Dispite This Cruel World

Пустота. Как прохладный воздух, захваченный в слабую ладонь – любое усилие не заполнит бездну под ребрами, где-то в области легких. Нет ничего, лишь сгустки пылинок, от которых все зудело. Кислород с губ превращается в полупрозрачный пар - он исчезал в ночной тьме вместе с легким порывом свежего, но все еще достаточно теплого ветерка. Настойчивое желание приложить ладонь к груди и расцарапать ее, добраться до самой глубины самого себя. Автомобильные гудки раздражают, как и их отдаленное эхо, раскатившееся над огромным мегаполисом. Несколько слов проклятий, подхватываемых заботливыми руками ветра, исчезают в полумраке. Нельзя так. Так не бывает. В этом мире нет ничего совершенного – каждая вещь имеет изъян, уродливый или не очень, броский или едва заметный. Если скрывать огрехи, они все равно, рано или поздно проявятся и покажут себя миру. Так же и с людьми – идеальных людей не бывает. Йесон знал, насколько он отвратителен. Сам себя ненавидел – и за фальшивую улыбку, когда улыбаться совсем не хочется, и за желание самоутвердиться через кого-то, и за всепоглощающую жадность. И за косые взгляды исподлобья, желание поглотить одного единственного человека без остатка. Уже после такой мысли жить не хочется, но разве он виноват, что этот парень такой… совершенный. Проще было бы возненавидеть тогда еще зеленого сопляка Чо Кюхёна, когда он только появился в дверях его комнаты по первому знакомству с новой группой. Но нет, в тот миг сердце Ким Чонуна ядовито зашептало всего три слова: «Какой он красивый». Бесконечно повторяя их, раз за разом. Раз за разом... Невинный, пусть и острый на язык. Именно внешность глубоко засела в мозгу старшего: детское лицо, большие глаза, губы, которые Кюхён любил кусать, сдирая при этом сухую кожицу. В нем было что-то, что хотелось притянуть к себе, цепко впиваясь ногтями, но стараясь делать это осторожно, чтобы не попортить оболочку. Некий трепет жаждущего перед кувшином воды – и хочется выпить без остатка как можно скорее, и страшно проронить хоть одну капельку на землю мимо рта. Ночами, когда парнишка сопел и мерз под одеялом, всеми силами скрывая обиду на такое неудобство, Йесон не спал. Совсем. Это как любовь с первого взгляда, только в сотни тысяч раз разрушительнее и смертельнее – пожирала изнутри, засасывала душу как осколки-астероиды в бескрайней вселенной. Больно и разрывало на куски, а почему - никак не понять. Не хотелось спать, не хотельсь есть, лишь молчать и смотреть в черный потолок, жадно слушать вздохи, впитывать их подобно сухой губке. Бессонные ночи сводили с ума, как и живое дыхание, которое будто наяву чувствовалось каждым миллиметром кожи. Это странно. Чонун никогда не увлекался людьми столь неожиданно и порывисто, ему всегда требовалось достаточно много времени, чтобы привыкнуть и привязаться. А тут такое. Но Кюхёну можно. Сначала скромный, он быстро осмелел и стал наглым. Это бесило его соседа, потому что кроме насмешек в свой адрес он ничего от младшего так и не услышал. Дикое желание запереть эту заразу в комнате и не выпускать оттуда часами было настолько мощным, что сводило мышцы рук. Эта мелочь раздражала всем: укоризненными взглядами, если к его желаниям никто не прислушивался; насмешками и ухмылками, когда был чем-то недоволен; или наоборот, улыбкой, если добивался своего. Кюхён весь соткан из молекул яда, из-за действия которого каждый клочок кожи начинал неистово чесаться будто от аллергической реакции. Даже прикасаться страшно, чтобы не дай бог чем-то заразиться и сойти с ума. Зачерпнуть ладонью черный воздух и не поймать его – также естественно, как и неспособность уловить мысли макне. Смотреть в глаза и натыкаться на непроницаемую стену так привычно, что попытки залезть к нему в голову уже через год исчерпали себя. Чонун бросил это дело, понимая, что ему это больше не важно; так или иначе, Чо просочился под кору его головного мозга и поселился там кровожадным паразитом, высасывающим всю радость, счастье, и заменяющим их всепоглощающей ненавистью на грани слепого обожания. Эту дерзкую, выкрашенную в белый заразу хочется убить, а хладный трупик спрятать под своей кроватью, чтобы всегда иметь доступ, если вдруг накатит жажда прикоснуться к впалым после долгого пребывания в больнице щекам, облизнуть сомкнутые губы, как всегда, обкусанные, поиграться кончиком пальца с длинными черными ресницами. Он отталкивает и притягивает одновременно. Внутри – черти что, а снаружи – прекрасная картинка из богатого белого мрамора. Клятва никогда больше не злиться на колкости не была ложью, Йесон действительно больше не таил на него злобы, а даже наоборот, жаждал услышать что-то задевающее, ведь только так можно было почувствовать хоть какую-то заинтересованность со стороны Кюхёна, пусть и такую ненавистно-нахальную. Это как болезнь, может, шизофрения? Да, Ким определенно шизофреник. Год, второй, третий, а макне, вроде, все такой же, но что-то в нем поменялось определенно. Чонун прекрасно помнил их мелкие ссоры, которые дальше огрызаний и шипения не заходили. И ведь по разным глупостям же ругались, причем, инициатором всегда являлся младший – будто зазывал, заклинал глаза и разум хёна, чтобы тот смотрел только на него, злился только на него, думал только о нем. Или это все Йесон себе понапридумывал? Во время записи четвертого студийного альбома Кюхён только и делал, что преследовал и чего-то немо добивался. Сам лид-вокалист был в шоке от того, как Чо ходил за ним попятам, доставал требовательным молчанием и угнетал извечным присутствием за спиной. Иногда наглел настолько, что мог просто подойти, плюхнуться на диван совсем рядом и закинуть ноги на колени старшего безо всякого уважения. « - Чего ты добиваешься? - спросил Йе, злясь и до последнего слога пропитывая свои слова ядом. Кюхён, продолжая неотрывно смотреть глаза в глаза, приблизился вплотную, даже не обращая внимания на сидящих в тот момент поблизости Сонмина и Чонсу. - Я все о тебе знаю, хён, - выдохнул он, скользя дыханием по чужим губам. – Все-все, не сомневайся». Тогда в его взгляде не было ничего насмешливого. Он был серьезен, как никогда раньше. Cбил с толку. Еще год прошел в размышлениях и отсутствии попыток найти хоть какое-то объяснение тем бессмысленным словам. Всего лишь одним предложением Чо вынудил держаться от него подальше, и Чонун придерживался своей политики не приближаться слишком близко. Периодические приступы неудержимого желания вытряхнуть из младшего всю дурь и усмирить пыл никуда не делись, как и инородные мысли, жажда потрогать, почувствовать знакомый запах, которым старший упивался на репетициях фансервиса и на самих выступлениях. За ним пристально следили, и он чувствовал это каждой клеточкой своего тела. Это будоражило настолько, что под ребрами что-то неистово разгоралось, а разум мутнел по ночам, дорисовывая вместо Рёука на соседней кровати, Кюхёна, спящего на полу, как в далекие-далекие времена. После одного из выступлений, в рамках концертного тура, в мозгу лишь пляски язычков огромного костра в ночи. Бурлящее под ребрами негодование, раздражение, ненависть, желание – все смешалось воедино при виде разогретого после скачек по сцене макне. Бешеный блеск в глазах, бусинки по шее и щекам, прилипшая к телу футболка и брюки. Мокрые волосы и безумное лицо… «Я убью его когда-нибудь. Или он убьет меня первым». Йесон прекрасно понимал это. Отказывался признаваться самому себе в том, что это не простая заинтересованность, а дикое желание обладать. Нет, Кюхён не идеален, не тот, каким казался ранее – лишь облик невинной белой овечки с красивыми глазами. Их игра в молчанку продолжалась долгое время, и никто не собирался уступать - никто не пасовал и не отводил устремленных взглядов. Тактика макне была продуманной и затяжной, а истинные причины требовать что-то от Чонуна никак не были ясны. Как и то, что скрывалось под теми словами, сказанными в гримерке когда-то, казалось бы, давно. А потом случился сбой в этой идеальной, отлаженной системе. Схема была нарушена, проявилась ранее не заметная брешь. Чо ведь тоже далеко не железный. На четвертом концертном туре. Ким на всю жизнь запомнил Париж, и то, что произошло между ними в тот знаменательный вечер. «Они не были пьяны, лишь устали и хотели поскорее вернуться в гостиницу, ведь завтра съемки для фотоальбома, вставать придется рано. Первыми оказались в роскошном убранстве гостиницы в самом центре столицы любви мира всего, все также притворяясь в своей незаинтересованности. Номера на двоих, и это не доставляло каких-либо неудобств – привычно жить в комнате по два, а то и три человека. Случалось даже четыре, ничего - в тесноте, да не в обиде. По-быстрому приняв душ и переодевшись, брюнет буквально упал в объятья мягчайшей кровати, пышной подушки и воздушного одеяла. Голова будто свинцовая, но не от усталости, а скорее от изматывающих разум мыслей: о косых взглядах, языке, облизывающем влажные от пота губы, и о том, как он отбрасывал мокрые волосы от горячей кожи. Вот уже и спать не хочется, и ближайшие два часа не захочется уж точно. Слава богу, макне обитает в другом номере. Настойчивый стук в дверь. - Я забыл взять у лидера ключи, - вот и все оправдание, не настолько уж правдоподобное, чтобы в него можно было поверить. Такая невинная ложь под предлогом проникнуть в обитель лид-вокалиста. Уступая лживой просьбе, Чонун пропускает его, а спустя полминуты оказывается схваченным за грудки и вжатым лопатками прямо в стену, обклеенную богатыми коричнево-золотистыми обоями. - Я вижу, я все вижу в твоих глазах, - шипит Кюхён, почти припадая пылающими губами к плотно сомкнутым губам хёна и порывисто выдыхая в них. - Я вижу, но черт возьми, почему ты ничего не предпринимаешь?! Я вижу тебя насквозь… Так какого же черта!?.. - он выплеснул все, что скопилось в нем за эти годы. - Я убью тебя, Чонун. - Я тебя ненавижу, Кюхён, - перед тем как впиться колким, жадным поцелуем, спокойно произнес старший». Злоба, что он нес с собой сквозь эти годы, никуда не делась, но уравновесилась дикой жаждой. В голове шла ожесточенная борьба, и победитель пока что не определился. Сейчас перед ним стояла все та же бесконечная дилемма. Никогда не был таким напряженным – макне изменил жизнь, внеся в нее бесивший кровяно-красный цвет. Хотелось рвать на голове волосы, чтобы заглушить это разрывающее на две части чувство. Подул легкий освежающий ветер, успокоивший обожженные кончики нервов по всей поверхности тела – весь Ким один сплошной чувствительный сгусток, который можно привести в незыблемое бешенство всего лишь одним прикосновением. Это предел. Красный, как знак «Стоп» на дороге. Объятья со спины вынуждают выпрямиться по струнке от пронзившего позвоночник электрического импульса. Жаркое дыхание за ухом и развязный, требовательный поцелуй в висок. Беззвездная ночь скрыла их своим массивным телом, утаивая все секреты, которые никогда не будут высказаны вслух, показаны на глаза. - Отвали, Кюхён, - сквозь зубы выдохнул брюнет. - Не смей прикасаться ко мне, - поползновения ладоней по торсу не прекратились, лишь пальцы ловко перебирали ткань, желая просочиться под нее и припасть к теплой коже. Что сейчас делали чужие губы, изучающие каждый миллиметр напряженной от участившегося дыхания шеи. Весь город как на ладони, невероятной широты простор. Всего лишь один шаг, чтобы оказаться на низком бордюре, с которого вид откроется еще более впечатляющий. Опасность, близость конца на расстоянии одного полного шага. Дернув младшего за запястье, он грубо вывел его из-за своей спины, вперед, поближе к свету люминесцентных огней. Выпад - макне стоит спиной навстречу бесконечному шуму, ощущает холодные ручки ветра, заползшие за ворот свитера. Чонун задыхается, прижимаясь слишком близко, вытесняя младшего в опасную зону. - Убьешь меня? Нет. Не думаю, что сможешь,- несмотря на то, что пятки упирались в твердый бордюр, он не боялся. И даже когда придерживаемый за талию Чо отклонился назад, теряя лицо в ослепляющем свете ночного города. Лишь контур белоснежной щеки, очерчивающий ее идеальную форму, и блестящие от будоражащего давления в крови глаза. Хрустит песок, мелкие камешки под подошвой. Десять-двадцать сантиметров, и все будет кончено. В голове пусто. Как в глухой консервной банке. Мыслей не было никаких, лишь желание разглядывать каждый миллиметр, страшась упустить хоть малейшую деталь. Каждый участочек подвергся эгоистичной жадности, ведь Йесон и правда считал, что Кюхён принадлежит ему по праву: никто не смеет к нему прикасаться, кроме него. Он такой эфемерный в этом свечении, словно что-то непостижимое, но в то же время удерживаемое в крепких руках. Его дыхание вызывало трепетную волну по всему телу, а внимательные зрачки, притягивали к себе не слабее проклятой дудочки. Матовая кожа так и зазывала прикоснуться, зацеловать, лизнуть, пробуя на вкус. Чо – как мастерски написанная картина, которой должны восхищаться все и вся долгие столетия, но… Кончик пальца скользнул по нижней губе, слегка надавив на нее ногтем и заставив приоткрыть рот, а томный взгляд из-под прикрытых век привел в последнюю стадию бешенства. И едва ли получилось сдержаться, чтобы не отпихнуть от себя макне, тем самым обрекая его на погибель без шанса на спасение. Ведь они так высоко. - Почему мне так хочется убить тебя? – шепчет Йесон, грубовато елозя большим пальцем по побелевшим скулам. – Меня ведь ничего не останавливает сейчас… - последние слова уходят в поцелуй. Не прекращая мучить податливые губы, он вспоминал все свои чувства, испытанные им за последние годы. Ненависть, заинтересованность, желание, даже страсть. Все это хотелось похоронить в себе, вместе с Кюхёном, который после своей смерти может принадлежать лишь ему одному, целиком, без остатка. Весь, от первого до последнего вдоха. Не проще ли будет уничтожить эту прекрасную оболочку и сохранить ее лишь в своей памяти, м? - Ты не сможешь позволить мне умереть. Ты же знаешь это, также, как и я, - прижимается вплотную, вынуждая хёна беспокойно блуждать ладонями по спине, приподнимая краешек свитера и подставляя поясницу обжигающему ветру. – Хён… Просто проиграй эту войну. Думаешь, было так легко вынудить тебя испытывать все более сильные чувства? И не важно, что это была ненависть. Ты целиком и полностью посвящал себя мне. Этого было… достаточно. Но сейчас… - Мне мало, - кончик указательного пальца очертил контур подбородка, спустившись ниже и задев кадык - Чо поперхнулся от участившегося сердцебиения. – Кюхён, мне мало. - Тогда забирай все, - трется щекой о щеку, придыхая от недостатка кислорода в легких. У него шея взмокла от нахлынувшего гигантской волной возбуждения. Возбудиться от дыхания смерти в загривок? На такое способно лишь тело сумасшедшего. – Забирай меня, - дергано перебирает пальцами от ворота рубашки ниже, цепляясь ногтями за пуговицы. – Забирай… Один воин остается в вечных пленниках у победителя. Крестоносец с именем «Желание» победоносно заполняет разум, превращаясь в сладкий дымок, от которого перед глазами расплывается реальность: остается лишь дыхание младшего, ощущения от прикосновений к его коже, просящий тон в голосе, пылкость, что пропитала каждое движение, каждый жест. Глубокий поцелуй, который не хочется прекращать даже под страхом задохнуться от недостатка кислорода в легких. - Ты прекрасен, Кюхён. И его совершенность принадлежит лишь Чонуну. Лишь ему одному.