Schoolhill

Напористый дождь во всю колотит по земле, раздаются редкие раскаты грома. Ветер едва ли не сносит с ног, в лицо мечет холодные капли, словом, погода отвратительная, если нужно выходить из дома. Слава почти что запрыгивает на крыльцо и сразу попадает в поток мокрых курток, огромных рюкзаков и зонтиков. Во всей этой суматохе он роется по карманам в поисках пропуска. В голове назревает извечный вопрос: «на кой чёрт эти турникеты вообще поставили?». Из вредности? Будто бы пять раз на неделе в школу пытается проникнуть кто-то посторонний, честное слово. Да кому надо, тот и через турникеты пройдёт без особых проблем, а от утреннего столпотворения на входе хочется прямо этим пропуском себе вены вскрыть. Карточка оказывается намокшей, впрочем, как и Славина лёгонькая куртёнка, в коей он опрометчиво выскочил, потому что уже опаздывал на первый урок, на который никак нельзя опаздывать. Он секунд пять тупит в проходе, пытаясь сделать так, чтобы карточка считалась, уже слышит недовольные вздохи за собой и высокий звенящий голос завуча, вовсю горланящей о том, что до звонка осталось две минуты. Михайлов мысленно перебирает множество матерных комбинаций, пока летит по раздевалке. С трудом удаётся найти свободный крючок среди вешалок для его класса, хорошо хоть, что сменку он принципиально не таскает класса с восьмого, правда, сегодня ему явно прилетит за её отсутствие, потому что мокрые грязные кроссовки он никак не скроет. По уже скоропостижно опустевшим залам разносится однозвучный визг звонка, оставшиеся ученики разбредаются по своим классам, только опоздавшие копошатся в раздевалке, которую Слава только-только покидает. Перед глазами предстаёт знакомая лестница, по которой спускаются на изо младшеклассники. Михайлову приходится их пропустить, и пока поток детишек с гоготом и визгами течёт по ступенькам, Слава думает только об одном: он уже опоздал, а ещё ведь нужно на третий этаж как-то подняться. Проще было вообще не приходить, да вообще не просыпаться, это утро у него началось хуже обычного, как минимум потому, что парень до утра переписывался с Гришей и пропустил будильник, проспав всего лишь на пятнадцать минут, которые сыграли слишком уж судьбоносную роль. Как минимум, Слава не успел позавтракать и сейчас получит пизды от строжайшей классной руководительницы, угловатое тяжёлое лицо которой в гневе выглядит ещё страшнее, чем обычно. Пока десятиклассник, шагая по ступенькам, представляет, как в него через весь класс будут летать молнии, из воздуха вырастает ещё одно препятствие. Слава едва ли не падает с лестницы, когда за капюшон худи, — за это ему тоже прилетит, но нормальных рубашек в шкафу, как назло, не обнаружилось, — его утягивает ещё один опоздавший.  — как хорошо, что я тебя встретил. — ликует кудрявый, властно перехватывая чужие запястья.  — ты стебёшься? — закипает Михайлов, столкнувшись с взглядом бывшего друга. — я на урок опаздываю.  — а ты у нас теперь примерный ученик? — не видит проблемы Юра, болтаясь длинными ногами со ступеньки на ступеньку.  — у меня, блять, физика, — объясняет он всю плачевность ситуации и невольно мечется за старшим. — отпусти, Юр.  — не получается у меня тебя отпустить, — ухмыляется парень, но голос его звучит с сожалением. — я вот чё хотел…  — можно после урока, бля?  — ну вот, ты сам себя задерживаешь… Слава обмякает, и Юра, будучи уверенным в том, что малой не убежит, начинает предъявлять всё, что накопилось. Михайлов готов взвыть на всю лестницу, до него уже даже смысл слов чужих долетает с натягом. Он словно воды в уши понабрался — что-то там про то, что раз уж они окончательно рассорились, Юра хочет получить назад свой худак, будь он проклят. К тому времени, как Авангард оставляет его в покое, от урока проходит пять минут, и Славе уже реально страшно заходить в класс. Он мнётся под дверями класса, держится за железную ручку и долго вслушивается в монотонный голос учительницы. Когда в груди, наконец, набирается нужное количество смелости, и Слава, сразу же вооружившись тысячей извинений, затекает в класс, происходит нечто удивительное.  — доброе утро, Екатерина Владимировна, извините за опоздание, я… — начинает он виновато и так смотрит, будто готов в ноги броситься.  — я знаю, что у тебя уважительная причина, Михайлов, не задерживай урок, сдавай тетрадь с домашним заданием и проходи на своё место. — незаинтересованно плюёт женщина и держит на ученике въедливый взгляд ровно до тех пор, пока тетрадь с криво списанными задачами не ложится на учительский стол. Слава вообще не понимает, откуда вдруг у него взялась уважительная причина, и почему он сам о ней не знает, но решает лишний раз не пиликать. Грех жаловаться, в конце концов, пока его не отправляют к директору за «безалаберность и неуважение, хамство своим опозданием». Парень приземляет сырой рюкзак на парту, второпях перебирает учебники и тетради, половину из которых он сегодня не взял, и ещё раз обдумывает случившееся.  — не благодари, — шепчет Гурам, когда Слава уже раскрывает тетрадь. — она когда отмечала отсутствующих, я сказал, что тебя дёрнули в библиотеку помочь.  — спасибо, братишка. — тише воды отвечает Михайлов, боясь, что в тишине класса их болтовня будет услышана. Неясно что бы он делал без Гурама. Вне учебного времени они почему-то вообще почти не общаются, но в классе они чуть ли не лучшие друзья. По крайней мере, Слава может быть твёрдо уверен в том, что всегда может рассчитывать на помощь одноклассника, да и сам всегда рад ему помочь, если нужно. И на перемене они продолжают проводить время вместе, засев в шумном коридоре. Слава быстренько списывает домашку по английскому, даже не пытаясь вникать. Пройдёт буквально пару учебных недель, ещё немного в таком темпе, и он вовсе перестанет печься о своих оценках. Уже проверено временем, даже списывать домашние работы перестанет. Михайлов понятия не имеет, чем будет заниматься после школы, куда пойдёт учиться или работать. И, наверное, это основная из причин, по которой мама не разрешила ему уходить из школы. Есть у неё подозрение, что Славе в этой жизни вообще ничего не нужно, так пусть будет у него одиннадцать классов закончено. Только Слава уже понял, чего он хочет — курить травку и веселиться, разве это плохо, так жить? В середине третьего урока он вообще самовольно уходит из школы, прошмыгнув под турникетом, пока сухенькая вахтёрша лет шестидесяти отвлеклась на разговор с гардеробщицей. Не то что бы это было Славино решение, просто ему внезапно написал Гриша, которому внезапно захотелось прогуляться. Он сходу лезет обниматься, встретив малого на крыльце школы, но тот не даёт обхватить своё тело руками, даже сам ни привета из себя не выдавливает, ничегошеньки не объясняет. Только хватает Гришу за тёплую ладонь и торопливо тянет за собой, срываясь на бег. Уже чуть поодаль от школы он сбавляет темп, расслабленно выдыхает и пытается отпустить чужую руку, что Ляхов сделать не позволяет, сжав его ладонь сильнее.  — так съёбываешься, будто дирику под дверь нассал. — сбивчиво говорит Гриша, через плечо оглядываясь на бело-синее здание за собой.  — да лучше бы так, я просто никого не предупредил о своём уходе… — объясняет Слава неловко, поправляя рюкзак на плече свободной рукой.  — ты меня в следующий раз предупреждай, мне нельзя лишний раз бегать, у меня дыхалка на нуле. — делится Гриша, и младший в самом деле замечает, что тот еле дышит. Они останавливаются в небольшой рощице, спрятавшись за кустами от лишних глаз. Садятся на поваленное сырое бревно, и Ляхов, отцепившись наконец от ладошки младшего, закуривает. Как-будто не собирался помирать от нехватки воздуха в лёгких ещё минуту назад. Он старательно прячет ладонью сигарету, потому что отголоски утреннего дождя по-прежнему дают о себе знать, просачиваясь сквозь ветви. Слава накидывает на голову ещё влажный капюшон и задумчиво разглядывает свою руку, за которую его держал Гриша. В воздухе плотно держится запах дождя, шуршат редкие капли вместе с листьями на ветру. Веет прохладой, сыростью, мокрыми ветками и теперь сигаретами. Обстановка какая-то особенная, и Слава думает о том, что это один из тех самых ценных моментов, которые навсегда останутся в его памяти. Он чувствует себя влюблённым по уши, но боится даже притронуться к парню, что с наслаждением курит рядом с ним, кажется, не думая ни о чём. Всё, что делает Гриша, заставляет Славу трепетать всем нутром, хочется быть поближе, вот только больше всего он переживает о том, что вдруг начнёт навязываться. Даже как-то льстит то, что Ляхов сам зовёт его гулять постоянно, делится сигаретами, долго обнимает на прощание. Но значит ли это что-то? Слава порывается спросить у Гриши хоть что-то, что может помочь ему определить характер их отношений, голосом зовёт старшего по имени, и когда тот оборачивается, их лица находятся на крошечном, просто ничтожном расстоянии. Михайлов теряется, неуклюже поднимает взор на зелёные глаза, смотрящие на него внимательно из-под ресниц. Он понимает, что не сможет вымолвить ни слова по этому поводу, и Ляхов очень кстати решает забить на этот стеснительный возглас. Он длинными пальцами подносит фильтр сигареты к розовым губам мальчишки, и тот затягивается, чуть кривя благодарную улыбку. Темноволосый всё ещё очень близко, он будто чем-то одурманен. Так медленно, вдумчиво приближается, их носы соприкасаются, и Гриша ведёт кончиком по нежной щеке юноши. У Славы перехватывает дыхание, он перестаёт шевелиться, и Ляхов чувствует это, осторожно дыша в его мягкую сливочную кожу, в его холодную щёчку. Беззащитность мальчика в этот самый момент заставляет содрогаться, невинно вжиматься в его большие тёплые губы, то чуть надавливая своими, то отдаляясь, будто морской волной по чистому прибрежному песку. Гриша медленно опускает шуршащий капюшон с чужой макушки и той же самой ладонью перебирает влажные пряди волос. Всё вокруг перестаёт быть значительным, когда они снова начинают жарко целоваться. С плеч юноши сваливается рюкзак, Гриша обжигается о фильтр дотлевшей сигареты, про которую совсем забыл, но ничего из этого не кажется действительно значимым. Эти поцелуи дарят какое-то волшебство, будят что-то непостижимо прекрасное внутри. Слава даже забывает обо всём, о том, что намеревался поговорить серьёзно именно по поводу вот таких вот поцелуев между ними, всё мигом вылетает из головы. Очнуться помогает только дождь, начинающий стучать всё чаще и громче.  — я прошу, давай пойдём куда-нибудь в тепло, — вновь накидывая на голову капюшон, просит Слава. — я, по правде говоря, не очень люблю дождь.  — идём, зайдёшь ко мне в гости. — понимающе кивает Гриша, и поднявшись, подаёт руку младшему. Он и сам не фанат сырой холодной погоды, когда вся одежда вымокает, а старательно уложенные волосы начинают пушиться и превращаются в большой нелепый одуванчик. Да и вдруг мальчик простудится? Он выглядит очень уж хрупким, хотя и уверяет, что много каши ест по утрам.  — вот…тут Уланс чё-то типа рассольника приготовил, — инструктирует Гриша, размещая перед юношей тарелку горячего супа, пахнущего очень аппетитно. — ну охуенная штука.  — он у вас любит готовить? — любопытствует Слава и тянется за хлебом.  — обожает, — рассказывает Ляхов и рядом расслабленно садится, включая телевизор. — постоянно нас с Робчиком кормит, так мы ещё и беспомощные в этом плане абсолютно, я вот даже морковку не могу натереть так, чтобы мне полпальца не отрубило. Гриша чуть сползает вниз по дивану и поглядывает на экран телевизора, большее внимание всё же уделяя тому, как Слава с удовольствием ест впервые за день. Ляхов, конечно, об этом не знает, но такой аппетит выглядит умилительно. А может быть, Гриша просто головой тронулся и в малом его очаровывает абсолютно всё.  — не хочешь покурить? — предлагает он лениво, когда они уже оказываются в тёмной комнате с задвинутыми шторами. Слава сидит на наскоро застеленной кровати, облокотившись спиной о холодную шершавую стену. Он сначала думает про сигареты — Слава вообще заметил, что Гриша теперь всё чаще берёт Филипп Моррис. Те самые сигареты, которые курит Михайлов.  — ща намучу тогда водник…подожди немного. — подмигивая, Гриша скрывается на балконе, откуда возвращается с готовеньким ведром и бутылкой без дна. Слава с любопытством наблюдает за тем, как Ляхов профессионально, со знанием поправляет конструкцию, и не остаётся никаких сомнений, что делал он её тоже сам, даже если опускали водник пацаны вместе. Светловолосый крутится на постели, места себе найти не может, так сильно хочет покурить. Когда Гриша выуживает откуда-то из-за шкафа объемный зип, богато наполненный смесью табака и травки, Слава не выдерживает и подкрадывается ближе. У мальчишки глаза лезут на лоб от удивления и своеобразной зависти, он как отуманенный смотрит на зиплок, из коего Гриша высыпает пару горсток, распределяя их на количество колпаков, которые собирается взорвать. Слава смотрит и пытается прикинуть сколько граммов у него сейчас перед глазами, которые как-будто сами начинают зеленеть от цвета шмали. Приходит к выводу, что уголовная статья там точно есть. От внимания Ляхова оно, само собой, не может ускользнуть. Он находит это даже забавным. Гриша сначала накуривает малого, затем сам раскуривает большую, хорошую такую хапку. На поляне остаётся ещё раза на три, и Ляхов, придерживая Славу за плечо, обещает, что они смогут докурить это чуть позже. Зип со всем остальным он беззаботно оставляет прямо на столе, может, чтобы продолжить смущать Михайлова, а может просто от лени.  — Гриш…а если не секрет…откуда столько? — расплываясь на красном покрывале, спрашивает Слава. Его кроет очень хорошо, тело само по себе расслабляется, а вещи вокруг становятся немного другими, раз в десять приятнее, чем были. Гриша ложится рядом, укомплектовав под свою спину все подушки, что были на диване.  — ну, купил. — пресно врёт Ляхов, понимая, что не собирается рассказывать, как вынес всё это с чужой хаты вместе с ноутбуком и мобильником, с которым теперь вообще его ненаглядная Кристиночка ходит.  — а я тебе…должен что-то? Ты же столько бабла потратил… — беспокоится Слава и начинает ворочаться, чтобы быть поближе к старшему.  — если только один нежный и ласковый поцелуй, маленькая хоу, — опьянёно улыбается парень и прикусывает бархатную покрасневшую щёку. — денег с такого очаровательного мальчика я в жизни не возьму.  — вообще-то, я совсем не похож на маленькую хоу… — спорит он чуть хрипловато, чем сильно веселит старшего. «Конечно, да, ты большой и страшный тестостероновый хуй» — думается Грише, но отвечает он сговорчивое «ну хорошо, зайка», осторожно целуя его в пухлый носик. Он лежит на боку, ровно и пытливо разглядывая младшего покрасневшими глазами, пока тот о чём-то болтает. Разговоры льются один за другим, и они совсем одни в квартире, в тёплой зашторенной комнате, наполненной запахом травы. Кажется, более интимного момента у них ещё не было — шумная вписка у Яни, холодная сырая улица, всё это почти несравнимо с тем, как можно почувствовать человека, в действительности находясь с ним наедине. Больше того, в их головах накурено, отчего момент становится не просто глубже, он становится бесконечно глубоким, словно можно целую вечность падать в глаза друг друга, не боясь разбиться. В этой реальности будто появляется что-то ещё, все эти нежные чувства наполняют воздух, становясь объёмными. Слава теперь сам тянется за тем, чтобы поцеловать старшего, зарыться крошечными пальцами в шелковистые каштановые волосы, которые теперь кажутся целыми морем также сильно, как и всё происходящее единственно правильным. Гриша накрывает его юное тело своим, и ладони русоволосого скатываются на крепкие, круглые плечи, заставляя только ближе прижаться. Ляхов целует его сочные, жаркие губы долго, заставляя чуть припухнуть от истязающих ласк. Гладит живот под тёмной плотной тканью одежды, которую всё пытается задрать.  — можно я сниму это с тебя? — шёпотом, будто отрываясь от дремотного состояния, спрашивает парень, а сам, не дожидаясь разрешения, уже предпринимает попытки стащить со Славки худи. Тот даже не особо сопротивляется. Он, может, плещется какими-то сомнениями насчёт того, стоит ли на этот раз позволить их близости зайти дальше, но ничего не возражает. Не хватает смелости остановить Гришу, который дарит восхитительные прикосновения чувственными тёплыми руками. И до того уверенными, что, кажется, возражать невозможно. Притом, даже чувствуется какая-то нарочная осторожность — до Славы доходит, что старший старается не напугать его своим напором как в прошлый раз. Не лезет языком в рот так неудержимо и беспорядочно, не торопится раздвинуть ноги, хотя, Слава уверен, очень сильно этого хочет. Всё совсем не так, как было в прошлый раз, их и накурило по-другому, и разнесло друг от друга совсем иначе. Гриша сам себе не хочет признаваться, что дай ему волю, он сделает также, как и тогда — попытается взять его всего и сразу. Быстро, страстно, но нет, они целуются долго и расстановкой, длинными пальцами Ляхов гладит рёбра, мягкие бока, мясистый живот и просторную молочно-нежную грудь. Всё тело мальчишки такое крепкое, но вместе с ним такое хрупкое и девственное, заставляет содрогаться и волнительно вздыхать. Смотреть внимательно за тем, как малыш реагирует на каждое трепетное, пробующее прикосновение к себе, как и где позволяет трогать, и когда на покрасневшем личике сквозь невинный страх перед неизведанной для него стороной отношений проглядываются явные нотки удовольствия. Гришу волнами кроет возбуждение, он сам не может понять почему ему голову сносит именно эта невинность, неиспорченность, именно тот факт, что таким уязвимым, беззащитным и робким этого мальчишку точно никто никогда не видел. Точно также никто и никогда, как никто и никогда раньше до него не докасался.  — я чувствую, что ты возбудился, малыш…можно мне опустить руку ниже?.. — осторожно подбирается Гриша, застыв ладонью чуть ниже пупка, на подрагивающем от неровного дыхания животике. Он чуть приподнимается, чтобы заглянуть в глаза младшего. Тот снова не находит сил возразить, но Ляхов видит, что согласием охарактеризовать это тоже нельзя. Слава хочет, но сомневается, и любой здравый человек, блять, да, как в страшном сне, окажись тут прямо сейчас над ними Роберт — кто угодно бы сказал, что не нужно давить, что лучше дать Михайлову время, пока в его глазах, на момент близости, не останется ни тени сомнения. И время это измеряется ни минутами, ни часами, может, даже ни днями, но Гриша не кто-то там угодно, и видит, что может получить то, что хочет от Славы, прямо сейчас.  — не бойся, — призывает он доверительно, лаская шею бархатистым заискивающим голосом. — я ничего такого не сделаю, просто потрогаю тебя там, ты же делаешь это сам, верно? Слава нервно сглатывает, цепляется за широкие плечи пальцами и заставляет Ляхова снова прижаться к нему всем телом. Он хочет что-то сказать, но только мямлит невнятно, лыком не вяжет, и единственный выход остановить парня — крепко приковать его к себе объятиями. Даже так страх, — непонятный Грише страх, — оказывается сильнее желания, которое в мальчишке он уже стопроцентно точно разжёг. Для Славы первый раз — это что-то ценное, что-то, что нужно сохранить до особого случая. Он искренне боится отдаться и потом оказаться брошенным, использованным, получается, подарить свой первый раз не тому человеку — он даже не может этого вычинить из засохших губ, Гриша же ошибочно уверен, что мальчик не может успокоиться от мысли о том, что старший будет дрочить ему, или, что ещё ужаснее, окажется у него внутри.  — я не…я не готов ещё, правда, нет, что будет потом? — бормочет Слава неслышно, и Гриша даже не утруждает себя тем, чтобы прислушаться к младшему. Можно сказать, наступает на те же грабли. Ему кружит голову, он накурен и не может трезво оценить ситуацию, он не может контролировать своё возбуждение, которое берёт верх, не может полноценно думать только о том, чтобы не напугать, не задеть этого маленького послушного мальчика.  — ладно…давай немного другую штуку сделаем, пообнимаемся просто. — предлагает Гриша скорее себе самому. Слава находит его руку у себя на колене, парень повелительно обхватывает его, бескомпромиссно заставляя раздвинуть ноги в стороны. Михайлов начинает переживать ещё сильнее, но Гриша успокаивающе гладит его по волосам и всё повторяет тихое «не бойся, расслабься». Кареглазый просто не может понять, что он делает, и именно это пугает больше любого наводящего вопроса. Но Ляхов в самом деле не делает ничего страшного: он лишь приникает всем телом к чужому, устроившись между стройных ножек, и начинает толкаться в его пах своим, тесно притираясь, будто бы они занимаются сексом. Славе это даже нравится, он настолько возбуждён, что не может больше противиться, когда Гриша хватает его за бёдра и начинает имитировать довольно грубые, но такие заводящие толчки. Слава чувствует твёрдый член Гриши сквозь несколько слоёв одежды, и он никогда бы не подумал, что это может настолько сильно понравиться. Ляхов зацеловывает мраморную шею, затем смыкает их губы в поцелуе, и младший чувствует, как он напряжённо выдыхает через нос, тихо похрипывая от удовольствия. Ляхов подтягивает малого к себе плотнее, грубо трётся о его промежность стояком, сильно сжимает бёдра и возбуждённо рычит. Будто машинально пытается протолкнуть член в горячую дырочку, фантомно ощущает головкой влажное узкое отверстие, проникнуть в которое ему мешает одежда. Гриша клянётся, что этой прелюдии ему недостаточно, несмотря на то, что он может кончить, если продолжить делать это. Ему мало, особенно когда над ухом раздаются тихие наслаждённые всхлипы мальчишки, что так стесняется застонать вслух. Гриша хочет большего, хочет оттрахать Славу, и сейчас ему даже плевать хочет ли того сам Слава, но он знает, что хочет. Зеленоглазый уверен, что если сейчас расстегнуть ремень на брюках младшего и избавиться от преграды в виде одежды, не спросив разрешения, не дав шанса посомневаться от возможности выбора, то тот точно не будет против. И это предположение оказывается верным, он выбирает самый подходящий момент, когда Слава и сам на изводе, готовый отдаться сейчас хоть кому, лишь бы получить желанную разрядку. Гриша как в бреду стаскивает с него школьные брюки и выпускает из горла тихий стон от вида абсолютно голого мальчика, который весь дрожит от желания и истекает смазкой. Он сам приспускает свободные штаны, решив не тратить времени на то, чтобы полностью раздеться. Грише даже не хватает сил, чтобы отыскать где-то в недрах ящика смазку, — а она у него есть, — поэтому он смазывает ладонь слюной, мажет ею по члену и пристраивает его к узкому входу, потираясь набухшей головкой о горячую дырочку. Толкается внутрь, Слава начинает сопротивляться, почувствовав резкий укол боли из-за того, что старший даже не попытался его растянуть.  — успокойся, дай мне тебя трахнуть. — уже сам не разбирая смысла своих слов, шипит Гриша.  — мне больно! — жалуется Слава шумно. — я так не хочу!  — потерпи, потом приятно станет. — как данное преподносит Ляхов, даже не разрешая младшему подумать о том, что можно было обойтись и без этих жертв в лице «потерпи». Однако Михайлов продолжает противиться, и только шатену удаётся снова пристроиться между его ног, как оба слышат звук открывания входной двери. Слава сразу использует это, чтобы избежать того, о согласии на что он уже успел многократно пожалеть. Он соскальзывает с члена и сразу же хватается за свою одежду, пока Ляхов матерится, натягивая штаны, и отправляется в коридор, чтобы встретить Роберта с Улансом. Он неохотно здоровается с ними, чисто для галочки, и пока парни исчезают на кухне, возвращается в комнату. За эти несколько минут Гриша успевает прийти в себя, и ему становится стыдно перед Славой за то, что он снова повёл себя как сволочь. Даже хуже, чем в прошлый раз.  — Слав…  — я пойду домой…и…вот ещё что…я не хочу с тобой вообще больше общаться, ясно? Мне такое не нравится, и я не хочу терпеть эту хуйню. Озабоченный уёбок. Не успевает Гриша придумать слов, чтобы оправдаться, не успевает даже выкинуть банального «извини», как ему крепко прилетает кулаком в челюсть. Уже после этого Слава, не оборонив ни слова больше, подхватывает свой рюкзак и хлопает дверью.