Пепел

      Орнштейн подбросил на ладони тяжелый золотистый кругляш, и он глухо ударился о стальную перчатку, тускло сверкнув в утреннем свете выбитым на реверсе солнцем. Когда-то их называли Медалями Света и они были символами воинской чести. Сейчас в них не было никакого смысла. Но кто-то все же принес ее сюда. Орнштейн вновь опустил глаза, разглядывая заросший плющом постамент, на котором едва угадывались контуры ног разбитой статуи. При желании ее обломки можно было различить вокруг, заботливо укрытые вьюнком и дерном. Вряд ли кто-то мог сказать, кого она изображала. Но Орнштейн помнил. Он бережно положил медаль на постамент туда, где только память позволяла разглядеть в истертом камне копейное острие. Со статуей или без — это хорошее место, а солнечный свет всегда величественнее любых храмов. Ему уже стоило привыкнуть к пустым постаментам.       Но стоило взгляду остановиться на массивной фигуре Повелителя Гвина, как глаза неизменно начинали искать за его правым плечом другую фигуру — такую же высокую и статную, устремленную вперед всей хищностью копейного выпада. И натыкались на пустоту. Она так и осталась незаполненной — зияла сиротливыми постаментами и пустыми витражами и в центральном зале собора Анор Лондо, и по всему простору Лордрана. Было это напоминанием для всех или тихой немой надеждой?       Для Орнштейна пустота всегда оставалась вопросом. Множеством суетливых лихорадочных вопросов, раз за разом сметаемых одним единственным. Тем, который так и не был задан.       Никто доподлинно не знал, что произошло между Гвином и его Первенцем Гвинтером. Любимым солнечным сыном. В какой момент беспощадно разившие драконов громовые копья сменили сторону? Когда Анор Лондо разменяло Солнечного Принца на Нагого Герцога?       Кто-то говорил, что принц всего лишь захотел стать королем. Кто-то, что война оказалась слишком жестока и пробудила в принце милосердие.       Глупцы. Прозванный богом войны оставался войной, на какой бы стороне ни сражался. Солнечные молнии разили и рыцарей, и драконов с одинаковой смертоносностью. А заговор в самом сердце столицы не пропустили бы ни клинки Сириан, ни Гвиндолин. Да и кто устраивает их… так?       Ныне безымянный принц вопреки собственным заветам не звал с собой никого — ни в бой, ни в изгнание. И именно здесь крылся самый главный вопрос, тот что Орнштейн задавал себе бессчетное множество раз. А он — пошел бы?       Но Гвинтер не дал выбора ни одному из них. А потом делать его стало как-то поздно, и Орнштейн, лучший и любимый ученик изгнанного принца, мог только сражаться и не думать о том, кто стоял по другую сторону фронта.       Возможно, стоило оставить все как есть. Но когда еще искать бессмысленные ответы на незаданные вопросы, как не под едва слышный рокот угасающего Пламени? Он не собирался позволить времени закончиться. Пока не прозвучал ответ на самый главный вопрос.       Почему ты не позволил мне выбрать, Гвинтер?