Всё и немного больше

Абсолютно всё в жизни Юджи в последнее время было спонтанным: спонтанно сожрал палец древнего проклятия, спонтанно стал шаманом, спонтанно умер, спонтанно воскрес, спонтанно обнаружил себя влюбившимся в Фушигуро, спонтанно неловко его поцеловал, спонтанно оказалось, что взаимно. Взаимность, конечно, была окрыляющей — в каждом смущенном поцелуе, неопытном и волнующем, всё равно пряталось что-то, что ни один из них не мог объяснить. Итадори его подростковые гормоны устраивали полнейший артобстрел, мысли о Мегуми в голове и без того жили днём и ночью, но всё начинало ухудшаться крайне стремительно. Шутки про небезызвестную склонность «Нетфликса» превращать подростков в кроликов шутками уже не казались. Юджи почти готов был отправить им письмо с извинениями за все лайкнутые в «Твиттере» возмущения на эту тему. Проблема крылась в широком вороте домашнего свитера, вернее в том, что этот домашний свитер скрывал и показывал. Показывал он маленькую кромку рисунков, очевидно украшавших кожу Мегуми. А скрывал всё остальное, не давая Итадори разглядеть то, что интересовало. Оголяться Фушигуро не спешил, да и повода не было, а Юджи млел и томился, перебирая в голове все возможные варианты того, что могло быть запечатлено на бледной коже. Мысль о том, что само по себе наличие татуировок на Мегуми было странным, возникла спонтанно, а потом исчезла. Его, всё-таки, Годжо-сенсей растил! Мало ли, какие ещё там есть загадки… Фушигуро, как назло, на расспросы не отвечал — свитер тянул повыше, чуть ли не по нос в него зарывался, взъерошивался недовольной вороной и совершал тактическое отступление в свою комнату, где успешно закрывался на остаток дня. Скребись или нет, внутрь тебя не пустят, страдай, Юджи, снаружи. А Итадори очень не хотелось страдать снаружи, Итадори хотелось содрать с Мегуми свитер, все линии узоров прочертить, повторить пальцами, хотелось глазами обглодать кожу, хотелось стесать губы в месиво, поцелуями выверяя контуры татуировок. Хотелось, но в руки не давалось, как ты ни подступайся. Юджи готов был с отчаяния выть. Любопытство смотрело на него по ночам злючими глазами матёрой дворняги, вилось вокруг, угрожающе постукивая погрызанным хвостом по ногам. Вместо лая у любопытства был громогласный гогот Сукуны, искренне наслаждавшегося фрустрацией своего сосуда. Правда, наслаждался он первые пару дней, потом стало тошно от беготни по кругу. Рёмен искренне считал, что мысли в цветастой башке его сосуда особо не задерживаются, ан нет же, поглядите-ка, вполне себе задерживаются. А то, что эти мысли были исключительно о том, как он зажимает Фушигуро Мегуми на всех возможных поверхностях и наконец добирается до интересующих его татуировок, очень явно намекало на скорейшие последствия для ментального здоровья Короля Проклятий. — Засранец, тебе лучше поскорее убедить меня, что мои татуировки у тебя таких чувств не вызывают. — сказал как-то Сукуна, справедливо начиная опасаться за честь свою и достоинство. — Иначе я придумаю способ убить тебя, наплевав на все поглощённые пальцы. Итадори тогда крепко задумался, пытаясь свои думы свести в то же русло, в которое сводились все думы о татуировках Мегуми. И тогда же они с Рёменом впервые сошлись в мыслях — чуть ли не синхронно начали отплевываться от подобной картины, пусть и выдуманной. Успокоился Юджи уже знакомым способом: предался размышлениям о бледной коже и покрывающих её узорах, ему недоступных. Сукуна, брезгливо изломив линию лишнего рта на щеке Итадори, посоветовал ему собрать яйца в кулак и проявить инициативу, а потом вернулся к своему праздному ничегонеделанию в пределах внутренней территории. Проявить инициативу может и хотелось, но Юджи предполагал, что в эту идею он и Сукуна вкладывают разное. На языке Рёмена это определённо означало «притащить Фушигуро к себе в комнату, связать и наслаждаться», а на языке Итадори — «прямо сейчас сгореть со стыда, едва подумав о способах просто и по-человечески соблазнить Мегуми». Что, может, было и не таким уж плохим вариантом. Фушигуро, конечно, умел иногда строить из себя чугунную сковородку, но то, как застревали его глаза на крепких мышцах, когда футболка Юджи оказывалась сброшена во время тренировки, игнорировать было нельзя. Итадори по новому кругу закусал губы, позволяя воспоминаниям об изящном изгибе шеи и отточенных движениях длинных пальцев поглотить его мозг ещё разок.

***

Все события в жизни Юджи продолжали по накатанной обретать спонтанный характер. Им выдался спонтанный выходной, они спонтанно поехали в Токио вместе со второгодками, спонтанно быстро устали и, оставив Нобару коротать время в компании семпаев, смылись обратно в сторону общежития. Кугисаки справедливо предположила, что дело у них пахнет порохом, Маки предложила поспорить на размер синяков, которые они будут наблюдать на шеях этих неразлучников ближайшее время, Тоге лихо посвистел сбегающей парочке вслед. Итадори ни о каком порохе поначалу даже не думал, но когда на выходе из автобуса на них обрушился такой дождище, что капли к земле намертво прибивали, и белая рубашка Мегуми за секунду облепила его во всех интересующих Юджи местах (не во всех, но в большинстве!)… Запахло не порохом — попросту заискрило в голове, обуглились кончики пальцев от желания коснуться, очертить проглядывающие сквозь ткань узоры, сердце вдарило по рёбрам. Лёгкие позорно свернулись в трубочку, дыхание застряло в глотке. Фушигуро обернулся к нему, потерянному для мира, обхватил пальцами запястье и потянул за собой. И они побежали, и Юджи сгорал на ходу, оставаясь привязанным к реальности только горячим ощущением чужих пальцев. В комнату Мегуми ввалились через панорамное окно, будто нерасторопные воришки, и Итадори в очередной раз восхитился тем, как тот умел задумываться о чём-то таком даже когда бежал под проливным дождём. Вытереть воду в одной комнате было легче, чем вытирать половину корпуса. Фушигуро со стуком задвинул окно, прижался к стеклу спиной, пытаясь отдышаться. От бушующей грозы на улице стало темно, нужно было позвонить Нобаре и узнать, как они там, переодеться в сухое и вытереться. Юджи уперся ладонью в раму окна, уставился Мегуми в глаза, и все рациональные мысли Фушигуро покинули вместе с тем, как пальцы Итадори легли на холодную ткань рубашки. Прикосновение было кипяточным, взгляд его — шальным, эйфорично угашенным. Воздух стал тяжёлым от обожания, желание сжирало Мегуми покруче лучевой болезни, хотелось и кололось. Он замер где-то между необходимостью сбежать подальше, спрятаться, и этим желанием — необузданным и сложным желанием позволить Юджи, доверить ему всё. Он не знал, было ли это ошибкой. В странной горячке после пробежки под проливным дождём, с тяжело вздымающейся грудью, почти прижатый к жару тела Итадори, изнывающий от давнего желания, Мегуми сдался. Глаза его перебежали с карих глаз на тонкие губы, и Юджи этот намёк воспринял как зелёный свет, как и задумывалось. Это было началом лихорадки. Они целовались — кусаче, неловко, неопытно, как и положено двум сходящим с ума подросткам. Сбивали с себя обувь, наступая на пятки, и при этом пытались не прекращать движений губ. Пальцы Итадори отлепили чёртову холодную рубашку от тела Мегуми, заскребли по пуговицам, старательно их расстёгивая, хотя хотелось выдрать с корнем. Страшно было только Фушигуро спугнуть такими демонстрациями силы, поэтому Юджи ухватился за остатки своей рациональности, как только мог. Мегуми в его руках задрожал — бледность кожи, затвердевшие от холода соски, прерывистое дыхание, срывающееся с припухших от поцелуев губ. Живое произведение искусства, элитарное произведение искусства, рассчитанное на всего одного ценителя. Итадори наконец сбросил с него треклятую рубашку, подцепил собственную футболку. Обе вещи обещали стать отличными половыми тряпками, но это никого не интересовало: Юджи присел, подхватил Мегуми под бёдра одним слитным быстрым движением. Фушигуро выдохнул от неожиданности, поскрёб пальцами сильные плечи, скрестил за широкой спиной щиколотки и самозабвенно прижался к шее поцелуем. В ответ ему усмехнулись, взгляд Итадори мельком перебежал на их бледные отражения в мокром оконном стекле — его руки лежали на Мегуми как влитые, смуглость кожи контрастировала с бледностью и татуировками, розовые пряди липли ко лбу, голодно сияли глаза. Фушигуро прикусил его ключицу, выводя из транса, глянул недовольно сверху вниз. Огонь в аду, говорят, зелёный — он весь умещался в радужках Мегуми. Юджи сглотнул, прижал крепче, отвернулся от окна и шагнул к аккуратно заправленной кровати, сгружая на неё свою драгоценную ношу. По одеялу расплылось мокрое пятно. Фушигуро бы его обязательно за это всласть отчитал, но вместо этого притянул за шею ближе, впился снова кусаче, почти зло, видимо, заменив нотации на попытки всё-таки наставить Итадори синяков. Пальцы его пришли в движение, непослушно споткнулись об ширинку. Мегуми под ним побледнел и покраснел, растеряв секундную уверенность, потом всё-таки цапнул пуговицу и дёрнул бегунок. Юджи проделал то же самое с его брюками, и они завозились, стягивая друг с друга налипшую ткань — это выглядело бы нелепо и смешно для любого наблюдателя, но от каждого оголяющегося сантиметра кожи у обоих искрили поломанными проводами нервы. Нетерпеливость трещала костром в голове, остаток своих брюк Фушигуро с щиколоток сбивал сам, трепыхаясь под тяжёлым телом Итадори и его голодными поцелуями. Потом, наконец, он забрался дальше на кровать, утягивая Юджи за собой. К тому, как ладонь Итадори вклинилась меж его бёдер, разводя ноги в стороны, Мегуми был не то чтобы готов: цвет румянца на щеках, казалось, стал лишь насыщеннее, а дыхание встало в горле. Он бы свёл колени обратно, скрываясь, но между ними уже оказался Юджи, провёл от коленных чашечек к тазу широкими ладонями успокаивающе. Ставки становились выше, а мыслей становилось меньше. Итадори лизнул аккуратно, на пробу, сосок — Фушигуро запрокинул голову, выдыхая громко и мягко, как ожившая мечта, выскочившая прямиком в горячие руки из долгих мучительных снов. Юджи подобрался, смелея, одной ладонью нырнул под спину, выгибая Мегуми в дугу, прижимая его ещё ближе, большим пальцем потёр второй сосок, и оказался награждён сдавленным стоном, спрятанным в запястье. Трогательно красный, Фушигуро отвернулся в сторону, едва не выворачиваясь из хватки Итадори, легонько стукнул коленом по груди. Юджи поймал его щиколотку, распрямляя ногу обратно, спустился ладонями к бёдрам, прихватил посильнее, притягивая, считай втащил к себе на колени. Мегуми охнул, неловко впиваясь пальцами в напряженные бицепсы, Итадори издал что-то среднее между шипением и стоном, отзываясь на возникшее трение. Фушигуро прикусил губу, приподнялся на локтях, и в конце концов вскарабкался на Юджи окончательно, коленками уперся в кровать по бокам от его напряжённых бёдер. Они поцеловались снова — теперь медленнее, пока руки Мегуми пробовали и изучали, сладко надавливали и невесомо скользили, щупали расслабляющиеся под прикосновением тугие мышцы. — С ума меня сводишь. — прошептал Юджи, и оглаженный тенями грозы он выглядел, как божество, осыпавшее Фушигуро своей краткосрочной милостью. Пальцы его пробежались по спине снова, нырнули под резинку белья, спихнули Мегуми обратно на кровать, лишая всяких привилегий. Влажная ткань скользнула по телу и затерялась в комнате, упала на пол с обиженным шлепком. Итадори облизнул свою ладонь — медленно и явно красуясь, и у Фушигуро в голове последние пробки повыбивало напрочь, когда эта самая ладонь обернулась вокруг его члена. Бёдра дёрнулись навстречу, туман в голове обернулся в беспорядочную мешанину цветных ниток, голос сорвался в мягкую какофонию чужого имени, а затем наконец сложился в молящее «стой, стой, стой», лопающееся в воздухе, как мыльные пузыри. Юджи остановился, заглянул в искажённое мучительным исступлением лицо, взволнованный и распалённый добела, но всё ещё готовый остановиться. У Мегуми от этого немного срослись поврежденные провода в голове, он пальцами зарылся в розовые волосы, привлёк Итадори ближе, утянул в поцелуй. Хотелось большего и чтобы хорошо было обоим — Фушигуро казалось, что если чужой энтузиазм не потушить немножко сейчас, то он перегреется, как дряхлый компьютер, и выдаст синий экран смерти, как только кончит. — Зелёный бутылёк на столе. — пробормотал Мегуми смертельно смущённо. Знала бы Нобара, для чего он собирается использовать подаренный ею чудо-алоэ-вера-гель — устроила бы реставрацию сцены распятия Христа. Но Кугисаки здесь не было, зато был подвиснувший в пространстве и времени Итадори. То ли не готовый, то ли пытающийся справиться с привалившим счастьем. — Ты уверен? — спросил Юджи, сплетая их пальцы. — Да. — выдавил из себя Фушигуро, спотыкаясь на собственном стоне: да кто ж так резко руки убирает! Глаза зажмурились сами по себе. — Да, пожалуйста, Юджи, ну же… Итадори с кровати как ветром сдуло и с той же скоростью придуло обратно. А открыв глаза, Мегуми обнаружил, что тот включил ночник, и тёплый свет погрузил комнату в оранжевый. Теперь он видел лицо Юджи слишком чётко, настолько, что упорно хотелось отвернуться. Ему это позволили, и Фушигуро даже подорваться не успел, как оказался на животе, а любопытные юркие пальцы заскользили по коже спины. Деваться было некуда — стало смертельно стыдно, горели даже кончики ушей, сжимали ткань покрывала пальцы, зажмурились глаза. Итадори перегнулся через него, укусил за основание шеи, спустился такими же укусами к лопаткам, и Мегуми всего заколотило: проклятые татуировки были чувствительными. Приглушённые стоны рассыпались по одеялу, и ладонь Юджи юркнула, обхватила шею, чуть приподнимая Фушигуро. Постыдный поломанный звук повис в воздухе. Мегуми прогнулся в спине, пытаясь сбежать от чёртового языка, повторяющего контуры изображений. Итадори усмехнулся куда-то ему в ухо, и от этой усмешки внутренности свернулись в тугой комок. — Открой глаза, Мегуми. — он не хотел. Было что-то в этой интонации, что его останавливало, нежное, но тёмное, предвкушающее реакцию, готовящееся её смаковать. Фушигуро покрылся мурашками, но медленно и осторожно послушался. И упёрся взглядом в грёбанное зеркало. Зеркало, вмонтированное в открытую створку шкафа — ту самую, которую он не закрыл ещё утром, когда собирался уходить, потому что его как всегда отвлёк Юджи. — Блять. — прошептал Мегуми поверженно-поломанно, и Итадори тихо, коротко рассмеялся. — Ты такой красивый. — проговорил он, надавливая на плечи, чтобы опустить Фушигуро грудью обратно в кровать, хватая за запястья, придавливая собой целиком. — Так упорно от меня прятался, что я чуть с ума не сошёл — настолько много о тебе думал. От невозможности спрятаться ещё разок кружилась голова — настолько жгуч был стыд. Итадори чуть отклонился, прижался снова губами к исчерченной татуировками спине. Мегуми не мог отвести взгляд от их переплетённых тел. И, хотя ему было стыдно за собственные поднятые бёдра и раздвинутые ноги, за то, как примёрзли его глаза к виду Юджи, оставляющего за собой дорожки поцелуев на этих треклятых рисунках, которые Фушигуро терпеть не мог, да и много за что… Это было красиво. Это была их любовь. — Смотришь? — спросил Юджи, возвышаясь над ним, ни разу не божество — искуситель. — Почему же было не рассказать мне, м, Мегуми? — Знаешь, — начал Фушигуро, но это потонуло в стоне, когда язык Итадори скользнул к пояснице, и ему едва хватило остатков мыслей, чтобы продолжить, — в какое количество мест в Японии запрещено с татуировками? Юджи улыбнулся. Чрезмерно нежно для того, кто поливал пальцы гелем. — Чёрт с ними. Я же не они. — зашептал он снова, пока Мегуми изо всех сил пытался расслабить мышцы. — Теперь не отвертишься. Он протолкнул палец внутрь, наблюдая, как напряглись плечи Фушигуро, натянулась кожа на лопатках. Юджи был крепким, Мегуми — жилистым, сплошная эстетика очерченных мышц и пружинящей в них силы, которую никто не ожидает от шамана с шикигами. Итадори смотрел на него, неспособный оторваться: на лёгкую дрожь бёдер, изрисованную кожу, в просветах алеющую отметинами, как подсохшие волосы снова начали топорщиться. Нарисовал в голове, как запустит пальцы во встрёпанные пряди и чуть потянет, смакуя момент. От этого внутри томительно заныло, под бельём возбужденно запульсировал член, и Юджи готов был азартно сорваться в пропасть. Но это был их первый раз, разомлевший под ним Мегуми доверительно двинул бёдрами навстречу, и Итадори вернулся к своему занятию, входя уже двумя пальцами. Лицо Фушигуро в зеркале едва заметно исказилось на несколько мгновений, а затем расслабилось. Вернулись тихие вздохи, Юджи вернулся к рисункам на чужой спине, рассматривая окончательно — гипнотизирующее хитросплетение узора его завораживало. — Юджи… — позвал его Мегуми, и Итадори размазался об реальность, встрепенувшись. Фушигуро обернулся на него через плечо, глянул одним глазом, обжёг своим адским пламенем снова. — Там… Хорошо. Сделай так ещё раз. Пожалуйс… «Та» обернулось протяжным стоном, который Мегуми некуда было спрятать. Юджи двинул пальцами, как тот и попросил, и Фушигуро под ним затрепетал, прогнулся сильнее, сдвигая бёдра назад. Итадори пришлось обхватить одно из них ладонью, стабилизируя его положение. Мегуми становился нетерпеливым, ёрзал и стонал, силясь подстроиться под темп — ему уже хотелось больше. Хотелось стереть об Юджи ладони, и чтобы ладони Итадори оставили на нём следов, хотелось отдаться до последней капли и без возможности возврата. — Не торопись. — мурлыкнул Юджи, покусывая алый хрящик уха. Его пальцы — уже три, боже, смилуйся, — попадали в нужном направлении через раз, и у Фушигуро звёзды из глаз сыпались от собственной гиперчувствительности и в целом всего происходящего. Зеркало только подливало масла в огонь: скульптурное тело Итадори, вид его пальцев над подрагивающими бёдрами, тёплая улыбка-ухмылка, которую хотелось и сцеловать, и скусать с губ. Когда Юджи прежде, чем вытащить из Мегуми свои пальцы, напоследок потёр ещё раз нужное место, Фушигуро приглушённо вскрикнул от следующей за этим потерей контакта. Знал Итадори или нет, но издевался он знатно, хотя подготовка точно сделала своё дело. Когда его рука в зеркале вытянулась, бросая на пол с уже знакомым шлепком бельё, Мегуми весь подобрался. Не было больно, да даже неприятно не было — только ещё непривычнее, чем от пальцев. Юджи снова то ли зашипел, то ли застонал, обвил Фушигуро руками, прижался грудью к спине и сдвинул бёдра, вонзая зубы в плечо. Мегуми вздрогнул в ответ, сжался, впился пальцами в простыню. Итадори над ним крепко выругался, нахмурились сосредоточенно брови, он толкнулся сильнее, и Фушигуро почти почувствовал, как дух покидает его тело — грудь проехалась по постели, член Юджи задел эту треклятую точку, вся кровь превратилась в бегущие по венам разряды белого электричества. — Всё хорошо? — осведомился Итадори заботливо, почти проворковал. Мегуми хватило на согласное покачивание головой. В ранках прикушенных губ скапливалась кровь, перед зажмуренными глазами мельтешили цветные пятна, грудь вибрировала от сдержанных стонов, от напряжения в бёдрах казалось, что мышцы лопнут. Юджи немного отстранился, сжал бледную кожу, давлением расслабляя закаменевшие ноги — Фушигуро от благодарности чуть ли не всхлипнул, подставляясь под прикосновения, раздвинул колени ещё немного, так и пряча лицо в руках. Итадори наконец вплёл пальцы во взъерошенные влажные волосы, другой рукой проскользнул под Мегуми, приподнимая его, придерживая под грудью. Это было так нечестно, будто Фушигуро вообще ничего не весил, будто в нём даже костей не было. Хоть чего-то, что могло бы доставить Юджи неудобства с перемещением его в пространстве, но нет. — Мегуми, — вкрадчиво произнёс Итадори, перебирая пальцами по волосам, путая пряди, — смотри. Смотреть было тяжело. Юджи последние связные мысли из головы выбивал короткими глубокими толчками, пальцы в волосах, пальцы на теле — слишком много всего. Это было чрезмерно развратно: собственная блестящая от пота спина, покрытая татуировками, бесстыдно приоткрытый рот, тяжёлое сильное тело Итадори, возвышающееся над ним, облитое тёплым светом ночника. — Это красиво. — продолжил он. Глаза Мегуми едва не закатились в череп, когда ладонь выскользнула из волос, устремляясь ниже, снова обхватила его член. Юджи сам не мог оторваться и от отражения в зеркале, и от Фушигуро под ним. От того, как сокращались мышцы, изгибалось тело, длинные пальцы сдавливали покрывало. От налившихся красным бёдер, громко стонущего рта, абсолютно пошлого выражения на румяном лице. Узоры татуировок то и дело искажались от движений, перестраивались совсем немного, привлекая внимание ещё больше. Итадори снова опустил на них губы, впиваясь поцелуями вдоль позвоночника. — И я люблю тебя всего. — прошептал наконец Юджи Мегуми на ухо, вызывая приступ мурашек, сбежавших по разгорячённой коже в пах. Фушигуро выгнулся в его руках, дёрнулся вверх, насаживаясь бёдрами до упора, ударился лопатками в грудь, заводя руку за голову Итадори, ухватываясь за шею. Ладонь Юджи поднялась выше, огладила ключицы, пальцы прочувствовали лихое биение пульса, скользнули на подбородок — он повернул потерянное лицо Мегуми к себе, впился новым поцелуем, глотая чужой громкий стон. Фушигуро в его руках расплавился, растёкся по груди сладкой эйфорической дрожью, разбился ответным шёпотом признания в любви, пачкая ладонь Юджи и себя спермой. Тело горело, в чёртовом зеркале отражалось, как Итадори толкнулся в него ещё несколько раз, его исступлённое лицо немного перекосилось, бёдрам и спине стало тепло. Они замерли ненадолго, остывая, Юджи целовал его плечи, поглаживал рёбра. Фушигуро осел на колени окончательно, расслабляя гудящие ноги. Итадори вытянул из салфетницы на тумбочке несколько бумажных полотенец, обтёр свою руку, потом Мегуми, и потянул его за собой на кровать — обниматься. И хотя этого сейчас хотелось больше всего, Юджи предусмотрительно снова хлопнул его на матрас животом, и Фушигуро прикрыл глаза, пытаясь мысленно приготовиться к расспросам. Под веками вспыхнуло то, как жадно минуты назад Итадори целовал его спину, пытаясь, не иначе, содрать эти рисунки губами. Закрывать глаза было плохой идеей. Юджи увалился набок, повёл пальцами от ягодиц до поясницы, оглаживая чувствительную кожу. — Они сами появились, когда я начал пользоваться техникой. — сказал Мегуми, так и не открыв глаз. Потому что было приятно и потому что не хотелось шевелиться, разве что в душ дотащиться, смыть с себя дождевую воду и пот, а не липнуть к простыне. Менять же придётся… — Они очень красивые. — снова заладил Итадори. Фушигуро открыл один глаз, зыркнув на него, как ленивый кот, пытающийся убедить хозяина отвалить подальше, пока у самого хозяина глаз не остался один. Юджи улыбнулся, наклонился к нему, поцеловал в висок, потом в щёку. — Не спорь. Я же сказал, что люблю тебя всего. — Я хочу в душ. — не удостоив своего бойфренда ответом, сказал Мегуми, но с места не сдвинулся, только зарылся носом в подушку. Послышался тихий смех, потом губы Итадори прижались к основанию шеи Фушигуро, пальцы заскользили по коже, пересчитали рёбра. Мегуми ненароком подумал, что Юджи сейчас проявит свою идеальность, как возлюбленного — предложит отнести в душевые на руках или не предложит, а просто понесёт. Но Итадори склонился ниже, поцеловал где-то за ухом, и зашептал снова своим искусительским тоном: — Может, лучше второй раунд? Мегуми встрепенулся, приподнял голову, глядя в блестящие карие глаза. Впечатал ладонь в румяную щёку, раздражённо отодвигая Юджи подальше, встал с кровати, потирая томительно занывшие бёдра. И, смущённо помельтешив немного по комнате, собирая их мокрые вещи и натягивая на себя хоть какие-то сухие, направился к двери, проигнорировав все протесты Итадори. Юджи рассмеялся, прыжком преодолел расстояние между ними, поймал Мегуми, красного и смущённого, за запястье, и вжал в дверь, упрашивая не бросать его тут, голого и мёрзнущего. Фушигуро спрятался в ладонях, роняя и согласие пойти в душ вместе, и просьбу одеться, и пару ругательств одновременно.