, когда-то бывших футболкой. Он не знает, чья она и как тут оказалась, но чаевые, которые он оставляет после своего ухода, наверняка смогут покрыть такую тяжелую утрату. Наконец, веревка была готова, и Дазай поднимается с пола, хрустя позвонками, и морщась от скрипа пола под ступнями. Он не любил, когда лишний шум выдавал его присутствие, пусть он сейчас и был в одиночестве. Однако полы чердака были слишком старыми, чтобы хоть как-то соответствовать требованиям юноши. На чердаке, весьма кстати, из потолка торчал железный крюк — на него, скорее всего, предполагалось повесить люстру, однако либо та была сорвана, либо никогда здесь не висела вовсе — такое не было необычным для домов этого района. Во многих квартирах отсутствовало водоснабжение и базовая сантехника, что уж говорить о такой роскоши, как лампа? Дазай двигает к крюку табуретку, вставая на нее обеими ногами, опасно покачиваясь, с трудом держа равновесие, балансируя, крепя самодельную веревку и создавая петлю. Длина бечевки оказалась идеальной — как раз такая, чтобы ноги едва-едва не доставали до пола, когда он будет в нужном положении. В этом была своеобразная ирония — спасение близко, но недосягаемо. Наконец, петля занимает свое место на шее, и Осаму отталкивается от табуретки, закрывая глаза, чувствуя привычный спазм горла, пару минут хватая ртом воздух, а затем чувствуя, как погружается в блаженную темноту. Может, хоть в этот раз…?

***

-Когда у него была последняя течка? — Осаму кажется, будто его внезапно ударили в ухо, а затем столкнули в воду — звук был, будто из-под водной толщи, такое бывает, когда с головой погружаешься в ванну, и параллельно кто-то с тобой разговаривает, мешая спокойно расслабиться. -В прошлом месяце, цикл в порядке, за его рационом я слежу. Возможно, дело сыграл стресс — последнее время его стали мучить кошмары, он стал недосыпать, и, как следствие, быстро утомлялся и часто нервничал. Я рассчитывал куда-нибудь увезти его на отдых, но он наотрез отказался, — Дазай хмурится. Говорят, скорее всего, о нем, и один из голосов кажется явно знакомым. Однако, чувствует его нутро, что что-то здесь не чисто. Лучше пока что притвориться бессознательным. -Вполне возможно. Он сильно ударился головой при падении, так что возможна частичная или полная амнезия, но она со временем пройдет, если хорошо за ним следить, — Осаму приоткрывает один глаз, глядя, как серьезный мужчина-врач, лет, эдак, шестидесяти, снимает прямоугольные очки, протирая платочком стекла. — Омеги живут в большом стрессе из-за общественного мнения и презрительного отношения на фоне половой принадлежности. Вы, как один из интеллигентнейших врачей, должны это понимать. -Несомненно, я осознаю нынешнее плачевное положение омег, и стараюсь его сгладить для Дазая — он не носит мою фамилию, бывает там, где ему хочется, разве что не работает, но это вынужденная мера — вне мафии я не могу его защитить, — Мори старается казаться спокойным, но Осаму знает этот голос — он нервничает, беспокоится. -Возможно вы гиперопекаете своего супруга, создаете только иллюзию выбора. Я не настаиваю, но подумайте над этим, когда выдастся свободная минутка, — врач выдыхает, собираясь сделать шаг в сторону аппаратов, показывающих состояние пациента, на что Дазай решает, что пора бы уже очнуться. Актер из него был, конечно, неплохой, но из-за недавнего суицида, сейчас он больше походил на актера погорелого театра. Впрочем, вряд ли от него будут ждать чего-то подобного, поэтому шанс проколоться не так высок — в этой реальности Дазай Осаму явно не дьявольский вундеркинд, а всего лишь муж босса мафии. Хотя, возможно нынешний Осаму и не в курсе, что Мори управляет именно мафией, раз Огай так беспокоится о его здоровье и целостности психики. Хотя, стоп… Реальности? Отошедший от шока и кислородного голодания мозг только-только начинал соображать, пытаясь искать хоть какое-то логическое объяснение, и единственное, что пока что подходило — он умер. Повесился, умер, а сейчас, вместо семи минут воспоминаний о прожитой жизни, его мозг крутит ему бредовое кино. Впрочем, учитывая боль от катетера в руке, он был вполне себе жив. Возможно, из-за очередной попытки суицида случился обмен телами или что-то вроде, но об этом, все же, наверное, стоит подумать чуть позже. Сейчас же, наконец, происходила сцена чудесного прихода в сознание: пушистые ресницы легко-легко задрожали, и карие глаза чуть приоткрылись, тут же сощурившись от яркого солнечного света из ближайшего окна. Дазай тихо-тихо хрипит, куксясь, будто его тело ломит, привлекая внимание. Врач и Мори тут же бросаются к его кровати, падая по обе стороны, едва ли стараясь не дышать на него, словно на дорогую фарфоровую куклу. Осаму же театрально мнется, затем сипя тонкое «воды», рассчитывая выпроводить из врачебного кабинета так называемого мужа, но вместо этого просчитываясь — искать живительную влагу подорвался врач, оставляя Дазая наедине с супругом, общества которого тот наоборот крайне сильно жаждал избежать. Впрочем. актерская игра в смертельно больного и немного умственно отсталого все еще продолжает спасать положение. -Как ты? Голова кружится? Узнаешь меня? — Он-то узнает, но где гарантии, что Мори и в этом мире зовут Мори? -Кто. Вы? — Осаму медленно, чуть отупело моргает, будто бы действительно пытается понять, вспомнить, кто перед ним. — Голова раскалывается, помню только имя… Д… Дазай Осаму… -Все хорошо, милый, я твой муж, я рядом, — Мори с врачебной оперативностью обводит его беглым взглядом, и, не встретив ничего, что могло бы противоречить поставленному диагнозу, успокаивается, начиная мягко поглаживать супруга по голове, стараясь успокоить. — Имя, которое ты помнишь, принадлежит тебе, сейчас мы в больнице, но скоро поедем домой, чтобы ты смог набраться сил, и побыстрее вспомнить то, что было, — Огай целует его в лоб, и выходит из палаты, видимо отправляясь за выпиской, и Дазай не может сдержаться от того, чтобы брезгливо вытереть влажный след со лба тыльной стороной руки — противно, когда тебя целует начальство.

***

Дни в доме Огая тянулись мучительно долго. Дазай не мог найти себе места без работы — раньше он часто бывал либо в пыточных, либо с Чуей, либо прогуливался. Хотя, как ни странно, временами он засиживался с документацией — обычно он предпочитал не заморачиваться с ней — Огай никогда не требовал с него отчетов, Осаму всегда был у него на особом месте — сложно хоть сколько-нибудь не доверять человеку, который был свидетелем того, как ты убил прошлого босса. Дазай был надежным свидетелем, да и в мафии работал добровольно: в основном со скуки, конечно, но тягу юноши к материальным благам никто не отменял. Хотя за годы жизни в роскоши Осаму осознал, в основном, лишь одну простую истину: никогда не прыгать с крыши небоскребов. В прошлый раз, когда он занимался подобным, его задуло на пару этажей вниз в ванну к бабке, а это не самое приятное зрелище, не самые волшебные ощущения. Из комнаты ему выходить не давали слуги, под предлогом того, что он еще недостаточно окреп, чтобы передвигаться на дальние расстояния, книг в его комнате не было вообще — судя по всему, его альтер эго вообще было против хоть какой-либо образованности в принципе. Компьютерные игры, как и сам компьютер, раздобыть было вообще задачей непосильной, телевизор смотреть надоело, а телефон ему отдавать отказывались, аргументируя, что из-за потери памяти некоторые материалы из его мобильного могут быть поняты им не так. Впрочем, Осаму почкой чувствовал, что что-то здесь не чисто, даже если не обращать внимания на то, что он застрял в чужой жизни. Сейчас все шло слишком… Приторно. Не бывает так. Хотя, одно радовало — Мори был постоянно на работе, и чтобы продумать дальнейший план действий времени было предостаточно. Пролежав на кровати за просмотром телевизора около шести часов кряду, Дазай наконец не выдержал, подперев дверь стулом, чтобы его не беспокоили няньки-наблюдатели, начиная рыться по ящикам, открывая все шкафы и тумбы, ища что-нибудь, что может дать ему больше информации о том, в какой именно ситуации он находится. Ни то чтобы он раньше не мог это сделать, просто, было как-то неловко шариться по чужой собственности, и, в основном, если честно, как-то… Лень. После своих попыток суицида он нередко отлеживался по нескольку дней — организму требовалась реабилитация, он чувствовал себя вяло, а подобные выходные позволяли прийти в себя. В этом же мире, несмотря на отсутствие попытки самоубийства, ощущения были точно такими же, только в разы хуже, как будто он переусердствовал и пытался устроить себе самую мучительную смерть из существующих на Земле. Впрочем, описание болезненных ощущений было не далеко от правды — найдя под кроватью нишу в паркете, у Осаму ушло около получаса, чтобы выковырять 12 прямоугольничков, и достать из углубления небольшую шкатулку из темного дерева, запертую странным механизмом-головоломкой. Впрочем, способ открыть его был найден довольно быстро — владелец, видимо боясь забыть, что именно и в каком порядке делать, оставил на задней стенке что-то вроде схематичной инструкции. Замок представлял собой виноградную лозу, оплетающую шкатулку, по этой же лозе вилась вторая часть механизма — позолоченная змея, у которой не хватало одного глаза, и имелась выемка под ключ внутри рта. Как оказалось, способ открытия был относительно прост — найти недостающие камушки из лозы, глаза и темечка змеи, и затем открыть ключом скважину внутри змеиной пасти. Камушки из замка были перепутаны с драгоценными внутри одного из ящиков стола бывшего обитателя данной комнаты, так что пришлось покопаться, ища нужные. Дазай никогда слишком хорошо не разбирался в украшениях, так что отличить нужное от ненужного было сложно, тем более, что даже камни внутри лозы, изображающие виноград, были разного цвета, что еще больше усложняло задачу. Впрочем, приноровившись, с делом юноша управился менее, чем за двадцать минут, приступая к вскрытию замка заколкой. Несомненно, можно было бы, конечно, поискать ключ, но, на случай, если в шкатулке действительно окажется что-что важное — будет куда надежнее, если ключ останется спрятанным. Тогда содержимое тайника останется ведомым только Осаму — без ключа мало кто сможет открыть замок, тем более, если с задней стенки будут стерты подсказки. Внутри шкатулки лежала небольшая записная книжка — по-видимому, личный дневник. Помимо этого там же лежал окровавленный платок, и немного таблеток разного характера. Решив не мучить себя догадками, Осаму привалился спиной к кровати, беря дневник в руки и открывая первую страницу, собираясь начать читать. Почерк был, на удивление, абсолютно идентичный тому, которым Дазай пользовался чаще всего — он не был в его арсенале единственным, но из-за умения с детства писать разными почерками, Осаму так и не смог прийти к выводу, какой из почерков был «его» — тот, которым он должен был уметь писать изначально, а не скопированный с чужого. Ну, хоть один плюс — теперь величайшая тайна была раскрыта, теперь можно жить спокойно. Осаму чуть истерично хихикает. Неведение всегда заставляло его нервничать. Он привык контролировать ситуацию и быть главным кукловодом, но в данной ситуации, он, очевидно, был слишком далек от данной роли. 17.03. Я больше не могу так существовать. Сначала меня продали в бордель, потом меня выкупил какой-то бизнесмен, в итоге захотевший взять меня замуж. Мне кажется, что моя жизнь — это карнавал уродства и боли. Не знаю, сколько я еще это вынесу, чувствую себя вещью. 21.05. Мори окончательно поехал крышей, отобрал у меня противозачаточные и блокаторы, следит за каждым моим шагом, и называет это заботой. Я не хочу иметь детей в принципе, не то, что от него. Акутагава тайком купил для меня таблетки — повезло, что они все еще делают все, чтобы скрыть от меня то, что Мори возглавляет мафию. На прошлой неделе Огай представил мне Рюноскэ, как своего помощника, сегодня я пересекся с ним недалеко от Котобуки, когда он учувствовал в перестрелке. Это и спасло. Условились не говорить Мори. 13.06. Мне удалось раздобыть достаточно большую партию снотворного и коньяк. Думаю, сегодня я попробую убить себя, надеюсь, все получится, другого шанса у меня не будет. Дазай захлопывает дневник.

***

У меня бессонница от того, кто со мной в кровати Я нежусь как в облачке Когда рядом ты, режусь, как в стекловате я Дьявол спит, как красиво дьявол спит Тлеет сига, с губ твоих сдуваю ресничку Эй! Эй, проснись! Проснись! Хочешь, хочешь кока-колы Мне не спится, мне не спится Кто ты? И почему ты голый? Поцелуй меня, я вспомню Как мы хорошо знакомы Ты слишком красивый, понял? Как досталась я такому?