Смерть моя

        Лезвие входит между пластин доспеха неожиданно просто, находя прореху там, где её никоим образом не должно быть. Болотный князь давится хриплым вздохом и не завершает собственный удар. Застывает, будто мгновенно обращённый в камень, и смотрит на рукоять лифменского меча, торчащую из груди.         Ронин слишком измотан, чтобы осознать свою победу, и, тем более, радоваться ей. В голове только одна мысль, довольно-таки глупая: «Так и знал, что болотники делают паршивую броню». Он не очень-то соображает, что делает, когда упирается рукой в плечо Мандрейка, чтобы высвободить клинок. Это непросто: кончик меча засел в стебле таволги позади болотника. Резкий рывок — лезвие скрежещет по рёбрам, и зрачки Мандрейка сужаются в точки реакцией на боль, которую он, похоже, даже не осознаёт. Он не двигается, как будто уже мёртв. Но пока это не так.         Ронин отступает на шаг, держа меч в опущенной руке. С клинка капает кровь: красная, но с каким-то странным, грязноватым оттенком. Его собственная — сочится из-под треснувшего наруча и тонкими струйками сползает по руке и гарде, смешивается с чужой.         Мандрейк, пошатнувшись, падает на колени. Поднимает взгляд на противника и тихо, с усилием выговаривает:         — Смерть моя…         Слова звучат странно и неуместно в своей очевидности. Слишком похоже на обращение, так что Ронин переспрашивает:         — Что?         Глупо выяснять, что пытается сказать умирающий враг. Даже если действительно пытается — что, мало Ронин в своей жизни наслушался проклятий? Но умирающий имеет право… на последнее желание, последнее слово?         — Ничего, — болотник кривит губы то ли в усмешке, то ли от боли. Упрямо не отводит взгляд. — Просто… — он не падает только потому, что привалился спиной к таволге, — хорошо, что именно ты.         Ронин не хочет спрашивать, почему. Вообще не хочет и не должен разговаривать. Должен добить — хотя бы из милосердия, одним быстрым ударом.         — Почему? — кажется, есть вещи, которые просто нужно знать. В обход разума и логики.         — Так… правильно, — Мандрейк глухо кашляет: по губам сочится тёмная кровь. Повторяет: — Смерть моя…         Это звучит слишком странно: из-за того, что очень тихо — почти нежно. Почти как признание в любви.         Ронин поднимает меч — повреждённое плечо отзывается болью — и бьёт наотмашь.

07.08.2013