Не может

      Пробуждение еще никогда не было таким тяжелым и невыносимо болезненным — Сергею казалось, что вместо головы у него сейчас чугунок из свинца, который может взорваться даже от банального открытия глаз, движения которых отдавали в затылок и выстреливали яркими искрами, затмевая солнце за окном, напоминая о том, что утро наступило слишком давно. Очевидно, сейчас парня это совершенно не волновало, его не волновало вообще ничего, кроме тяжелого звона в черепной коробке и того, где он вообще находится и как здесь оказался. Аккуратно пошевелив руками и ощутив под ними мягкую, знакомую ткань простыни и одеяла, Сергей слегка выдохнул — кажется, он дома. Однако вопрос о том, как он тут оказался, никуда не делся, лишь застучал тупой болью в затылке, заставив парня, кажется, проскулить или простонать — звук приглушила подушка, пахшая отвратительно, как, наверное и он сам, — подумалось Сергею. Он постарался перевернуться на спину и вспомнить хоть что-то из вчерашнего вчера.       — Слава Богу, ты очнулся. Если честно, я думал, что у тебя уже алкогольная кома и пора вызывать скорую, — пробормотал Олег, подрываясь с кресла напротив кровати и забывая положить закладку в книгу, жалко оставшуюся лежать в кресле. Мужчина подлетел к парню, устраиваясь на краю кровати и мягко касаясь чужого лба, решив убедиться хотя бы в отсутствии температуры. — Вот скажи, зачем надо было так? Ты ведь не пьешь! Разве это был правильный выход из ситуации? Я весь вечер себе места не находил, не мог уснуть, а ты просто напивался, пока какие-то идиоты не позвонили мне. Ты вообще помнишь хоть что-то?       Голос Олега всегда был невероятно спокойным и успокаивающим, но не сейчас, когда каждое слово звенело в голове Разумовского и отдавало невероятной болью, будто его били на каждом звуке, отчего тот морщился и жмурился, пытаясь спрятаться в подушку. От нее его уже воротило, так что парень едва не заскулил снова. Сжав кулаки и стиснув зубы, он заставил себя посмотреть на Олега, и его сердце тут же сжалось — его парень всю ночь изводил себя, пока Сергей… а что он делал? То, что напился, как последняя скотина, он уже понял, но что было между событиями, когда они поругались с Волковым и теперь, где он лежит в кровати, не помня, как оказался в ней? Помнит, как начал ссору на пустом месте, просто придрался из-за какой-то ерунды — наверняка, Олег так и думает, — хотя осознает, что дело в его собственных страхах, что этот брюнет завладел им, смог приручить, что не может довести дело до конца, что все провалил, что ненавидит себя за все то, что происходит сейчас, что попросту влюбился, хотя пытается сопротивляться своим чувствам, но понимает, что это жалкие попытки убежать от самого себя, что до безумия любит этого волчонка, что ни за что не причинит ему боль…       Боль. Адская боль пронзает его голову и все тело, когда Волков пытается приподнять его и растрясти за плечи, явно обеспокоенный его состоянием и все еще обиженный за очередную выходку Сергея, но все ещё такой же прекрасный и трепетно любящий того, кого по сути совершенно не знает.       — Олег, прости, мне не стоило уходить и так напиваться… — даже хрип дается ему с трудом, он стискивает зубы и сильно морщится от боли, переходящей в тошноту, пока пытается подняться на локтях, чтобы принять хотя бы полусидячее положение. — Честно, я вообще ничего не помню, только как ушел вчера из дома и бродил по улицам в поисках, кажется, бара… — ударяется об изголовье кровати от внезапного приступа пульсирующей боли и, кажется, не представляет, что голова может в принципе болеть еще сильнее. Волков не глупый и не слепой, видит, как мучается Разумовский, понимает, сколько усилий ему стоит вот так подняться в кровати и пытаться вести диалог, осознает, что начинает снова его жалеть, его это гложет, но ничего поделать с собой не может — не разобравшись до конца, не может обвинять партнера в таком поведении. Может, Олег просто чего-то не знает, не понимает, может, Сергей переживает что-то в одиночку, оберегая его? Разве может Олег злиться на него, своего лисенка, такого беспомощного и, очевидно, нуждающегося в любви?       — Тише, дорогой. Давай, я заварю тебе кофе, ты примешь в душ, придешь в себя — вот тогда и поговорим? Думаю, пара таблеток аспирина тебе не помешают, — Разумовский, что еще несколько минут назад не мог воспринимать какие-либо либо звуки вообще, теперь наслаждался обволакивающим голосом Олега, не понимая, откуда в нем эта необъяснимая магия, заставляющая едва не подчиняться? А этот глубокий взгляд, пронизывающий насквозь, гипнотизирующий… Разве найдётся глупец, который усомнится в чувствах к этому невероятному человеку? «О да, один точно нашелся», — любезно подсказало подсознание, вырисовав картинку прошлого вечера неожиданно и болезненно, отчего Сергей зажмурился и вновь с глухим звуком стукнулся о кровать, простонав короткое «Угу», вызвав на лице Олега глупую, до отвратительного невозможную и нелепую улыбку, сочетающую в себе всю ту любовь к человеку, когда любишь действительно не за что-то, а потому что чувствуешь, что это твой человек, со всеми его выходками и нервирующими недостатками для других, но милыми особенностями — для тебя.

— Тяжелый вечер? Я заметила, Вы давно тут сидите, — незнакомка с красными волосами хищно улыбалась, очевидно обрабатывая план в голове.

— Иди к черту, а?.. — Сергей залпом допил горькое содержимое стакана, заметно поморщился — он не любил вкус алкоголя, но сейчас пытался утопить все возникшие чувства в виски.

— Зачем же так грубо, может, я хочу угостить Вас? — притворно надув губы, девушка игриво провела пальцем по стеклу, задевая пальцы Сергея. У него это вызвало очередной позыв рвоты, но в очередной раз он его сдержал.

— Обычно это происходит наоборот, — фыркнул парень, оценивающе пробежав взглядом по девушке.

— А я необычная, — уже едва не шептала незнакомка, наклонившись к Сергею и пожирая взглядом его губы.

      Запах с кухни был восхитительный — помимо кофе, Олег, кажется, решил побаловать любовника завтраком из тостов, наверняка, с чем-то вроде творожного сыра и авокадо, которое Сергей терпеть не мог, но ел каждый раз и благодарно смотрел на Волкова, потому что никто раньше не делал этого для него с такой искренностью. Как вообще после таких выходок Олег находил в себе завидное спокойствие и желание заботиться?.. Тошнота от всплывшего воспоминания заставила Разумовского все-таки вылезти из кровати и сразу отправиться в душ, каким-то разве что чудом не падая от головокружения, чтобы отмыться от грязи прошедшей ночи и постараться вспомнить что-то еще, надеясь, что больше он ничего не натворил.

— Значит, отношения с ним тебя тяготят? — взгляд незнакомки был томным и пьяным, но скорее последним, превращая его уже в похабный, а ее руки, цепляющие ремень на брюках Сергея, совсем извращали их диалог, который почему-то уже продолжался в каком-то туалете — ни мужчин, ни женщин здесь не было. Парень старался не думать об этом и о подступающей легкой рвоте.

— Я вообще не хотел никаких отношений, но он… Черт, тебя это вообще не касается! — Сергей едва не зашипел, угрожающе глядя на девушку, рывком убрал чужие руки от своего тела, сцепляя за запястья над головой.

      Горячие струи обжигали кожу, но все тело Сергея покрылось мурашками, а к горлу подступил ком, не позволяющий нормально дышать. Он больше не хотел вспоминать эту ночь, он еще не вспомнил, но уже знал, что натворил, не понимал только, почему это его так тревожит — он ведь не хотел привязываться к этому парню, он ведь должен был давно разорвать их отношения, он ведь не мог его полюбить… А теперь, когда он, кажется, смог осознать свои истинные чувства, понял, что любить действительно не умеет, не знает, как правильно. Знает только лишь то, что больше не заслуживает Олега.       — Сереж, ты скоро? Кофе стынет, — голос звучал далеко и приглушенно, как будто не из кухни, словно Волков был так далеко, что это расстояние никогда не преодолеть. И эту пропасть создал Сергей из-за до невозможности нелепых взглядов и принципов, пытаясь убежать от самого себя. Не понимает, как жить с этой болью дальше, как есть завтрак, приготовленный с любовью, как смотреть в эти преданные глаза… Понимает, что не сможет. Не сможет обманывать, не сможет простить, но должен… должен признаться. Где-то внутри он все еще надеялся на прощение.       Разумовский выходит из душной кабинки, не помнит, как вытирается полотенцем. Мягким и большим полотенцем, которое недавно купил для него Олег. Сергей чувствует, как ком в горле превращается в тошноту, как весь яд из желудка собирается выйти именно в эту минуту. Минуту, когда на кухне что-то происходит. Глухой звук, подозрительный рассыпчатый звон. Примерно с таким звуком разбивается сердце Сергея, когда он натягивает вчерашнюю одежду, пропитанную алкоголем, сигаретным дымом, потом и… сексом.

— Так заткни меня? — незнакомка шепчет на ухо, специально касаясь губами кожи, влажно, почти противно, не вырываясь из мертвой хватки. Сергей срывается. Практически вгрызается в женские губы. Противные, слишком мягкие, слишком горькие. Не такие, как у Олега. Олег. Олег. Олег. Он не может думать об Олеге в этот момент, он вообще не должен о нем думать. Он ведь его не любит. И он это себе докажет.

Докажет, задрав девушке платье, разодрав, кажется колготки вместе с бельем.

      Разумовского тошнит. В желудке пусто, как и в сердце. Выходит желчь, обжигая не только горло, но и разбитое сердце, которое сломал он сам.

Он хочет… Не ее. Хочет забыть. Хочет забыться. Хочет… Олега. Желание возникает из ниоткуда. Старается думать, что у него стоит на нее. Что ее приглушенные стоны его заводят.

      Слезы стекают не менее обжигающими струями, желудок болит, ему сложно дышать — отдает под ребра. Но его продолжает тошнить. С кухни не доносится ни одного звука.

Ее нога на его бедре, он вгрызается в отвратительно мягкую кожу на шее, чувствует приторный запах её духов. Желудок сводит. Коротким движением сбрасывает её с себя.

— Пошла нахрен отсюда, шлюха! — выталкивает девушку из кабинки, закрывается, прочищает желудок, ощутив, как сжимаются ребра, чувствует, как ему противно от самого себя.

Выпить. Ему нужно срочно выпить еще столько, чтобы не помнить ничего. Чтобы забыть. Её. Его. Забыть себя.

      Дрожащими руками цепляется за раковину, пытается подняться на ватных ногах, умывается ледяной водой, не глядя в зеркало — не может смотреть на чудовище. Плетется на кухню, не зная, как жить дальше. Не знает, как попросту посмотреть на Волкова, как заговорить с ним… И только после замечает осколки стакана и кровь на полу, сидящего рядом за барной стойкой Олега, отвернутого к окну, с руки которого капает кровь, на что он не обращает никакого внимания. Внутри всё холодеет.       — Олег, что случилось?! — Разумовский забывает о мерзком ощущении в горле, на звенящую голову, реагирующую на любое движение, он боится за парня, не понимает, что произошло, аккуратно разворачивает к себе и… его мир рушится. Такого Олега он еще не видел. Такого холода в родных глазах он не видел, даже когда они знакомились. Сергею страшно. Волков молча подсовывает свой телефон с сообщением от неизвестного отправителя. Текста в нем нет. Лишь фото, где красноволосая не в двусмысленной позе обнимает Разумовского, лапает его за задницу и открывает рот в очевидном стоне. «Эта сука сделала фото…» — с этой мыслью Сергей падает на колени перед Олегом.       — Олег, прости, она это подстроила, всё не так, как кажется… — лепечет Сергей, ощущая, как слезы стекают по лицу. Понимает, что без разницы, что он сейчас скажет — взгляд Волкова обжигает безразличием, говорит сам за себя. — Олег, прошу, выслушай меня, я клянусь, что всё было не так, ничего не было, Олег, я…       — Плевать, — глухо, с отвращением выдыхает Волков. Не может больше смотреть на эту рыжую макушку, которую целовал каждое утро и на ночь. Не может слышать, как ломается голос Сережи, отдавая болью где-то внутри. Не может позволить дать волю чувствам, которые уничтожили за одну ночь, которые превратили в ничто, в пустой звук, сравняли с грязью. Не может видеть, как лживые слезы текут по родному лицу, которым он так любил любоваться, улыбку на котором, кажется, почти боготворил. Не может слушать ложь, которая, вероятно, длилась уже давно… А может, с самого начала? Не может думать о том, что все это было обманом, но думает, разрушает себя намеренно, ломает последние остатки чувств. Ведь он может позволить себе дать слабину перед человеком, которого больше знать не хочет. Которого, похоже, не знал никогда.