Бездна

      Что есть трагедия? Артём Беркин знал наверняка, что трагедия повсеместна. Трагедия красива в стеклах дождливого города, красива в глазах юных девиц, красива в театральной игре. Однако красота зачастую обманчива, и поэтому в жизни трагедия страшна.       Что Артём Беркин знал о трагедии? К его чести, достаточно много. Трагедия не измерялась количеством вылитых слёз, трагедия не ставила тебя в ряд с героями, но давала призрачный шанс подняться к ним ближе. Трагедия страшна настолько, что адреналин заставляет нас любить её. Заставляет желать ещё, повторять глупые поступки, что привели к трагедии. Потому любая трагедия в природе своей ненавистна. Артём Беркин же возненавидел трагедии, когда его жена покончила с собой.              Что есть трагедия? Смерть.              Беркин хмурым взглядом окидывает пересечение Рубинштейна и Ломоносова, так называемые питерские «пять углов». Название улицы невольно напоминает о внезапно почившем коллеге. Артём хмурится пуще прежнего, но тонкий голос его спутницы заставляет немного выровнять лицо. Лиза что-то щебечет о том, как скоро начнется плохая погода и что дорога до работы станет занимать больше времени. Девушка теряется в словах, эмоциях, говорит, говорит, говорит, но Артёму это только нравится, потому что рядом с ней, признаться честно, ему хочется хмуриться меньше обычного. Это тоже своего рода трагедия.              Артём смотрит на пешеходный переход, нетерпеливо крутит головой, проверяя, есть ли в это позднее время здесь машины, и, схватив Лизу под локоть, перебегает дорогу в сторону Загородного проспекта. Руку он не убирает и после, ведь Лиза вовсе не против, да и это ведь просто рука, не так ли? Артём убеждает себя в этом раза два, пока вовсе не успокаивается и не продолжает идти дальше. Мысли его, подобно негласному названию перекрёстка, путаются в пространстве пяти углов. Он против воли вспоминает, что с женой любил вечерами гулять вдоль улицы Ломоносова и выходить на набережную Фонтанки. Вспоминает, как Надя крепко держала его руку, согревала и грела в ответ. Вспоминает, что они часто бросали монетки у моста, загадывая желания. И эти мысли, о, как несправедливо, всё ещё греют его, даже сильнее, чем руки Лизы.              Его мёртвая жена была личной трагедией Артёма. Трагедией, которая уже восемь лет жила внутри него и не тонула в водах Невы, сколько бы Артём ни пытался. Надя была его первой любовью, и Беркин всё больше боялся, что она и стала последней.       — Артём, — напряжённо тянет Лиза, взволновано заглядывая тому в глаза, — всё в порядке? Ты будто не здесь…       Голос девушки отвлекает его, и он останавливается. Смотрит на блондинку с затаённой нежностью и каплей безнадежности. Артём не знает, что сказать. Ничего не в порядке. Уже очень-очень давно не в порядке. Но Лиза такая юная, ранимая, не понимает ещё очень-очень много, и Артёму вдруг становится безумно стыдно, ведь он понимает, что гулять с ней вот так — это неправильно. Пытаться построить что-то с ней, когда он продолжает думать о погибшей жене — неправильно. Молчать — неправильно.       — Извини, я, — он прочищает горло, чтобы придумать, как лучше сменить тему, — немного задумался, ты права.       Лиза лишь понимающе улыбается. Невероятно. Её улыбка греет сильнее, чем тонкие руки, цепляющиеся за запястье. И, глядя в эти голубые глаза, Артём понимает в очередной раз, что поступает чертовски неправильно.              Артёму страшно. Признаваться в страхе он не намерен, но читает эту мысль мужчина довольно-таки ясно. Артёму уже тридцать семь, а Лизе только недавно исполнилось двадцать пять. Артём видел множество людей с проблемами, видел преступников, что не раскаиваются, видел и понимал, что его уже не удивить ничем и, наверное, никогда. Артём становился чёрствым. И Артём знал наверняка, что, несмотря на огромное количество пациентов, что прошло через его руки, он всё ещё неудачник. Ведь когда-то давно не увидел того, как медленно умирала Надя. Не увидел, как сильнейшая депрессия съедает его дорогую супругу, не увидел, как она медленно готовится оставить его одного, забрав свою жизнь. И потому Артёму страшно. Потому что, погубив одну душу, он боится теперь погубить и другую — светлую и юную. Лизу. Беркину так чертовски страшно, что он не представляет себе, что когда-либо сможет рассказать о таком этой прекрасной девушке. Так ведь и начинаются трагедии?       — Это из-за Прокопенко? — задаёт вопрос Лиза, надеясь унять тревогу, что так явно читается в взгляде Артёма.       Мужчина вспоминает вездесущего начальника и мысленно взывает ко всем богам. Прокопенко.              Полковник Прокопенко — человек честный, праведный, но в тоже время человек службы. Долга. Разговор с Прокопенко в его кабинете сегодня утром зудом проходится по Артёму.              — Артём, помнишь, что ты говорил мне, когда Рудову только взяли в участок? — по-простому начинает мужчина, когда Беркин садится в стул напротив него.       — Что она боязливая, но способная? — пытаясь восстановить в памяти столетней давности разговор, произносит Артём.       — Да, способная, — отеческим голосом повторяет Фёдор Иванович. — А ещё что-то о том, что верная и грамотная. Что скажешь теперь?              Вопрос ставит Беркина в тупик. Мужчина подбирается, не совсем понимая, зачем Прокопенко начинает перечислять качества его напарницы. Рудова хороший специалист. Артём знает точно. Помнит, как Алиса несколько лет назад впервые пришла в их участок, как часто кивала на его нравоучения, как поначалу искренне извинялась за опоздания, но позже стала опаздывать регулярно, окончательно закрепляя за собой такой график. Артём помнит, как отчитывался перед Фёдором Ивановичем по итогу первых трёх месяцев Алисы. Тогда-то он и говорил, что девушка способная, верная и грамотная. За годы работы Прокопенко никогда не ставил под сомнения компетенции ни самого Артёма, ни той же Алисы. А что теперь?       — Я думаю… Она оправдывает всё, что я говорил тогда. Алиса — хороший специалист и исправно делает свою работу… Она справедливая, — зачем-то добавляет в конце он.       — Ты читал её отчеты по Разумовскому? — наконец задает свой настоящий вопрос полковник.       — Читал, — выдыхает Артем, уже догадываясь к чему клонит тот.       — И всё ещё считаешь её хорошим специалистом? — уточняет мужчина.       — Фёдор Иванович, я…       — Беркин, её отчеты — это не то, что от нас ожидают увидеть. Скоро повторное слушание по его делу, а Рудова компрометирует весь процесс. Прокурор дала мне довольно ясно понять, что корректных улик для того, чтобы посадить этого гада, нет. Дело не выиграть, — утомлённо выдыхает Прокопенко, присаживаясь за стол. По лицу Фёдора Ивановича читается ужасная усталость.       — И вы считаете, что отчёт психолога может помочь? — скептически тянет Артём. — Если хотите признать его невменяемым, нужно собирать повторную комиссию из психиатров.       — Верно, но подать повторный запрос о подобном мы можем при возникновении запроса от нашего участкового психолога, назначенного на дело. Если Рудова напишет в своих заключениях, что направляет Разумовского на повторное психиатрическое освидетельствование, то мы сможем усадить его если не в тюрьму, то хотя бы обратно в психушку.       — И что вы хотите от меня? — наконец задает прямой вопрос Артём.       — Ты напишешь отчёт, — озвучивает ожидаемую фразу Прокопенко.       — Фёдор Иванович, — начинает Беркин, но мужчина быстро прерывает его, подняв руку.       — Артём, Рудова такое не напишет. Ты сам читал. По её отчетам он вполне здоров. А Рудова же, как ты и говорил, справедливая. Писать то, во что она не верит, она не станет. Девчонка запуталась.       — Вы хоть понимаете, о чём вы меня просите? — с плохо скрываемой злобой бросает брюнет. — Подделать отчёт! Это же подсудное дело!       — А ты понимаешь, чем нам грозит бездействие?! Он выиграет дело, выйдет из здания суда и уедет обратно в свой замок. Террорист, больной на голову, выйдет на свободу по нашей с тобой милости!       — Но, Фёдор Иванович, это не должно быть вот так, — начинает вновь Артём. — Если не можете повлиять, то снимите её с дела! Запросите психотерапевта из Москвы, пускай он и пишет!       — Ты лучше меня знаешь, что при замене специалиста слушание перенесут, пока новый человек не проведёт необходимое наблюдение! А ты сам видел пожар в детском доме! Пока мы будем перекидывать его дело между отделами, этот гад подожжёт вторую половину города! — в сердцах бросил полковник. Товарищ Прокопенко покраснел, явно разозлившись, и яростно ударил по столу. Беркин понимал, что Фёдор Иванович предлагает ему подобное не от большой радости, но и подставляться Артём не особо хотел. — Думаешь, мне это нравится? Но у нас другого выхода нет! Следствие в тупике, больше никаких улик нет. У Разумовского два пути: либо в психиатрическую больницу, либо на свободу. Второго я не допущу. Не могу.       — Поговорите с Рудовой, Фёдор Иванович. Я думаю, она не глупая, поймёт.       — Артём, я-то поговорю, да и говорил уже, но если разговор будет неудачным — ты знаешь, что надо будет делать, — безапелляционно заявил Прокопенко.       — Посмотрим, Фёдор Иванович. Я могу идти? — учтиво протянул Беркин.       — Да, ты свободен, иди, — Прокопенко провожает его недовольным взглядом. В душе того царапают стены сотни ножей. Мужчина не знает, как поступить, но знает наверняка, что не может допустить того, чтобы ужас, коий устроил Чумной Доктор, повторился. Игорь держится на последних каплях самообладания, чтобы не избавить Петербург от Разумовского самолично, но под серьёзным взором Прокопенко держится и клятвенно обещает «не влипать».              Артём Беркин очень долго думает о том, как так вышло, что Рудова умудрилась вляпаться в эту глупую историю. Думает о том, что было бы гораздо легче им всем, не попроси тогда Разумовский другого психолога. Думает о том, где он сам допустил ошибку. И о том, как можно поговорить с Алисой, пока дело не дошло до того, что требует Прокопенко. Думает, думает, думает.              — Задумался? — отвлекает его от воспоминаний Лиза, крепче сжимая руку. Артёму хочется рассмеяться в голос, до слёз в уголках морщинистых глаз. Но нужно держать маску, нужно подумать.       — Прости, Лиза, мысли не на месте, — оправдывается Артём. Блондинка понимающе кивает и останавливает его, когда мужчина уже собирается идти дальше.       — Постой, Артём, — она опускает голову, собираясь с мыслями. — Я понимаю, что вряд ли могу тебе помочь, но я хочу, чтобы ты знал…       Девушка напротив неуверенно поднимает взгляд на Артёма, пытаясь сказать вслух всё то, что горит внутри. Пытается сказать, что она понимает. Что она будет рядом. Что он, а точнее, они со всем справятся. Но боится показаться наивной и глупой и потому подолгу подбирает слова.       — Лиза, — выдыхает Артём, улыбаясь. В груди разливается тепло, потому что Беркин видит всё то, что так хочет сказать девушка. Артём видит и не может не поддаться собственному эгоизму и желанию быть счастливым.       — Да? — быстро отвечает Лиза, окончательно поднимая голову, чтобы разглядеть мужчину напротив. А Беркин решительно накрывает её губы своими, и из головы почему-то сразу вылетают все те фразы, что подготовила Лиза. С губ срывается рванный выдох, в руках, что держат её лицо, ведь в них так много тепла, что абсолютно всё становится неважным. Девушка несмело опускает руки брюнету на плечи и думает о том, что, кажется, счастлива.              Город встречает рассвет, лучи солнца растекаются по улицам, укрывая любимых и любящих. Улицы плавятся, являя всем истинные лица друг друга. И город познаёт, что трагедия всегда близка к любви.

***

      На светлой столешнице алеют капли пролитого вина, норовят остаться страшным напоминаем о прожитом дне. Вино не вызывает горечи, миротворно сглаживает все раны на душе и разливается теплом. Вино губительно в чрезмерном употреблении, но разве есть силы понимать эту самую чрезмерность? Алиса уже не берёт бокалы, отпивает прямо из горла, как подростки на своих первых вечеринках. Алиса зовёт вино своим другом, ведь оно притворно отзывчиво, оно не кроет обид и не осуждает. Алиса пьёт уже вторую бутылку за эти два дня и спутанно думает о том, как оказалась в таком жалком положении.              Журналисты оказались первоклассными сыщиками, потому уже к вечеру после пожара в детском доме все в Питере знали, что за таинственная незнакомка сопровождала Разумовского. Жёлтогазетчики успели выудить из-за щелей буквально всё: какую школу посещала девушка, когда закончила университет и как долго работает в органах. Спасибо, что хоть утаили о том, как часто она прикладывается к бутылке красного полусладкого, а не то навешали бы ещё пару десятков ярлыков.              «Это всё не важно», — старается утешить себя Алиса, листая очередной пост в соцсети, где её профиль с замиранием обсуждают пользователи.              «У Сергея Разумовского появилась таинственная спутница»       «Разумовский рассекретил даму сердца»       «Миллиардер Сергей Разумовский и никому не известная сотрудница Питерской полиции.Что их связывает?»       «История современной Золушки или короткая интрижка Разумовского?»              Разумовский, Разумовский, Разумовский.              Все заголовки буквально пестрили его фамилией и её фотографиями, сделанными в последние минуты прибывания в детском доме. Алиса готова была засмеяться в слух. Истерично, надрывно и с горечью. Дама сердца, ха. Девушка крутила ленту соцсетей вниз, продолжая натыкаться на комментарии обывателей, что с завидной беззаботностью препарировали её личность.              «Ужасный цвет волос, вы видели?»       «Этой дамочке не помешал бы косметолог»       «Да что он в ней вообще нашёл? Серая мышь из участка»       Алиса, не сдержавшись, бросает телефон на подушки дивана. Что он в ней нашёл? Идиотки. Никто даже не допускал, что их могут связывать исключительно деловые отношения. Диванные критики даже не подозревали, что нашёл он в ней куклу для своих целей, не более. Рудовой хотелось напечатать некоторым фанаткам пару язвительных комментариев, подсказать, кому именно из них нужен косметолог и прочее, но остатки трезвости подсказывали, что это будет ошибкой. Просто закрыть телефон и сделать вид, что ты в вакууме.              Алиса шумно выдыхает, откидываясь на подушки мягкого дивана. В квартире тихо, окна открыты на полную, так что ветер гуляет по комнатам, морозя ладони и ступни, но это помогает оставаться в реальности. По её щекам одиноко спускается слеза. А затем вторая. От усталости хочется содрать с себя кожу. Девушка срывается, нервы ведь не железные, и она плачет. В груди клокочет злоба и ярость. Обида. Она чувствует, как воздух в лёгких кончается, но вместо того, чтобы сделать полноценный вдох, делает очередной глоток, морщась.              Доктор Рудова со звоном ставит бутылку на стол и хватается за голову. Сворачивается калачиком, от бессилия. Ей кажется, что мир попросту издевается над ней. Она чувствует, как тревога, что не покидала её эти недели, вдруг без спроса вламывается в дверь. Присаживается рядом, обнимая, завлекая в свои сети. Тревога близка по духу, она услужливая и понимающая. Она заполняет её до краев. «Мокрое от слёз лицо сейчас очень понравилось бы журналистам», — отрешённо думает Алиса, усмехнувшись.              Она лежит на старом диване в гостиной, когда слышит звонок в дверь. Сначала ей кажется, что померещилось, ведь время уже позднее и гостей она не ждала. Но, когда назойливая трель повторяется, Рудова понимает, что ей необходимо подняться. Встав на ноги, девушка всё же догадывается, что вино не такой уж хороший друг. С трудом добирается до двери и лениво опирается на неё.       — Кто там? — глухо роняет она, трудясь заглянуть в глазок.       — Майор Гром, Алиса, откройте, есть разговор, — низкий голос за дверью заставляет Рудову несколько очнуться. Гром? Только его не хватало.       Девушка несколько помедлив, открывает дверь и встречается взглядом с мужчиной. Игорь стоит в той же одежде, что и всегда, с этой дурацкой кепкой, как из нулевых, и опирается рукой о дверной косяк.       — Игорь, проходите, — миролюбиво бросает она, словно не была на грани истерики минутами ранее. — Чем обязана?       Мужчина заходит внутрь, бегло осматривая прихожую и, наконец, останавливает свой взгляд на девушке. Рудова про себя отмечает, что видок у неё, наверное, тот ещё, ведь брови Майора многозначительно приподнимаются, когда он проходится по ней взглядом. Старая майка и растянутые беговые штаны ещё никогда не поражали мужчин в самое сердце. Алиса отдалённо думает о том, что ей понадобится какое-то оправдание, почему она так выглядит и пахнет лучшим вином из ближайшего супермаркета, но Гром не задаёт вопросов, лишь звучно хмыкает, и девушка ему за это очень благодарна.       — Вы, наверное, догадываетесь, почему я пришёл, — дипломатично начинает Игорь, явно обескураженный внешним видом его собеседницы. Мда, не вовремя вы, майор, хоть бы весточку прислали.       — Вы хотите поговорить о Разумовском и пожаре в детском доме, верно? — как-то устало тянет девушка, накидывая на себя кардиган, что висит в прихожей, дабы привести себя в более-менее приличный вид.       — Верно, — кивает Гром.       — Пожалуйста, Игорь, проходите на кухню, — старается выдавить из себя радушие Рудова, но Майор не ведётся и в отрицании качает головой.       — Нет, спасибо, Алиса, поговорим здесь, — он вновь окидывает прихожую быстрым взглядом и возвращает своё внимание к девушке. — Расскажите, что вы делали с Разумовским в детском доме?       — Мы, — Алиса выдыхает, ищя опору в виде мебели, ведь стоять сил почти нет. — Мы поехали в детский дом в рамках сессии. Это было почти спонтанно, — говорит она, опускаясь на небольшой пуфик около обувницы.       — Почти? — скептически тянет он.       — Это решение было принято вечером предыдущего дня, — деликатно чеканит она. Тон Грома ей не нравится, он пришёл допрашивать её, желая выудить что-то, что можно применить против Разумовского, однако в вопросе этого поджога тот был чист. Какая ирония, что Петербург горит и без его участия.       — И чем вы там занимались? — Гром изучает её, силясь применить максимум своих способностей, но те тщетно бьются о её каменное выражение лица. Абсолютно нечитаемое, несмотря даже на то огромное количество вина, что выпила девушка.       — Разговаривали, — лаконично бросает Рудова.       — Алиса, мне нужно больше деталей, — несколько раздражённо бросает Игорь.       — А мне нужно понимать, зачем вы интересуетесь? Считаете Разумовского виновным в поджоге, а меня — его подельницей? — нервно бросает она. — К вашему сведенью, всё, что пишут в газетах — ложь. Никакая я не «дама сердца»!       Гром смотрит на неё, как на диковинную вещицу в ларце, так что Алиса невольно закрывается ещё больше. Игорь не ожидал увидеть пьяную и уставшую «коллегу», но приходится работать с тем, что есть.       — Я не считаю вас подельницей, — спокойно бросает мужчина. — Но вы правы, мы подозреваем его в поджоге детского дома. Алиса, вы же из наших, — миролюбиво тянет Игорь. — Сможем доказать, что это он устроил пожар, значит, сможем доказать и то, что он Чумной Доктор.              Игорь говорит на удивление спокойно, сам поражаясь, откуда в нём столько терпения. Отголоски сознания подсказывают, что он попросту видит измотанность девушки напротив и понимает, что излюбленные им методы тут не помогут. Да и, признаться честно, ему её несколько жаль. Игорь не по наслышке знает, что могут сотворить с человеком пристальное внимание газет и десяток нелестных статей в интернете. Девчонка ведь не плохая, просто ей не посчастливилось оказаться не в то время, не в том месте. И не с тем человеком.       — Тогда у меня для вас плохие новости, Игорь, — как-то отрешённо бросает Алиса, с вниманием рассматривая свои ладони. — Он не устраивал пожар. Мы всё время были вместе, он просто не мог.       — Ему необязательно делать это самолично. Наоборот, отличное алиби — быть с кем-то другим, пока твои люди устраивают поджог.       — Бога ради, майор! Это его детский дом! Он вырос там, понимаете?! — срывается Алиса, чувствуя, как отголоски собственного голоса с силой бьют по вискам. Мигрень приветливо машет ей ладонью, прямо из-за спины брюнета. Девушка отрешённо осознаёт, что не собиралась прикрывать Разумовского, но он и вправду невиновен в этом конкретном поджоге. Чёрт бы его побрал!       — Алиса, он больной на голову… Вы сами знаете! — нервы Игоря сдают, и он больше не выбирает выражения.       — Нет, не знаю! — упрямо бросает Алиса, наконец озвучивая то, что боялась придётся сказать вслух. Разумовский дал ей понять довольно чётко: она говорит о том, что он здоров, и тогда её близкие остаются целы. И как бы Алису ни угнетала и ни душила эта мысль, ей придётся разыгрывать перед Громом картину, словно она считает Разумовского невиновным. Во всём.       — Что? — со смешком бросает Гром. — Вы же сами ко мне приходили. Вы не можете отрицать. Да этот псих половину города поджёг!       — Игорь, я делаю свою работу исправно и могу сказать с уверенностью, что Разумовский здоров и полностью осознаёт свои поступки, — как по шаблону чеканит девушка. Не поддаваться, не смотреть, не облажаться. Верить в то, что срывается с собственного языка.       — Он купил тебя? — рвано бросает Игорь, с неким презрением осматривая её. Алиса чувствует, что внутри идёт трещина, не выдерживает и срывается на истерический смех. Последний бокал точно был лишним.       — Ага, и башню «Vmeste» на меня переписал, — с сарказмом роняет она, раскатисто смеясь.       — Понятно, — бурчит Игорь, очевидно списывая всё на алкоголь. — Проспишься, тогда и поговорим.       — Игорь, вы можете спросить меня хоть через день, хоть через два — моё мнение останется прежним. Не верите? Почитайте отчёты, что я сдаю после каждой сессии, — сама себя подставляет девушка. Игорь лишь скептически приподнимает брови, окидывая её странным взглядом, и тогда Алиса добавляет: — Я могу сказать только то, что сам Разумовский подозревает кого-то в этом поджоге. Это сделали ему назло, Игорь. Он не виноват.              Девушка не была уверена, что ей стоило говорить об этом, во всяком случае она умолчала о записке, что получил Сергей, но хоть как-то попыталась умаслить въедливого майора.       — Так веришь в его невиновность, Рудова? — устало бросает Игорь. — Повелась на эти грустные глаза и рассказы о детдоме? У меня для тебя плохие новости, родная. Он больной на голову псих, который виновен во всём, что ему предъявляют, — безапелляционно бросает Гром. — Очнись, пока ещё есть время.              Внутри Алисы что-то леденеет, она чувствует, как слова Грома зудом проходятся по телу, и вмиг вся подбирается. Игорь, подобно тем особам из соцсетей, решил, что Алиса повелась на внешность, деньги и славу самого Сергея Разумовского. Что влюбилась подобно школьнице или что попросту не разбирается в своём деле. Майор повторяет все те чужие слова, что Алиса уже слышала. Все эти предупреждения, что ей говорили Беркин, Прокопенко и даже Рома.              «Не смотри слепо на вещи»       «Будь внимательнее, Алиса»       «Холодный разум… Горячее сердце?»              — Всего доброго, майор, — холодным голосом бросает Рудова. Игорь хмурится, очевидно не такого исхода ожидая от этого разговора. Но ведь они не на допросе, предъявить Алисе ему нечего. Гром деловито вздыхает и выходит, бросив что-то похожее на «Ещё свидимся». Алиса с шумом захлопывает входную дверь, отборно ругаясь матом, и, когда через глазок видит, что майор ушёл восвояси, сползает вниз по двери, прижавшись к ней спиной. Из горла вырывается сдавленный всхлип, глаза щипет от накативших чувств, Алиса плачет, сама не понимая почему. Предать себя, предать собственную душу ведь не так страшно, да? Врать коллеге, врать самой себе — это почти обыденность для человека обычного, незаурядного, но Алису ломает лишь от одной мысли о том, что она говорила Грому минутами ранее. Защищать убийцу и террориста, человека, что погубил не одну жизнь, что привёл город в ужасное состояние хаоса — всё это явно не стояло в планах доктора Рудовой. И её мнительные мечты о том, чтобы «помогать людям», работая психотерапевтом, пошли трещиной, когда Алиса взялась за это чёртово дело.              Презрение к себе губительно. Девушка презирает себя за то, что подыгрывает Разумовскому, соглашается на его правила, что в принципе оказалась в такой идиотской ситуации. Что не поняла раньше. Что не имеет смелости признаться Грому в том, что миллиардер и филантроп Сергей Разумовский не просто проходит у неё сессии, но теперь ещё и шантажирует её. Алиса не имеет смелости, чтобы признать, что облажалась, нарушила десяток правил этических и, что более важно, своих собственных.              Проникнуться доверием и сочувствием, дать волю слабости и обернуть всё в невнимательность. Ошибки роем сыпались в голове доктора Рудовой, пока она с усилием пыталась решить, в какой момент всё пошло по наклонной. Когда она в первый раз посочувствовала стеснительному парню с удивительными синими глазами? Когда впервые переступила порог его башни? Или ещё тогда, в Будда-Баре, когда столкнулась с ним случайно в толпе? Когда чуть не поцеловала его в детском доме, перепутав чудовище из сказки с реальным?              Девушка, несколько помедлив, поднимается, идёт в сторону гостиной. Тянется к сумке, где лежат бумаги по его делу. Достаёт треклятую папку, что она таскает с собой с того момента, как обязалась добраться до истины Сергея Разумовского. Отрешённо тянется к бутылке красного вина, что отзывчиво ждёт её прикосновения на столе. Делает большой глоток, зажмуриваясь, ведь вкус ей уже противен, но почему-то чертовски необходим. И вновь возвращается к бумагам. Отыскивает ту, что находится в конце папки и понадобилась бы ей недели через две-три. Итоговое заключение.              Брюнетка на ощупь достаёт из сумки ручку, стараясь не опрокинуть бутылку, тянется глубже и, наконец, находит. А затем пишет. Пишет всю ту ересь о том, что пациент С.В. Разумовский клинически здоров, не имеет психологических расстройств, находится в трезвом уме и полностью осознаёт совершаемые им действия. Пишет, что не считает необходимым проводить повторное психиатрическое обследование на проверку вменяемости пациента. Пишет заключение, которое, другими словами, дарует рыжему гаду свободу. В эту минуту Алиса понимает, чума действительно страшна и коварна, ведь на что только не пойдёшь, дабы уцелеть и не попасть в руки клятой хвори.              Слёзы продолжают стекать по щекам, Рудова быстро вытирает их своим предплечьем и тянется к бумагам, но мокрые дорожки продолжают украшать девичье лицо. Она вновь делает глоток, лицо её красное от слёз и от вина, но писать это на трезвую девушка позволить себе не может. Рука предательски дрожит, когда необходимо заполнить графу со своими данными и оставить подпись. Это ведь должно быть просто, да? Как там было? Не так сложно обмануть того, кто и сам не против быть обманутым. Она ведь сама повелась на это. Сама обманулась притворной добротой, обманулась словами о лучшем мире для жителей города, обманулась всеми этими «Простите, Алиса» и «Я готов вам помочь». Кровью, что вытирала с его губ, стоя в тесной ванной. Звонками поздно ночью и беспокойством перед детьми в приюте. Обманулась очарованием дьявола, что шагал с ней всё это время. На бумаге сложнее почувствовать ложь, сложнее уловить все те сиротские взгляды, обещания и молчаливые клятвы.              Алиса понимает, что сказка о красавице и чудовище — глупая и жестокая обманка для безвольных дурочек вроде неё. Чудовище должно было умереть. В убийстве чудовища есть простота. Есть и большой ужас в том, чтобы осознать, что настоящих чудовищ не существует. Они не прячутся за ужасными лицами, не имеют клыков или лап. Есть просто люди, способные созидать и всё равно совершать чудовищные поступки.              Девушка подписывает заключение, ставит даты наперёд и наспех засовывает треклятую бумагу в папку. Она чувствует, как тело обнимает усталость. Гладит руки, что заполняли отчёт, целует костяшки. Алисе вдруг хочется сдаться этой самой усталости, признаться вслух, что она проиграла. Что струсила и не может убить это самое чудовище. Но опасная преданность и огненное сердце, жаждущее справедливости, не дают ей сдаться так легко. Нужно сделать последний шаг.              Телефон находится где-то между подушками и пледом на старом диване. Руки мелко подрагивают, но всё же вызывают такси. И у девушки остаётся чуть больше семи минут, чтобы переодеться и спуститься вниз, к машине, что будет ждать её у подъезда. А позже, когда красавица уже не сможет ничего изменить, отвезёт её прямо к башне с чудовищем.              В мире существовало не так много людских истин, но одна из них оставалась неизменной. Невозможно в достаточной степени подготовиться к тюрьме, войне, стихийному бедствию и встрече с дьяволом.       Алиса осознаёт это довольно ясно, когда переступает порог башни «Vmeste», что даже поздней ночью светилась подобно новогодней ёлке. Девушка отрешённо думает, что утром пожалеет об этом. Приехать сюда, к нему, посреди ночи, чтобы высказать всё, что она думает, и отдать это треклятое заключение? И всё это не в самом трезвом уме. Очень плохо, милая Алиса. Но, учитывая все ошибки, сделанные ею до этого, Рудова спускала это на эффект лавины. Каждая следующая определённо должна быть сильнее предыдущей, верно?              Вход в фойе внезапно осветился, и прозвучал знакомый электронный голос Марго:       — Алиса, здравствуйте! Сергей не может принять вас сейчас, — миролюбиво начала виртуальная помощница, но Рудовой впервые в жизни не хотелось общаться с исключительной представительницей искусственного интеллекта, и потому она её прервала.       — Марго, это срочно, — девушка добралась до лифта, нажала на кнопку вызова, но панель никак не отреагировала. — Передай Разумовскому, чтобы впустил меня немедленно!       — Боюсь, что это невозможно. Сергей просил никого не впускать, — вновь отчитался ИИ.       — Марго, передай ему лично, что доктор Рудова стоит в фойе и ждёт, когда ей откроют вход. Я не собираюсь умолять, — раздражённо бросила девушка, чувствуя себя идиоткой, пытаясь уговорить виртуального помощника.       — Сейчас, — отзывчиво бросила Марго и действительно притихла, не выдавая заготовленный ответ, так что Алиса могла понадеяться, что та действительно сейчас передавала её слова своему создателю. Голова немного кружилась, и девушка всё больше понимала, что, вероятно, допускает большую ошибку, но смелости сделать такое ещё раз она бы не набралась. Поэтому нужно было идти до конца. Алкоголь в крови услужливо придавал смелости.       — Алиса, Сергей ожидает вас наверху, — звонким голосом сообщила Марго, открывая двери прозрачного лифта, куда незамедлительно шагнула девушка. По ощущениям Алисы, лифт двигался непозволительно медленно, и за это время решительность в ней несколько поубавилась. Однако стоило стеклянным дверям раскрыться и пропустить её внутрь, как осознание накрыло с головой — обратного пути нет.              Юноша ходил по кабинету кругами, нервно заламывая свои ладони, очевидно не ожидав её прихода в такое время. Он походил на заложника в клетке, жизнь которого в один момент пошла по наклонной. Антураж вокруг придавал какой-то извращённый смысл, ведь когда-то каждая картина в этой комнате, каждая скульптура отражала мотивацию жильца, а теперь он и сам походил на бледную копию одного из полотен. Когда Алиса открыла дверь и зашла, то Сергей вмиг обернулся на звук и поспешил к ней. Волосы его прибывали в ещё большем беспорядке, чем она видела ранее, на парне была надета простая чёрная футболка и штаны, однако поверх располагался странный цветастый халат. Вычурность его личности всегда выражалась в таких незначительных, на первый взгляд, деталях. Алиса лишь с мысленной усмешкой отмечает, что давно стоило догадаться, что он псих, вновь бегло осматривая его жилище.       — Алиса, — на выдохе произнёс он, встревоженно осматривая её и подходя ближе. — Алиса, я… Мне так жаль, я не…       — Нет, — грубо отрезала она, выставляя руки вперёд, тем самым давая понять Разумовскому, что тому лучше не подходить ближе. Тот лишь надломленно застыл в паре шагов от неё. — Я даже не хочу слушать.       — Но зачем ты здесь? — обречённо спросил он. Вопрос чертовски хороший. Алиса думала о своих ценностях, думала о времени, что потратила на парня, стоящего напротив. Нет, неправильно, доктор Рудова, он не просто какой-то парень с улицы, он пациент. Даже не клиент. Вместо твёрдой логики и цели в руках у Рудовой было лишь отчаяние. В её руках было ничего. В глазах напротив плескалось такое волнение, что Алиса чувствовала это даже на расстоянии пары шагов. Разумовский выглядел плохо. И без того худое лицо ещё больше осунулось, под глазами пролегли тёмные тени, словно он не спал с их последней встречи. Кадры того, как он жалуется ей на бессонницу, пронеслись в памяти сами собой. Давайте, доктор, пожалейте бедного мальчишку. Ведь лицо его так близко и готово упасть вам в ноги. Давайте, доктор, сделайте милость и объявите карантин в разгар чумы. Давайте, доктор, делайте свою работу!       — Я пришла, чтобы отдать тебе это, — девушка достала из сумки ту самую папку с документами по его делу. — Больше никакой лжи и грустных масок. Я не хочу видеть тебя, не хочу иметь с тобой ничего общего. Ты получаешь своё заключение и не трогаешь моих родных.              Голос свой доктор Рудова не узнавала. Звучать так холодно, так грубо ей было практически впервой, однако показать слабину перед ним она не могла. Слабость измерялась желанием назвать его ласкательной формой имени. Пробивалась через «Я тебя понимаю», через «Ты не виноват», билось о его «Я не убивал их» и «Как мне быть?». Однако слабость страшна в руках безумцев, страшна в том, что не имеет своих границ. Слабость легко можно спутать с жалостью, состраданием и мягким сердцем. Доктор Рудова была уверена, что её собственное сердце Разумовский и счёл за слабость. Сергей замер. Вся его фигура обратилась в слух, и, лишь когда девушка закончила свою тираду, тот потянулся к протянутой папке. Настороженно взял её и принялся читать.       — Что это? — аккуратно поинтересовался он, не поднимая глаз. Алиса, не сдержавшись, рассмеялась.       — Ты шутишь, Разумовский? — зло выплюнула она фразу. — Твоё проклятое заключение о вменяемости! Я сделала так, как ты и просил.       Сергей шумно выдохнул, бегло осматривая листы с его билетом на «свободу». Опуская папку с документами на стол, тот встревоженно посмотрел на неё. Руками схватился за виски и крепко зажмурился. Диалог этот приносил ему такой дискомфорт, словно он и вовсе не помнил о том, что вытворила вторая личность, однако противная реальность заключалась в том, что помнил он всё в мельчайших деталях. Рудова подумала, что эта беспомощность лишь очередная хорошо поставленная сцена, и решила как можно быстрее ретироваться.       — Счастливо оставаться! — бросила она, круто разворачиваясь на каблуках в сторону двери, но не успела сделать и шага. Сергей схватил её за руку, заставляя остановиться, и начал торопливо говорить:       — Алиса, пожалуйста, я хочу объясниться… Мне так жаль! Я не мог рассказать тебе об этом, я только хотел…       — Мне плевать, что ты хотел! — она отдёргивает руку, пытаясь отдалиться, но юноша вновь делает шаг к ней вперёд, хватая её чуть выше ладони. — Ты врал мне! С самого начала водил меня за нос, как глупую школьницу! Разве я не была честна с тобой? Разве не потыкала всем твоим просьбам? А ты воспользовался мною, чтобы быстрее получить свободу от обвинений. На что ты вообще рассчитывал?!              Досада внутри доктора Рудовой сочилась через каждую фразу, оставленную ею. Ей было физически больно смотреть на него. На такого напуганного, виноватого и сожалеющего. Ведь Алиса знала, что этому лицу нельзя верить. Знала, что именно это лицо заставило её чувствовать всё то, что ноет где-то глубоко в груди. Алиса злилась, ведь понимала, что даже не может винить его в полной мере. Он ведь и сам жертва обстоятельств. Жертва своего недуга. Но жалость эта была недопустима к чудовищам, к тем, кто играет со своими жертвами, наблюдая за ними издалека.       — Если бы я рассказал тебе с самого начала, то ты бы сделала то, что должна, — сухо заключил он. — Я хотел лишь получить возможность начать всё заново. Исправить всё то, что натворил.       Слова его упали прямо ей на плечи, разбиваясь как окровавленная птица. Может быть, у него была причина так самозабвенно врать. Ведь со стороны морали мы не всегда будем виновны в том, что нам неподвластно. Алиса допускает, что искренность в его словах могла существовать. Могла жить крошечная возможность размером с горошину, что человек напротив хотел лишь прощения. Хотел шанс на то, чтобы сделать себя лучше. Ведь в этом и есть суть терапии?       — Только вот ложь не способствует тому, чтобы исправлять ошибки, — с хладнокровностью хирурга заключила она, всё же отдёргивая руку, что всё это время держал Разумовский. Тот в мгновенье ока переменился. Слова её ему не понравились настолько, что тот несколько обиженно и надменно приподнял лицо и ровным тоном бросил:       — Ты бы осталась?       — Что? — непонимание отразилось на её лице. Один его вопрос без усилий опрокидывал её на лопатки. Он всегда говорил что-то такое, что без замедления стреляло в её мораль. Ударяло прямо в цель, поражая всю центральную нервную систему, и оставляло жертву неподвижной, как сейчас.       — Расскажи я тебе с самого начала, ты бы осталась? — он вскинул брови, склонил голову, задавая ей прямой вопрос.              Осталась бы?       Когда он один всему виной и оправдания нет. Ты бы была рядом, Алиса?       — Я бы сделала всё, чтобы вылечить своего пациента, — тупо бросила она, сама до конца не веря в то, что говорит. Действительно всё? Разумовский вдруг рассмеялся, как-то надломленно, не веря ни единому слову.       — В какой момент ты бы это сделала? Когда бы пересчитывала число жертв Чумного Доктора? Или когда читала сказку о чудовище в приюте? — лицо его сделалось жестоким, он без оружия ранил её в самые слабые места. Вскрывал старые раны и давил на больное. Признавался в том, что слабости её всегда были на виду, он лишь по милости своей не говорил о них ранее. Алиса вдруг поняла, что вот он настоящий. Что он может быть жесток, саркастичен и груб и без участия второй личности. Что натура его состоит из этого — идеалов, что он сам себе возвёл. Из презрения к людским слабостям и чувствам. Сергей сделал два шага вперёд, к ней, и, вглядываясь в серые глаза, добавил: — Врать самой себе, доктор Рудова, не помогает. Уж я-то знаю.              Звонкий звук разрезал давящую тишину. От пощёчины голову его мотнуло в сторону. Алиса ударила наотмашь. Разумовский медленно развернулся к ней, как-то отрешённо касаясь ладонью уголка губ, где выступили капли крови.       — Как ты смеешь говорить мне о лжи? — всё это было для Алисы слишком. Она поняла это критически поздно, когда с ресниц вдруг упала первая слеза. А за ней ещё одна, украшая её исхудалое лицо. — Как ты смеешь говорить мне все эти вещи?!              Она уже не была в силах контролировать это. Истерика подкралась незаметно, смешавшись с вином, людской усталостью и его лицом. С его уверенностью и непосредственностью, когда он говорил все эти вещи. Девушка ждала какой-то реакции, крика, ответного удара, но Разумовский молчал, с каким-то странным выражением лица осматривая её. Злость в ней рвалась наружу, и контроль над своими эмоциями затерялся ещё где-то на пороге его гостиной. Алиса вскинула руки и со всей силы толкнула его в грудь, шагая ближе. Сергей, словно безвольная кукла, лишь сделал несколько шагов назад. Она пихнула его руками ещё раз, срываясь окончательно.       — Почему ты молчишь?! Из-за тебя я отказалась от собственных правил, врала коллегам… Я столько раз шла у тебя на поводу, потому что хотела помочь… Потому что считала, что ты заслуживаешь этого, — она сбивчиво говорила, задыхаясь слезами, что больше не могла сдерживать. Юноша напротив лишь поражённо наблюдал за этим, не силясь как-либо остановить её. Быть может, в этот момент он был с ней согласен. Быть может, считал, что она права. Понимал где-то глубоко в душе, что не заслуживает ни прощения, ни её саму. И, когда россыпь маленьких ударов вновь коснулась его, он постарался как-то её остановить, тихо бросив короткое «Мне жаль, Алиса». Девушка начала бить его по груди, рукам; Разумовский же в свою очередь не слишком инициативно старался её сдержать, лишь бездумно повторяя её имя. В комнате не осталось ничего, кроме них и громко брошенного «Ненавижу!». Сергей лишь покорно принимал её удары, понимал, что сам стал виной всему. Смирение ведь приходит всегда во время шторма? В порыве истинных эмоций, когда деваться больше некуда и подмоги ждать тоже неоткуда. Дьявол приветливо улыбается в закромах этого самого стихийного бедствия, встречая своих рабов. Разумовский ощутил укол вины, где-то глубоко внутри. Он никогда не хотел, чтобы это случилось. Никогда и не думал, что доктор Рудова станет чем-то подобным в его руках.              Но правда крылась в том, что Алиса тоже была подобна шторму. Брюнетка продолжала говорить, что ненавидит его, что не заслужила этого. Разумовский, обнимая её, сдавался, произнося простое «Я знаю… Мне так жаль. Мне так жаль, Алиса». Искренне, насколько способен был он сам. Почти самозабвенно. Она вдруг обессиленно замерла в его руках, что прижимали её к себе так крепко, будто она вот-вот пойдёт трещиной. Алиса видела, как картины на стенах лукаво улыбаются ей. Видела, как собственные руки против воли разжимаются и ладони ложатся ему на плечи. Видела, но ничего не могла поделать. В груди не оставалось ничего. Ни злобы, ни крика, ни даже смирения. Брюнетка чувствовала, что не может остановиться плакать, ведь слёзы эти — результат того, как долго она обманывала саму себя.       — Я даже не знаю, кого ненавижу больше… Тебя или себя саму, — тихо роняет она, опуская голову куда-то ему на грудь. Разумовский замирает, прижимая её ближе. Он никогда не думал, что Алиса, милая Алиса, будет вынуждена стать пешкой в этой игре. Но проиграть — не самая страшная кара. Страшнее выиграть, потеряв все остальные фигуры. Сергей осознаёт это довольно ясно, прижимая плачущую Алису теснее к груди. Внутри что-то ломается, изнывает от желания сказать ей всё, что он думает. Попытаться убедить, что он не такой плохой человек. Что он не… Что? Не заслуживает такой ненависти? Что он сам ненавидит себя в сто крат сильнее и, будь его воля, он бы никогда не сотворил с ней такого.       — Алиса, я… — борясь с собственными демонами в голове, наконец начинает Разумовский. — Я никогда не хотел навредить тебе. Но без тебя я не справлюсь… Не смогу.              И это потрясающие слова. Слова такого рода говорят лишь в тёмных комнатах, говорят как молитву, еле дыша, совсем как на исповеди. Говорят честно. Говорят перед смертью, не боясь сгореть дотла. Алиса впитывает эти слова как губка. Ведь если он говорит это, то действительно имеет это в виду? Ведь если клянется в верности своей, то не обманет? Конечно нет. Но правда заключается в том, что Алиса сама давно обманулась этим чувством. Этим теплом рук, что держат её чертовски крепко и правильно.       Однако после каждой красивой лжи наступает пробуждение. Девушка смотрит на Венеру, что застыла напротив. Та отчаянно хочет ей что-то сказать, но теряется в убранстве пены и красоты. Ведь нечто высокое и прекрасное способно коснуться тебя, только если и ты сам чист душой. Если сам близок к прекрасному. Алиса отрешённо думает, что Венера жестока, коварна и ей здесь совсем не место. Как и ей самой.              Рудова медленно отдаляется, затуманенно осознавая, что уже с несколько минут стояла в его объятиях. Со страхом внутри отмечая, что ей хотелось остаться. Хотелось сгореть прямо здесь, в его руках, в словах, что он произносил. Хотелось этого уже давно, с момента, когда впервые допустила, что хочет спасти его. С момента, когда голос его и глаза стали чётко вставать в сознании посреди дня или ночи. Там, в приюте, она не просто рассказывала сказку. Она жила ею. На несколько минут вновь погрязла в эти лживые декорации, сменяя роль одной сказочной героини на другую. На несколько минут она чётко осознала, как красавица смогла полюбить то жестокое чудовище просто и без причины. Ведь и сама Алиса могла любить так же. Она не успела защититься, когда он сказал следующее:       — Он всегда возвращается… Чтобы я ни делал, он всегда возвращается и… — Разумовский кривится от ненависти к себе, к своему второму я. Его переламывает изнутри, и Алиса стоит как одна из статуй в этой комнате, желая сказать так много, но потеряв возможность говорить. Она понимает Венеру. Молчание не просто так называют золотом. Порой тяжесть желанных слов подобна именно этому драгоценному металлу.       — Я прошу тебя, нет, — качает головой в отрицании собственным словам, а затем шагает к ней ближе и, обхватив ладонями её лицо, продолжает: — Я тебя умоляю. Уезжай отсюда. Я смогу убедить его, не знаю… Отвлечь! Но ты должна быть в безопасности.              Парень напротив неё впадает в натуральную панику, тараторит что-то о том, что даст ей денег, спрячет её так далеко, что сможет уберечь. Говорит о том, как боится. Себя самого или обстоятельств, Алиса так до конца и не понимает. В голове образ чудища становится довольно реальным. Ведь они так похожи на людей, да? Разумовский продолжает сбивчиво убеждать её, что это единственный правильный вариант, что из всего, что он делал, он никогда не хотел причинить ей вреда. Говорит, что ему жаль. Что хотел просто получить возможность… быть нормальным? Шанс, чтобы исправить всё то, что сотворил. Говорит, говорит, говорит.              И Алиса вдруг понимает, что в эту самую минуту, когда юноша напротив неё с ужасом продолжает бормотать о том, что ей нужно скорее уезжать и разорвать с ним все контакты, внутри что-то надломилось. Алиса поняла, что не может. Не может стоять вот так и слушать это. Не может уехать. Забыть. Она видела в отражении стеклянных окон, что образ её давно испорчен, запятнан, что сделать вид, будто она никогда не знала Сергея Разумовского, не выйдет. Она, рискуя всем, приехала к нему, сюда, ради того, чтобы высказаться. Чтобы сделать больно. Осознавая, что боль — почти единственное, что она умеет давать людям. Чтобы сказать ему, что это он всему виной и оправдания нет. А он говорит лишь о том, чтобы она оказалась в безопасности. Говорит, что никогда не хотел навредить ей. Зачем? Алиса не знала.       Она знала только то, что перед тем, как шагнуть в бездну, она не сомневалась. Ровно один шаг до него. И её губы накрыли его в решительном поцелуе. В голове не осталось мыслей, кроме одной. Любовь и есть трагедия.