Тревельян взбирался по каменным ступеням могучими и резкими скачками. От каждого рваного движения его тугие бинты врезались в спину, только усиливая вернувшуюся дикую разрывающую боль. Алая кровь наполняла открывшиеся раны, пропитывала перевязку до мокрой тряпки. Каждый шаг вновь причинял жгучее и нестерпимое страдание. Но он поднимался всё выше и выше. Не чувствуя более ничего, кроме зажегшей весь разум его чистой, кристальной ярости.
Всполохами молний в голове метались раскалённые мысли. Злоба высушила глаза, сковала горло, сдавила грудь. Страшная, могучая, черная, громадная ярость душила его сильнее любого проклятия. И лишь одна цель теперь стояла перед глазами кроваво-алым полотном. И следуя ей, он дотла выжег бы весь этот прекрасный мир.
Ведь он чуть не лишился своего собственного.
Он вскочил на этаж и тут же бросился в длинный и пустой коридор. Быстрый стук его шагов отражался от стен, на которых, меж верениц, дверей горели желтые факела. Потрескивая, они ласковым жаром обдавали его лицо и без того горячее и красное, как июльское солнце. Он выскочил за поворот, чуть придерживаясь за стену, и вдруг в глаза его бросилась одинокая фигура.
Экипированный в полную броню с гербом на нагруднике и высокой алебардой на плече, это был замковый страж. Заметив свирепо приближающегося Тревельяна, он вдруг встрепенулся, точно тот был последним, кто мог бы оказаться в пустынном коридоре западного крыла.
— Здравия желаю, милорд Инквизитор! — бойко и чрезмерно громко воскликнул стражник, мгновенно поравнявшись по стойке смирно, когда тот приблизился.
Тревельян хотел было что-то ответить, но внезапно, точно случайно, уха его коснулся почти неразличимый топот. Он раздался совсем близко, всего в паре шагов. Также близко, как и заветная дверь, видневшаяся из-за бронированного плеча. Стражник, проследив за сверкнувшими глазами Тревельяна, не медля ни секунды продолжил:
— Разрешите рапортовать, милорд! — высоко вздёрнув голову, отчеканил он и облизнул свои пересохшие, утопающие в лохматых усах губы.
Инквизитор же не услышал ни единого слова. Как одержимые, глаза его вмиг приковались к двери. И сбитое дыхание теперь стало слишком громким.
Дверь была наглухо закрыта. Факела лоснились на черном лакированном дереве. Но одно странно — позолоченная ручка с хитроумной защелкой подозрительно висела без всякого упора, точно кто-то свернул ей шею. Тревельян нахмурился, чуть подаваясь вперёд.
И тут же стражник дёрнулся, расправляя плечи и незаметно преграждая ему путь. Внезапно хриплым и будто бы дрожащим голосом он сейчас же выдал:
— Обход территории завершен, милорд!.. Угрозы не обнаружено! Обстановка стабильная! Крыло находится под нашим полным контролем!..
—
Угрозы? — лишь тихо повторил Тревельян.
Стражник шумно сглотнул. Он чуть осунулся и, кажется, даже сделал полшага назад, когда Инквизитор, переведя на него глаза, медленно приблизился к его лицу.
— Что ты назвал «угрозой»? — процедил он.
Лицо его вспыхнуло живым огнём. Тонкие губы поджались, напряглись и скривились брови. Ноздри раздувались от каждого шумного вдоха. И лишь жуткие глаза его были пустыми, как зелёное стекло.
— Кого? Отвечай! — вдруг не своим голосом рявкнул он, продолжая напирать на стражника.
— У меня приказ, милорд!.. — промямлил тот, — найти и обезвредить Павуса…
Робкие слова стражника вдруг отпечатались и зашипели в голове. Тревельян до ужаса стиснул зубы, и желваки прорезались на его поросших золотом щеках.
— Кто отдал приказ? — проговорил он так, что каждое слово прозвучало по-отдельности.
Тот что-то нелепо залепетал. Тревельян молчал.
Былая ненависть накатила кипящей волной. И в его затуманенных, бурлящих мыслях, в его раскалённой добела голове не стало места ничему, кроме этой неестественной ярости. Он был зол. Зол настолько, что не заметил даже, что на мгновение боль от его спины полностью затихла.
— Вольно.
Лишь скомандовал Инквизитор. И в ту же самую секунду длинное оружие звонко бряцнуло о камни пола. Следом за ним массивное тело, обмякнув в коленях, рухнуло вниз. И красная кровь сделала липкими и бурыми лохматые усы.
Инквизитор переступил через тело и на негнущихся ногах подошел к двери. Его трясло. Дыхание сковало едкой судорогой. Но то был не страх. По венам, по бурным артериям, по мельчайшим капиллярам его с парализующей мощностью струилась сейчас чудовищная сила. И в опустевших, зеленых с карим отливом глазах, точно демонические, горели рубиновые искры.
Дверь распахнулась, с глухим треском влетев в каменную стену. В черные, как ночь, покои тут же бросился рыжий свет факелов, оставив в центре лишь одну широкоплечую тень. Инквизитор ступил внутрь, сосредоточенный и суровый, и лишь на губах его застыла внезапная хладнокровная ухмылка.
Всё произошло быстро.
Как невесомый ветер, первый, бывший у самых дверей, выскочил сбоку, наотмашь замахнувшись коротким мечом. Сталь сверкнула на свету, и вдруг странно лязгнула, тотчас с диким скрежетом замерев в воздухе. Следом послышался сдавленный, гортанный, заглушивший треск костей, крик.
Мгновение.
Меч вырвался из сломанной руки и с коротким премерзким звуком навылет пробил череп. Тело с грохотом упало, и кровь брызнула и заструилась по блестящему клинку алым потоком.
«Ах ты сука!» — завопил вдруг второй.
Он выпрыгнул из-за широкой кровати, и в обеих руках его наготове были изогнутые кинжалы. Рыча, он вылетел на свет и быстрыми скачками бросился на Тревельяна. Он двигался зигзагом, весь в черном, с красным полумесяцем на лбу — неуловимая яростная тень. Не сводя с него глаз, Инквизитор чуть отступил, полубоком разворачивая корпус и вытягивая назад правую руку. Убийца ускорился. С гортанным рыком он замахнулся слева, и тут же, как молния, уколол справа.
И едва кинжал пронзил воздух, как сталь вновь звонко лязгнула. Короткий меч, влетевший в раскрытую ладонь, мастерски парировал смертельный удар. Тревельян сделал пируэт, по инерции пуская убийцу вперёд. Он замахнулся, выбрав целью позвоночник, как вдруг с коротким свистом мимо самого его уха пронесся нож.
Момент был потерян. Второй убийца вывернулся, как змея, отпрыгнул, оборачиваясь к Инквизитору лицом. Третий, скрытый в темноте, вновь выпустил быстрый нож, со стуком влетевший в стену.
Тревельян, фыркнув, сделал молниеносный вольт, мечом держа второго на расстоянии полутора шагов. Мимолетом он обвёл тёмную комнату взглядом, высматривая третьего. И вдруг бедро его полоснуло.
Подлый, но поспешный удар над коленом лишь рассёк штанину, оставив на коже длинную, но неглубокую царапину. Инквизитор не издал ни звука, делая молниеносный выпад. Меч догнал кинжал, как хищник. Удар.
Хруст. В покоях раздался безумный крик, перешедший тут же на сдавленный вой. На пол со стуком рухнула отсеченная кисть.
Внезапно за спиной послышались быстрые и легкие шаги. Тревельян резко обернул голову, коснувшись плеча подбородком. В темноте показался черный силуэт и полоска блестящей стали. Перед лицом раздался новый душераздирающий вопль. Второй убийца, остервенев от ярости и боли, тоже бросился вперёд.
Секунда.
Короткий клинок, объятый рассветным светом, разрезал ночную тьму. Могучим ударом он полоснул снизу вверх. Быстро, четко, самым острием рассекая открытое горло. Не меняя направления движения, Тревельян развернул корпус, встречая подлетевшего убийцу полубоком. Молниеносный манёвр закончился коротким скачком и ровным, пронзающим насквозь ударом.
Всё произошло быстро.
Тяжело дыша, с лязгом он отбросил короткий меч. В ушах громко стучало. Лицо, стекая горячими каплями, обагрила рубиновая кровь. Хрип и надрывный стон слабо слышались в окружающей темноте. Он не смотрел на их лица. Лишь терпеливо и молча ждал ту долгую минуту, когда в покоях воцарится холодная тишина.
«Они ждали…» — думал он, кусая изнутри щеку. Его потерянный где-то между взгляд скользнул под ноги, где бурыми пятнами расползались кровавые лужи. «Ждали, значит приказа уходить не было…» — продолжил он и поморщился, не скрывая отвращения. «Значит…» — Тревельян вдруг вздохнул, зацепившись за внезапную мысль.
Он поднял голову, обернувшись к двери. И рыжие отблески сверкнули в красивых глазах. Тревельян проговорил — вслух — надорвавшимся и хриплым голосом:
«
Значит он еще жив…»
Любой ценой
Инквизитор резко фыркнул, стирая с лица чужую кровь. Медлить было нельзя. Искать! Если не покои — альков! Не альков — сад! Не сад… Да упасёт Создатель их души!
Огонь бравады вновь воспалил мысли. Одёрнув манжеты, он шагнул к выходу. И вдруг ноги подкосились. Странная дрожь пронеслась по непослушному телу. Точно изнеможенная усталость за секунду накатила штормовой волной. Он поморщился и, повернувшись к свету, осмотрел себя. И тут же тихо выругался, прошипев сквозь сжатые зубы. Полоска на бедре — царапина от быстрого кинжала — безостановочно кровоточила, напитывая штанину алым пятном. В голове накатом раздался гулкий шум.
Яд.
Инквизитор понял это мгновенно. Понял и упустил момент, когда исцелиться можно было барьером. Проклятье! Он вновь зашипел, ладонями сдавив мышцы над порезом. Воспаление окружило рану как жуткий ожог. Если попробовать… С силой он надавил. Боли не последовало. Лишь в глазах сверкнули звёзды. Сердце вмиг ускорилось, быстрее разнося по телу холодный яд. И белая штанина побагровела стремительной лавиной.
Его шатнуло, и он вытянул одну руку в сторону, путаясь в ногах. Опоры не было. «Чёрт!» — крикнул он, пролетев пару шагов и рухнув на пол, сапогом проскользнув в кровавой луже.
Грохот от падения отозвался и поплыл в ушах. Он приземлился на локти, приложился коленом. Поморщился машинально, точно ожидая вспышку ослепительной боли. Боли, которой не последовало.
Тревельян стиснул зубы, фыркнул, пытаясь подтянуть ногу и встать. Ватное тело не слушалось, намертво пригвожденное к полу. Без боли, без страданий, без каких-либо ощущений. Он взглянул на собственные ладони, пытаясь сконцентрировать мутнеющий взгляд. Пальцы его судорожно дрожали.
Рыжая полоса света прорезала ночную тьму. Она падала на тёмные, бездыханные тела. На край кровати со смятым изумрудным покрывалом, на широкий стол, на зеркало в искусно вырезанной раме. Она падала на кроваво-белый, как рябина в снегу, костюм Тревельяна. Рыча, он перекатился на бок, окидывая комнату тяжелым и расфокусированным взглядом.
У него было не больше трёх минут. Минута, пока лёгкие окончательно не отекут, и он не перестанет дышать. Две, пока у него вовсе не отнимется зрение. Три, пока сердце не остановится, разорвавшись на части. У него было не больше трёх минут. И не больше одной причины, чтобы ползти вперёд.
Сквозь тьму и мрак
Руки его дрожали и не чувствовали пола. Ноги волочились с грохотом и скрежетом. Он громко и часто дышал, рычал, сдавленно кричал, хныкал, хватая воздух ртом. Холод накатывал волнами. На каждый пятый тяжелый и громкий удар его уставшего сердца.
Кресло сдвинулось с трудом. С неимоверным усилием он ухватился за край стола, роняя все стоящие там флаконы. С криком Тревельян подтянулся, изгибаясь всем своим несчастным телом. Рука соскользнула. Он упал, до ужаса приложившись головой.
__________
Темнота меж чёрных каскадов. Тучи, гром и яркие вспышки молний. Страшная и неизбежная майская буря.
— Я боюсь, мне больше не хватит сил… Это… мой предел, Дориан. Я слишком слаб для этого… Я слишком слаб для тебя.
Не голос — шёпот. Внутри всё горит, дрожит, бьётся, так трепетно и прекрасно. Точно сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Ему жарко. Душно. Точно нет кислорода. Нет воздуха. Только огонь. Рыжий и яркий, как северные апельсины. Только узкая и теплая ладонь. Одно ласковое касание, выжигающее всю душу насквозь.
Он молчит. Как в ночном кошмаре. Как в ужасе, ставшим пугающей и вездесущей явью. Молчит. И слёзы сами собой собираются в испуганных глазах.
— Знаешь что я чувствую?..
Вдруг голос. Тоже шепот. Тихий, почти неуловимый. Но самый громкий и желанный на свете. Самый бархатный, роскошный и ласковый. Самый любимый.
Фраза, как хлесткий удар. Нет. Как поцелуй. Пылкий, отрезвляющий, внезапный и неожиданный.
— Ты никогда не должен называть себя слабым.
Никогда.
__________
Надрывный и ужасный крик. Скрип и страшный грохот. Частое, ненасытное, последнее дыхание. И пальцы впились в подлокотники, удерживая равновесие.
Горячее безумие раскрошило остатки разума. Тяжелое дыхание утонуло в исполнившихся кровью легких. Оставшиеся склянки звенят под дрожащей рукой. Духи, крема, тени и туши.
Ничего.
Он не кричит — булькает, выплевывая ртом густую кровь. Он на пороге смерти. Красивое лицо с мягкими чертами — всё синее, распухшее от слёз и кровотечений. Он видит себя в зеркале. Ухватывается лишь мельком. Он знает, что скоро ослепнет. Знает, что скоро умрёт.
Иду к тебе
Вдруг взгляд соскальзывает вниз. Случайно, никчемно. Мелко и просто. Непослушная рука тут же хватается за бордовую коробочку, и желтая лента съехала набок. Она падает на стол, раскрывается, выбрасывая содержимое. Черная маска, расшитая самым великолепным золотым узором. Красивая, тонкая маска на одни только глаза. Письмо. Небольшая бумажка, исписанная вкрадчивым почерком.
В голове звенит. Капилляры лопаются и вены натянуты струной. Ему холодно. До ужаса холодно от потерянной крови. Он как губка. Красный и мокрый. Истекающий. Последнего усилия хватает чтобы поднять бумажку к свету. Последнего разума достаточно, чтобы прочитать обрывки текста. Лишь последних слёз не хватает до конца.
«Моя прекрасная майская роза,
Никогда в жизни мне не хватит слов, чтобы объясниться. Мой милый, любезный, великолепный Инквизитор. Моё рассветное солнце, моя душа и моя жизнь. Я не могу. Не смею так рисковать. Не собой. Тобой, mon chien.
Ведь ты самое дорогое, что у меня есть.
Я отказываю тебе и сгораю от горечи. Я хочу сказать тебе так много, но это стыдливое письмо — все мои объяснения. Я умоляю тебя не держать на меня зла.
Мне ужасно жаль. Всё зашло слишком далеко, а я упустил всё из-за собственной наивной и дурацкой влюбленности.
Ведь я дурак»
Последние строчки уплывают, теряются в темноте, как безвозвратно теряется его зрение. Остаются лишь образы. Яркий свет факелов, рыжая полоска, горящее огнём резное зеркало. Внезапный блеск. Тёмное стекло странной бутылки, скрытой за рамой. Он тянется, врезаясь рукой в зеркало. Фыркает, захлебываясь горючими слезами. Наконец хватается за горлышко, сбивая приоткрытую пробку. Подносит к губам.
Не больше одной причины, чтобы ползти вперёд. Одной — странной и нелепой, абсолютной, неизвестной, горячей, страстной, пылкой и безумной. Странная причина, чтобы жить. Странная и единственная.
Любовь.
Он сделал глоток. Всего один, прежде чем грудь обожгло бы разрывающей болью. Прежде чем лопнуло бы в голове, прежде чем оборвалась бы его несчастная жизнь. Один глоток. Второй. Третий.
Дрожащая рука замерла, крепко удерживая холодное стекло. Он оторвался лишь на секунду, чтобы обжечь кислородом легкие. Лишь на мгновение, чтобы прочитать пыльное, старое название. «
Эйфория» — было выведено на потёртой этикетке.
Отличный приз для нелепого состязания, не так ли?
Опустошенная бутылка со стуком встала на широкий стол. Тревельян утёр рот, поймав отражение в зеркале. Он ахнул, поджав тонкие губы.
Создатель, сохрани…
Никогда в жизни ещё он не выглядел прекрасней.
