~
Месторасположение его сейчас было идеально — какая-то одинокая, позабытая всеми терраса на вершине одной из восьмигранных охранных замковых башен. «Ну чем не замена разгромленному алькову?» — думал он сегодня часом ранее, следуя за караваном слуг, несущих его скромную (в количестве) меблировку. Он давно положил глаз на эту площадку и только сегодня, наконец, принял решение о её оккупации. Ведь стояла такая погода! «Прекрасно способствует работе!» — радовался Дориан, чуть щурясь от яркого солнца, когда слуги расстилали антиванский ковёр и выставляли скамью, а также столик и что-то на подобие навеса от солнца. «А какой здесь пейзаж!.. Fantastique!» — восторгался он очевидными плюсами от такого переселения из своего уничтоженного вандалами кабинета. Кругом и правда, без иронии, было красиво. Под отвесной стеной башни, за пропастью гор раскинулось поразительных размеров ущелье, залитое ярким полуденным солнцем. Оно расстилалось внизу на десятки километров, и сосновый лес его, всегда такой тёмный и жуткий, золотился сейчас на свету прелестным янтарно-зелёным цветом свежей хвои. Небо было голубым и высоким, прозрачным как слеза, с редкими, молочного цвета разводами облаков… Восхитительная природа юга! Дав каждому из слуг по золотой монете, и наказав, чтобы сюда не пускали никого ближе, чем на сто шагов, Павус уселся на установленную в тени скамью. Он, к великому удивлению, находился в достаточно приятном расположении духа, умело вычленяя из сегодняшнего дня всё хорошее, и напрочь отрицая всё плохое. Конечно, не без помощи вина. «И времени у меня хоть отбавляй…» — безмятежно вздохнул он, отпивая из серебряного кубка красное полусладкое. Он радовался яркому солнцу, тёплой погоде, свежести и летнему дню. Радовался тишине, одиночеству и спокойствию. Радовался утреннему пробуждению, что, казалось, всё ещё ощущалось на губах послевкусием сладких поцелуев. Не думал же он ни о каких делах, ни о каких трагичных событиях, ни о врагах и их словах, ни о письмах, что так волновали бы его душу в иной раз, но не сегодня. В это прекрасное сегодня! Усилием воли и хорошим вином он выкинул из головы всё то, что могло хоть как-то его опечалить, и без зазрений совести решил заняться сегодня тем, что доставляло ему лишь удовольствие и чувство полнейшего удовлетворения. Doux moment de désespoir! Держа в руке уже известную себе книгу, он вновь расслабленно вглядывался в нужную ему руну из окружностей и символов. Шепотом же он, вспоминая, проговаривал длинный и заученный текст. То заклинание (пропади оно в Тени!) просто не могло не покориться ему в такой чудесный по всем параметрам день. Оставив книгу на столике и допив очередной кубок вина, он наконец поднялся. Разминая пальцы, он вышел на центр террасы, окаймлённой каменным парапетом с выбоинами для лучников. Летнее солнце тут же поцеловало его лицо, и он расплылся в лёгкой улыбке, приветствуя его и наслаждаясь его теплом. Наконец, зачесав волосы, Дориан торжественно взмахнул руками и начал известный ритуал… И в такой прекрасной обстановке, в таких способствующих сокрушительному успеху обстоятельствах, в таком расположении духа — как мог он ожидать такого унизительного провала? Ведь вокруг пальцев его не только не разлился невесомый эфир, но и даже искры не соскочили с самых кончиков. Благо, решительность его не обрушилась и не дрогнула под подобным унижением. Тем и славится хорошее вино, что укрепляет дух, чуть надламывая тело. Он развязно взмахнул рукой, призывая оставленную книгу, и страницы вмиг зашелестели перед его лицом, остановившись в нужном месте. Протаращившись в книгу с минуту или более и вернув её на место, он попробовал снова. На этот раз по всем опостылевшим правилам. С ровным дыханием, с сосредоточением, с полной самоотдачей и пустотой в голове. И, признаться, чудо свершилось бы, и всё стало бы так, как должно, если бы в голове его действительно оказалась пустота. Искры соскочили на этот раз с пальцев, и даже разлился эфир, но дальше… Радостный взгляд его скользнул вдруг куда-то вдаль, нырнул в ущелье, задержался зачем-то, высматривая невидимое… И пошатнувшись вдруг от резкой и жгучей боли, Павус потерял контроль. Никто не мог сказать наверняка что это было. Что промелькнуло в его голове в тот самый миг, когда ничего не должно было его отвлекать. Что прокралось и что пробило баррикады его искусственного покоя. Что за мысль оторвала его на ту короткую секунду, когда ничто не должно было его отвлекать. И что за мысль была яростно отброшена им с соответствующим ругательством. Он фыркнул, усилием возвращая лёгкую улыбку. Широким шагом вернулся к своему навесу. Схватил за горлышко бутылку. И осушил остатки в три больших глотка. И пусть плыло теперь ущелье, и заплетались ноги, пусть чуть кружилась голова и звенело в ушах. Зато мыслей теперь не было решительно никаких. Лишь абсолютный и нерушимый покой. Пойманное в ловушку, парализованное и натянутое счастье… … Шатаясь, он вновь стоял в центре площадки. Руки его были расставлены, напряжённые пальцы дрожали. Полупрозрачное сияние окружало его ладони, перетекая бесформенным эфиром. Поток нескончаемого, слившегося в единый и несвязный гул, шёпота слетал с его блестящих от вина губ. Нахмуренный лоб покрывала испарина. И тяжелейший фокус мутных глаз не терялся ни на секунду. Он был безоговорочно пьян. «И что?! — смеясь, крикнул бы он в ответ любому ожидаемому осуждению, — давай! Скажи же, что опять я делаю не так?!» Не выжидая, когда эфир стабилизируется, он рванул руки в стороны, и сияние хлынуло за ними потоком жаркого огня. Тут же он резким движением свёл их обратно — и эфир дёрнулся вслед, сжимаясь до точки. «Ты верно скажешь про мою стойку? Про постановку рук? Все отточено до идеала!.. — вновь крикнул бы Дориан, тому голосу, что полоснул бы его сейчас едким бичом, — я один из лучших магов, что видел свет!..» И из точки, подобно звезде, с яркой вспышкой образовалась вдруг огненная сфера. Павус зарычал, с трудом держась на ногах. Колени его подкосились, и дрожь бросилась в ступни. Боль пронзила все тело, вынуждая его, прервав на мгновение шёпот заклинания, тихо простонать. «Что?! Дыхание? Да Тень тебя забери! Я даже во сне выдерживаю необходимые интервалы!» — с истерической яростью взвизгнул бы сейчас он, на любую усмешку со стороны. Сфера горела маленьким солнцем, обжигая его руки и лицо. Она источала чудовищный жар, нестабильная, зависшая в воздухе. Дориан дёрнул вдруг руку вниз, сжал кулак, тут же расправил ладонь. И под пальцами его образовалась руна. Она дрожала, её очертания расплывались, рассеивались и утекали смазанными чернилами… «Сосредоточение… Ну конечно, странно, что ты говоришь об этом только сейчас! — фыркнул бы он, услышав разочарованный вздох, — почему не за завтраком? Почему не среди ночи?! Вечно ты тыкаешь меня в это носом! Потому что я вечно отвлекаюсь? Ха! Знай же, сейчас все моё внимание направлено сюда! И ни одного твоего слова не хватит, чтобы меня отвлечь!» Руна пронзала одну руку холодом. Вторую сжигало огнём. Сфера дёргалась, плыла, то росла, то уменьшалась, точно свеча на ветру. Боль била ровными волнами. Накатывала, до предела напрягая мышцы и лопая капилляры под кожей, и отходила, на долю секунды давая сделать судорожный вдох. На пределе своих возможностей он был готов перескочить на куб. И дальше — к граням, словам и прочему неважному бреду… Ведь важным для меня было только одно. «Мысли?! Я не думаю ни о чем, мама! — выкрикнул бы он, на очередное, последнее и главное замечание, — все мои мысли посвящены работе!.. Сколько раз мне нужно доказывать тебе это?! …Что?» — переспросил бы он вдруг, дрогнув от неожиданности. И рухнула в одночасье бы вся его воображаемая бравада, и он вновь проиграл бы этот спор, вечный и нескончаемый. Конфликт, борьбу, тянущуюся следом через всю его жизнь. «Отринуть… Все… Чувства?..» И гулкий треск раздался через мгновение от его слов. Сдавленный, болезненный стон сдавил горло. Сфера лопнула. Жар хлынул по все стороны, круговой волной раскаляя свежий воздух. Тяжело дыша, Дориан замер; и пустой взгляд, застланный кругами взгляд его застыл на собственных обожжённых дрожащих руках. «Kaffas!!!» — взрычал он вдруг через секунду, ослеплённый яростью. Он замахнулся, как для удара, с лёгкостью рассекая воздух ладонью. И стол его, со шквальным ветром и диким грохотом разбился о парапет. «Чего ещё может не хватать?!» — в конец разозлившись, выкрикнул он, всплеснув руками. «Ну… Теперь тебе определённо не хватает стола…» — усмехнулся вдруг лукавый голос позади. И Дориан вскрикнул бы в иной раз, и даже вздрогнул бы от испуга — ведь чужие руки мягко и нежно обвили его талию. В иной раз, но сейчас. Сейчас он лишь откинулся вдруг назад, прикрывая глаза. Беспомощно и истощённо. … Кто знает, как долго простояли бы они так. В полном одиночестве и тишине, в объятиях друг друга. Как долго бы обнимал Павуса Тревельян, прильнув широкой грудью к его спине. Как мягко бы сжимали хрупкое и безупречное тело его сильные руки. Каким сладким бы казалось его тёплое дыхание, щекочущее покрасневшее ухо, каким громким сердцебиение…«Вечность»
Оба дали бы такой ответ, спроси у них это хоть кто-нибудь, или они сами — тихим полушёпотом, с робким и очаровательным придыханием. «Могу ли я обнимать тебя до скончания времён?» — раздался бы низкий голос Инквизитора, чуть приблизившим тонкие губы к уху, так, что развевающиеся на ветру волосы защекотали бы Павусу лицо. «Это было бы моим самым заветным желанием…» — ответил бы ему Дориан, прогибаясь в пояснице, и закидывая голову тому на плечо. Или же всё вышло бы иначе. И сладкий предопределённый вопрос слетел бы с других губ, пухлых и красноватых: «Можешь никогда меня не отпускать? Прошу тебя, я умру без твоих рук…» А ответ последовал бы незамедлительно, с коротким и лёгким, чуть колючим от золотистой поросли вокруг рта поцелуем в висок: «Я умру, если отпущу тебя…» И поцелуй продолжился бы чуть дольше и слаще, а объятия так и не распались бы никогда во веки веков. Но всё было иначе. Не безупречно, к сожалению, но до безумия красиво. … — Ты расстроен, моя милая лилия? — раздался голос Тревельяна чуть погодя, когда ветер уже изрядно растрепал его волосы, и Дориан всё сильнее падал в его объятия, теряя возможность ровно стоять на ногах. — Может присядешь?.. — Это проклятое заклинание… — лишь буркнул Павус в ответ, обиженно надувая губы, и руки его гладили сомкнутые на его животе ладони. — У меня не получается… Ни… к…капельки… Инквизитор усмехнулся беззвучно, оставляя короткий поцелуй на нежном виске, чуть дальше кромки кофейных волос. Он уже давно почувствовал от Дориана кисловатый запах вина, хоть тот и был замаскирован за великолепными апельсинами его духов, и терпеливо выжидал теперь момента, когда Павус сдаст себя с потрохами. — Ты уже пробовал его ранее? В более… Кхм… Подготовленном состоянии?.. — Да! Конечно! — всплеснул руками Павус, полностью откинувшись назад так, что стоял теперь на каблуках своих туфель. — И всё получалось! Даже когда кругом шумели, и мешали мне работать… Всё получалось, правда! А теперь!.. — А теперь? — мягко продолжил Инквизитор полушёпотом, усилием не выдавая того, как тяжело ему было держать расслабленного Павуса. — Ничего не работает? — Да! — обиженно выдал мужчина, глядя куда-то в пол, — и я не знаю, что мне делать! Я уже обжёг себе все руки! Смотри! — он поднял ладонь на уровень лица Тревельяна, покрутив ей в воздухе. — Давай присядем… — совсем тихо сказал Инквизитор, ставя Павуса на ноги, и беря того под локоть, — пойдём… Они дошли до скамьи, и Дориану удалось бы сесть грациозно и красиво, как сел бы он при Тревельяне в любой другой раз, но он запутался в ногах, споткнулся, и чудом не рассадив себе лицо об спинку, плюхнулся на подушку. Он смутился бы, и отшутился бы, но пьяная голова не родила такой мысли. Вместе этого, она вздумала похлопать по коленям, приглашая Тревельяна сесть сверху. И искренне обиделась ровно на пять секунд, когда Инквизитор опустился на колено в его ногах. — Покажи мне свои руки, — сказал он с улыбкой, глядя на Павуса снизу вверх. —Спасибо, моя лилия… Он был очарователен. Очарователен был его голос, низкий и ласковый, такой чудесный, что можно заслушаться. Очаровательно было его лицо, такое светлое и красивое, мягкое, но одновременно мужественное и выразительное. Прекрасны были его чуть нахмуренные глаза, рассматривавшие ожоги на ладонях. Безупречны губы, оставившие на руках вдруг невесомые и прохладные поцелуи. — А что ты?.. — спросил Павус чуть хрипло, растягиваясь в улыбке, — что ты здесь делаешь? У тебя же были дела… Так много дел. Жозефина чуть не сломала нам двери утром от того, как много у тебя дел… — он усмехнулся, не сводя глаз с Тревельяна, целующего его пальцы. — Мне удалось всё закончить гораздо раньше срока… — ответил он, оторвавшись от поцелуев и посмотрев Павусу в глаза. — С Жозефиной мы разобрали почти все мои письма… И я также говорил с леди Морриган… — А… Эта стерва всё же добралась до тебя!.. — фыркнул Павус, накрывая щеку Тревельяна ладонью. — Ты представляешь! Мы как-то говорили с ней про тебя! И она сказала, что у тебя совершенно нет на меня времени! — его голос отдал жгучим возмущением, и он вдобавок всплеснул второй рукой в воздухе. — Ну не сука? Инквизитор рассмеялся вдруг, низко и хрипловато, и Дориан принял его смех за свою безоговорочную победу над всякой стервой этого замка. За победу он принял и внезапное движение Тревельяна. Его неожиданный и резкий подъем. И сладкий, короткий и точно случайный поцелуй. Простым касанием тонкие губы тронули пухлые. Без лишнего напора, осторожно и нежно смяли, будто пробуя кисловатые капли вина. И отстранились через мгновение, растянувшись в улыбку. — Мы говорили с ней про тебя, моя любовь… — с выдохом произнёс Тревельян Павусу в губы. — И теперь я никогда тебя не отпущу… Его игривый полушёпот странным жаром разлился по лицу. Дориан вздохнул вдруг неровно, судорожно, сопротивляясь нахлынувшему пожару. И его затуманенные, плывущие глаза задрожали вдруг от нахлынувших чувств. — Ещё… Поцелуй меня… — резко прошептал он, выгибаясь в пояснице и обнимая руками тело Тревельяна. — Поцелуй меня, прошу… Ладони его легли на широкую спину. Сначала осторожные и медленные (точно дрожащие) они провели по лопаткам, и Дориан зажмурился на мгновение от того, что кончики пальцев его почувствовали вырезанные на коже узоры. Он хотел одёрнуть руки, хотел прекратить — но Тревельян вдруг двинулся сам, как кот, подставляясь под ласки. И Павус не выдержал. Жаркими губами он впился в обнажённую шею, с шумом вдыхая ароматный парфюм. Цветы, кожа, трепет и жар! Как закружилась его голова, как застучало сердце!.. Поцелуи посыпались градом. Он гладил его, не переставая, ластился, тёрся. Точно после долгой разлуки, не мог насытиться им. Точно за мгновение до расставания, желал запомнить все обожаемые черты… Но мягкие руки остановили его. Тревельян без слов объял его лицо, отнимая его от своей груди. Весь красный и с тяжёлым дыханием, он склонился к Дориану, вновь целуя. Затем смахнул большими пальцами две внезапных слезы, скатившихся с серых и сверкающих глаз. Проговорил, ласково и тихо, успокаивая его разволновавшееся сердце: — У нас так много времени, моя любовь… К чему спешить и торопить события?.. Сейчас мы займёмся твоим заклинанием… А ночью… Ночью ты закончишь начатое… — он вновь поцеловал его, и вновь утёр слезы, что, не переставая, бежали из серых глаз. — Ты обещаешь?.. — шёпотом спросил Павус, и глаза его горели, как яркие звёзды, а голос шёл от самого сердца, — и завтра всё повториться вновь?.. — Я клянусь тебе, — улыбнувшись, сказал Тревельян с чудесной лёгкостью влюблённой души, — нас впереди ждёт целая вечность… … Солнце уже отошло от зенита, и яркий и белый свет его сменился теперь на мягкий и золотой. Чуть потемнело высокое небо, и где-то вдали, на западе, собирались теперь длинные и тонкие облака, похожие на маховые перья. Дориан вновь стоял в центре террасы на вершине крепостной башни и вновь собирался творить заклинание. Вот только не было у него сейчас в мыслях ни концентрации, ни сосредоточения; неправильна была его стойка и нечётка постановка рук. Да и дыхание его то и дело сбивалось, как и сбивалось с ритма быстрое сердце. Ведь стоило ему поднять глаза, как тут же встречались они взглядом с глазами напротив. Зелёными с карим отливом, прелестными, блестящими от солнца и любви глазами Тревельяна. Инквизитор был напротив, и никакая в мире сила не могла сдвинуть его с его законного места: ни предупреждения, ни уговоры, ни даже угрозы взрыва не приходились достаточными ему, чтобы покинуть Павуса хоть на шаг. То было немного странно и ново, но кто посмел бы его судить? Разве что тот, кто никогда не был влюблён. Кто не помнил всей нежности, трепета и поэтичности первой любви… Он же испытывал и нежность, и трепет, и чувств этих было так много, что он в самом деле едва сохранял и этот широкий шаг, так зло и несправедливо разделявший их в этот момент. Оба они молчали, и оба улыбались дурацкими и смущёнными улыбками, стоило одному из них сделать хоть что-то, не ускользнувшее от внимания другого. Улыбался Дориан, когда Тревельян, распустив свой растрёпанный пучок, взмахнул головой, и лёгкий ветер подхватил его блестящие волосы, волнами пустив их в сторону. Он улыбался, и не замечал даже, какой поразительной яркости искры слетали с его пальцев, и как эфир разливался за ними следом, хвостом космической кометы. И сердце его вздрагивало и сжималось, ведь Инквизитор улыбался ему в ответ. И как чудесно, как красиво становилось всё в этом мире от этой улыбки. Как много магии было в этих смешливых и влюблённых глазах… Дориан плавно вёл руками, точно в грациозном и чувственном порыве — изгибал пальцы, взмахивал ладонями, выписывая невообразимые узоры. То было искусство — живопись, танец, музыка — что угодно, ведь душа его творила, и абсолютно неважным становилось название этого действия. Ведь действие это предназначалось Тревельяну, и дирижёром ему было чувство. Едва шелестели его губы, проговаривавшие заклинание, и он вероятно давным-давно сбился уже с порядка слов, и шептал теперь одну и ту же строчку, точно умалишённый. А может он и лишился ума, ведь Инквизитор с хитрой улыбкой вдруг двинулся с места. Медленным, кошачьим шагом, он обходил теперь Дориана, не спуская с него чуть прищуренных и блестящих глаз. И серые, точно такие же, сверкающие звёздами глаза, не отвлекались от его движений. И только опустилась его ладонь, увлекая за собой золотистый эфир, и только собралась она двинуться вверх, как рука — шершавая и тёплая — подхватила её, увлекая за собой. Дориан вздрогнул. Во мгновение Тревельян вновь оказался позади. Грудь его коснулась плеч, бедра коснулись бёдер. Вторая ладонь его подхватила ладонь Павуса, и танец этот в ту же секунду сделался парным. И ярче разгорелся эфир, и больше магии заструилось вдруг по венам, и шире стала улыбка Дориана, прикрывшего вдруг глаза от нахлынувших ощущений. И хлынули по коже мурашки, когда лёгкий поцелуй коснулся его виска, и низкий голос раздался следом: «так это ты зажигаешь на небе звёзды, моя милая лилия?» Дориан усмехнулся, открывая глаза. И удивлённо вздохнул в ту же секунду, ведь в руках их висела теперь идеальной формы сфера. Бесшумно она парила в воздухе, источая мягкий и рассеянный свет. И не было никакой боли, не подкашивались колени, не темнело в глазах. Лишь сбивалось чуть его дыхание, и быстрее заходилось сердце, ведь Тревельяну за его спиной было мало одного поцелуя. Он поцеловал его вновь, вновь в висок, вновь лёгким касанием губ. Затем осторожно, медленно спустился вниз, колючей челюстью скользнув по волосам. И Дориан ахнул вдруг, тут же прикусив губы. Ведь третий поцелуй коснулся теперь его красного, как маковый цвет, уха. Руки Тревельяна отступили плавно. Не смея отрываться от Павуса, они скользнули по его предплечьям, перешли на грудь, встретившись и тут же разминувшись там. Мягким движением Инквизитор прижал к себе тело Дориана, всем торсом своим теперь касаясь его спины. Он целовал его везде и всюду, куда мог дотянуться, не потревожив. Легкие поцелуи его прелестными отпечатками оставались теперь не шее и загривке, на волосах, на затылке и висках. И не было для него сейчас большего счастья, чем этот миг, когда наконец позволено было касаться. Касаться так, как он об этом мечтал. Губами, руками, всем телом без остатка ласкать этого великолепного, совершенного, безупречного мужчину. Мужчину, кому принадлежала теперь его душа… Дориан же сбивался с дыхания. Вздымая лицо к небесам, он всё порывался соткать стабилизирующую руну. И всё срывался с этого порыва, увлекаясь в новый прилив жарких чувств. С каждым новым поцелуем, с каждым движением, с каждым вдохом его, от которого грудь его прижималась плотнее, Павус падал всё ниже. Ниже и глубже проваливался он в жаркую и сладкую страсть. Пропади в Тени заклинание, будь проклят весь это мир! Как желал он сейчас обернуться. Как желал настигнуть эти прелестные губы! Увлечь в поцелуй, смять и сжать. Захватить контроль, возможно, или напротив же, отдать поводок прямо в руки. Отдаться без остатка… Горело его тело, и горела душа. И как до невозможности тяжело ему было противиться своим желаниям. И он обернулся. Упустив контроль над заклятием, выпустил всю магию сферы куда-то в сторону. И губы настигли теперь губы, и быстрее забилось сердце и напористей стали движения. Шаги, поцелуи, жар и тихие стоны. И скрипнула уже низкая скамья, и треснули пуговицы рубашки Тревельяна. Спустились пухлые губы, закружила голову страсть, бряцнул ремень, и ладонь проникла в штаны, и колени коснулись земли… Как заверещал вдруг звонкий колокол, возвещая о пожаре.