За стеклом - города

      Антон в такси утыкается лбом в холодное стекло, наблюдая за мрачностью теперь уже практически родного города, пока совсем рядом проносятся другие машины с такими же вокзальными прибывшими. Около него, почти соприкасаясь локтями, сидит Арсений, и этот случайный второй пассажир чувствуется странным.       — Интересно, как ты объяснишь матери мое присутствие? — уточняет попутчик практически язвительным тоном.       Шастун и правда не знает, как вживую объяснить все, не вызвав шквал переживающих материнских вопросов, которые Попову уж точно не будут нужны, поэтому просто пишет несколько коротких сообщений на выученный до корки номер, обрисовывая ситуацию.       Екатеринбург стал городом-миллионником очень давно, но никогда не сможет хотя бы внешне походить на Москву. Такой диссонанс путает и пугает Антона, и ему кажется, что этот город ничем не отличается от более мелких городов всей страны.       — Она понимающая, — все таки отвечает от на вопрос, — не думаю, что будут какие-либо проблемы.       — Зачем я вообще согласился?       — Потому, что тебе нечего терять?       Он понимает как ужасно это звучит лишь после того, как произносит вслух, но слова все ещё нельзя вернуть обратно, и это не социальная сеть с возможностью удаления сообщений, поэтому вину за сказанное приходится признать практически тут же, не оправдывая себя даже в своей собственной голове.       Арсений поднимает взгляд с резиновых ковриков машины всего на несколько секунд, а потом возвращает на место, будто мысленно соглашается с этой несчастной правдой, не видя никакой почвы для новых споров или обиды. Он сказанное проглатывает с отсутствующим видом. Сложно быть «здесь», когда на самом деле ты давно мёртв внутри, и только делаешь вид, что существуешь, пытаясь найти какой-то смысл в происходящем теперь.       — Почему нет снега? — спрашивает он, роясь рукой в рюкзаке.       — Что?       — Снега, — повторяет Попов, уже вынимая и включая телефон, — Екатеринбург — Урал. Разве снег здесь не должен выпадать в первую очередь относительно центральной части России?       Антон над ответом задумывается, пытаясь понять когда вообще последний раз приезжал в ноябре в снег в этом городе.       — У нас уже давно не выпадает снег, — влезает в разговор таксист, — Последний раз он выпадал до декабря лет семь или восемь назад. Климат меняется, от урала у нас осталось только название.       — Значит, теперь вы ничем не отличаетесь от Москвы или Питера? — продолжает разговор с водителем Арсений, пока сам Шастун все ещё находится внутри собственных мыслей.       — Ну, когда как. Иногда у нас холоднее, чем в столицах. Но в последнее время даже в Сочи снега больше. Это все эти ваши технологии и как их там... дыры озоновые, вот.       Антон где-то глубоко. В его голове картины настоящей зимы из детства возникают одна за одной, но в плохом качестве, будто кто-то поставил проигрываться самую заезженную кассету, пленка которой от множества перемоток уже истончилась и поцарапалась, образуя эти странные цветные полосы по всему экрану. Он снова думает про отца, который проводил с ним больше всего времени именно зимой; про горячую воду, которой отклеивали в минус тридцать язык от столба; про чай с мятой и мёдом.       Они мчатся по городу к адресу, где Антона ждут другие люди — не отец — и эти люди любят его куда сильнее, чем должны, особенно с учётом их относительного родства и поведения, которым Шастун награждал их весь свой подростковый период.       — Моя семья в данный момент состоит из мамы, отчима и сёстры, — начинает Антон говорить, решая, что это лучше обозначить заранее, — маму зовут Майя, и обращаться к ней нужно именно так, иначе она тебя поколотить может за отчество. Отчима зовут Виталий, он появился в нашем доме когда мне было шестнадцать и стойко пережил все мои подростковые закидоны. Как к нему обращаться я в душе не ебу, сам расскажет.       — А сестра? — спрашивает Арсений, блокируя экран только включившегося телефона.       — Вероника, — отвечает Шастун, расплываясь в улыбке и прикрывая глаза, — ей сейчас пять, и она самый чудесный ребёнок на свете. Вероятно, она станет твоей самой большой проблемой в нашем доме, но в неё нельзя не влюбиться. Ты можешь обратиться к ней по полному имени, и тогда она станет очень серьёзной на лицо, либо назвать Ежевичкой и умереть в детских крепких объятиях. Никой ее зовут только родители, мне не нравится.       Попов несколько раз кивает, будто делает карандашные пометки в голове, подчёркивая важность услышанного, а после впервые с момента встречи залезает в телефон, начиная писать кому-то.       Для Антона осознать, что у Арсения есть люди становится сложно. Мысль о том, что люди не могут полностью одиноки всегда казалась верной и правильной, но он знал, что иногда бывает иначе. Арсений выглядит именно тем, у кого ничего и никого не осталось, поэтому смотреть воочию, как тот печатает что-то на клавиатуре телефона и даже позволяет себе улыбнуться уголком губ кажется невозможным. Но это происходит, прямо здесь и сейчас, отчего по груди начинает расползаться неприятное чувство, будто Антон принудил его выйти в этом городе, пока там — в Омске — Арсения все же ждали.       — Если честно, я очень голодный, — говорит Попов, убирая телефон теперь в карман толстовки, — кстати, скажи свой адрес, пожалуйста, я закажу куртку.       — В смысле закажешь куртку?       Антон по-дурацки морщит лол, пытаясь понять смысл фразы, но только сейчас замечает, что на Арсений нет верхней одежды, и ни разу за два дня он ее не видел вообще.       — Стой, ты... Какого хера, чувак?       — Моя куртка испачкалась прям перед поездом и не было времени сделать что-то с этим, сейчас просто закажу новую, чтобы завтра ее доставили. Так ты скажешь адрес?       Для Шастуна происходящее превращается в авангардное представление, где главным режиссером выступает Попов. Попутчик будто состоит из двух разных людей, где первый практически не говорит, а если и решает сделать это, то обязательно затрагивает чуть ли не философские темы, а второй самый посредственный обыватель среди всех возможных. Арсений скрывает в себе что-то большее, чем обычная личность, и для Антона эта загадка оказывается намного тверже грильяжа, поэтому не раскусывается вовсе, а лишь крошит зубы.       — Ты самый странный чувак в моей жизни, — говорит уже вслух Шастун, складывая мысли в короткую фразу, а потом протягивает телефон с уже забитым в приложении такси адресом.       Остаток пути Арсений действительно выбирает себе куртку, но по итогу делает какой-то большой заказ целого списка одежды, пытаясь заставить Антона помочь с выбором чёрных скинни. Уже на подъезде к дому ощущается впервые за все время ночь.       Антон чувствует усталость, когда вылезает из машины, ударяясь головой о выступ двери, и с этой усталостью он достаёт собственную сумку из багажника, желая водителю доброй ночи. У подъезда они оба стоят в тишине, слушая как на нижних этажах играет музыка и где-то пронзительно громко орут уличные коты, затевая драку.       — Это было плохой идеей, — спокойно говорит Попов, поправляя рюкзак на плече, — у тебя ещё есть возможность передумать, и я уеду.       — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — отвечает Антон, выбрасывая окурок в урну у подъездной двери, — думаю, нам ещё есть о чем поговорить.       Они поднимаются в лифте на четырнадцатый этаж, но будто не находятся внутри кабины вовсе. Шастун продолжает думать об Арсении, отмечая удивительную способность того расположить к себе даже после конфликтов и спокойствие, с которым тот разговаривает. Попов все ещё ощущается как тень когда-то живого человека, и что с этим делать совершенно неясно.       Стены лифтов уже исписаны признаниями в любви и тэгами, хотя месяц назад были чистыми. Подростки обладают уникальной способностью делать для себя холст из чего угодно, даже если это не совсем законно и гуманно. В свои семнадцать Антон и сам брал в руки маркер, исписывая гаражи. По большей части он оставлял на металических стенах чужого имущества мат, опоясывая его ботаническими принтами, будто это могло исправить сам факт вандализма.       Уже стоя у квартирной двери Антон обращает внимание на Попова ещё раз, обнаруживая, что у того снова потряхивает руки. Арсений похож на испуганного хищника, которого охотники все же смогли загнать в угол с целью наживы, и бежать действительно некуда, поэтому остаётся лишь принять свою участь.       Шастун в звонок не нажимает, будто позволяет Арсению собраться силами, которые не нужны вовсе, ведь люди за дверью — самые добрые и отзывчивые люди во всей жизни. Им не знакомы осуждение, сомнение или недоверие, особенно если речь идёт о сыне и его решениях. Антон будто бы выиграл в лотерею, которая позволила выбрать своё будущее и свою жизнь ещё до рождения. Перед ним словно положили несколько кассет с записями и он часами отсматривал каждую, мучаясь от тяжелого выбора вариации семей.       Эта теория кажется правдоподобной, если не вспоминать об уходе отца из семьи, ставшим в жизни и ещё ребёнка-Тоши самым большим предательством, после которого он долго учился заново жить и доверять.       — Ты позвонишь уже? — спрашивает Арсений, пряча трясущиеся бледные руки в здание карманы джинс.       — А ты перестал волноваться? — в тон говорит Антон, мысленно давая себе за такую интонацию щелбан, — я чувствую вину за то, что вынудил тебя пойти на все это.       — Нормально, я достаточно взрослый мальчик для того, чтобы смириться с необдуманными поступками. Мне никто не запрещает завтра исчезнуть.       Попов говорит эту фразу слишком серьезно, заставляя поверить в неё. Шастун думает, что внезапное исчезновение попутчика будет самым логичным завершением их странной истории, но представлять это не хочет. Он ещё не раскусил новую конфету, а обертка настолько невзрачная, что по внешнему виду вкус угадать совсем не удаётся.       — Но ты не исчезай, идёт?       — Я подумаю.       Антон звонит в дверь несколько секунд, но ещё не успевает даже убрать пальцы со звонка, как дверь распахивается и женские возрастные руки втягивают его внутрь, а он полноватого тела слышатся всхлипы. Ему кажется, что мама никогда не перестанет утрировать каждый его приезд, но в такие мгновения он ощущает себя маленьким ребёнком, которого весь день искали, пока он сам гулял на другой детской площадке с ребятами постарше, заставляя семью волноваться.       Ему двадцать один год, но Майя всегда будет считать, что он намного младше, позволяя себе опекать его хотя бы несколько дней в месяц. Растить сына и дочь оказалось совершенно разными вещами, и теперь она будто пытается дорваться до последних мгновений возможной родительской заботы, и это приносит ей разбирающее на части сердце счастье, поэтому Антон продолжает подыгрывать в ее бесконечной игре.       — Ну наконец-то, — возмущается она, добавляя к тону легкой угрозы, — Пораньше поезд выбрать было нельзя?       — Ты как всегда, — смеётся он в ответ, — могла бы не ждать, увиделись бы утром.       Шастун знает, что его мысль сейчас раздавят, как таракана, тапком, а потом обязательно надают подзатыльников за такие предложения, но от возможного насилия его спасает детский вопль и по-настоящему слоновий топот ног.       — Тоша! — маленькая худенькая девочка с чёрными, будто бензиновыми, прямыми волосами и суженными до размера щёлочек карезелеными глазами налетает на правую ногу Антона, крепко прижимаясь к ней, — Дарова!       — Ежевичка, а ты не должна спать? — поднимая ребёнка на уровень своего лица спрашивает, — время-то уже какое.       — Я же уложила тебя, чертовка!       — Я притворилась и ждала брата, — рыча на каждой букве «р» отвечает ребёнок.       У Антона от происходящего щемит сердце слишком сильно, он будто начинает жалеть, что однажды от родного Воронежа разъехался со своей семьей. Для него эти люди куда важнее всех планов на будущее, успешной карьеры и красочной жизни в столице России, но это чувство проходит достаточно быстро: при первой же мысли о том, что он всегда возвращается домой. Хотя бы на какое-то время.       — Кстати, — говорит он, разворачивая корпус тела вместе с сестрой на руках, — познакомьтесь! Это Арсений.       Попов в квартиру входит аккуратно, слегка наклоняя голову в качестве приветствия, а потом широко улыбается, показывая ряд неадекватно идеальных белых зубов, отчего у Антона по телу бегут мурашки. Попов действительно оказывается хищником, причём хитрым и ужасно привлекательным.       — Здравствуйте, — произносит он, смотря в глаза Майе, — прошу прощения, что вот так без приглашения врываюсь. Ваш сын обладает гипнотическим даром убеждения.       — Арсений, не переживайте, мы всегда рады друзьям Тоши.       Шастун замечает, как у попутчика дёргается верхняя губа, словно тот усмехается сказанной фразе, и это злит. По-настоящему, как в первый день внутри купе. Антон позволил ему войти в квартиру, но Попов все ещё позволяет себе относиться ко всему с сарказмом.       — А ты, значит, Вероника?       — Верно.       — Как я могу обращаться к тебе? — спрашивает у девочки Арсений, протягивая свою руку для рукопожатия.       — А я?       — Ты можешь называть меня Арсений или Сеня.       Антон смотрит на происходящее с опаской, отмечая резкую изменчивость в поведении и лице попутчика. Последний будто надел на себя маску живого человека, и на скулах даже проступил румянец, взгляд из сухого стал наигранно серьёзным. Он этой картине не верит, но понимает, что так проще для всех.       — Ежевичка, — вздыхает Шастун, ставя девочку на пол, — представься и иди спать. Уже завтра поболтаешь с Арсением.       Вероника фыркает, складывая руки на груди и выпячивает переднюю губу, как любой обиженный ребёнок. Майя от увиденного начинает тихо смеяться в ладонь.       — Я подумаю и скажу тебе завтра, — говорит ребёнок, — всем пока.       Арсений смотрит вслед ошарашено, даже брови сдвигает к переносице, не понимая как реагировать.       Антон утаскивает его мыть руки, рассказывая о квартире, а потом уводит в свою комнату, позволяя Арсению упасть на мягкий ковёр спиной и закрыть на некоторое время глаза.       Спальня Шастуна — отголоски прошлого, но на его детскую комнату все равно совершенно не похожа. Здесь серые стены, одна из которых завешена фотографиями ещё Воронежских времён, огромная двуспальная кровать с подголовником, по бокам которого маленькие встроенные полки, огромный угловой стол с креслом изумрудного цвета вместо стула и мольберт.       Эта комната принадлежала ему всего три летних месяца, а после он сбежал в Москву к новой жизни, но Виталий ее переделывать под что-то более отказался, сославшись на возможный приезд если не Антона, то других родственников.       Он вглядывается в стены, угол которых скрывает деревянная конструкция, и даже издалека замечает несколько капель масляной краски, которую когда-то пытался освоить. Для Шастуна рисование никогда не было стабильным и постоянным, но ему нравится чувствовать саму возможность сделать что-то уникальное и отражающее твой внутренний мир. Он начал рисовать, когда ушёл отец.       — Почему этот ковёр такой мягкий, — нарушает тишину Арсений, закидывая лёжа ногу на ногу, — твоя комната пустая, но выглядит такой комфортной и обжитой. И этот мягкий ковёр.       Антон начинает разглядывать спальню внимательнее, впервые понимая о чем именно говорит Попов. Все стены — кладезь его души и интересов. Полки завалены дешевыми книгами в мягкой обложке, чьи корешки истрепались и погнулись; пробковая доска заполнена фотографиями поездок и билетов; стеклянная банка на столе забита грязными и чистыми кистями вперемешку, а на окне маркером написано несколько песен.       — Ты хочешь есть? Мама сделала свою фирменную курицу, и это для меня традиция — есть именно ее после приезда, — говорит Шастун, зачем-то ложась рядом, — присоединишься ко мне?       — Ох, мы не говорили о чем-то действительно важном, — внезапно практически шёпотом говорит Арсений, садясь, — я не ем мясо. Не то, чтобы мне было жалко животных или я был бы против разведения скота на убой. Просто, ну, не ем.       — К курице мама всегда делает овощной майонезый салат в стиле советских времён.       — А вот на такое я подпишусь.       Они выходят из комнаты, обнаруживая Майю прямо у входа, будто она ждёт чего-то особенного. Антон внимательно рассматривает маму, думая о том, что женщина перед ним — самая уникальная из всех возможных.       Она достаточно высока, но все равно ниже Шастуна почти на две головы, ее руки все ещё полноваты и покрыты веснушками, а локти не страдают от популярной сухости. Лицо — лучезарный круг, где пышные ресницы достают до бровей, стоит поднять глаза вверх, а губы всегда показывают самые края зубов из-за живущей на них улыбки.       — А я вас ужинать пришла звать, — говорит мама, вытирая руки кухонным полотенцем, — Арсений, мой муж, к сожалению, сегодня на сутках, но вы же не против поболтать со мной без его присутствия?       — Ну мам!       — Тихо, — Майя бросает в Антона полотенцем, переводя свой взгляд обратно к Попову, — расскажете мне о себе? Или лучше потом как-нибудь? Я уже и отвыкнуть успела от приезда друзей Тоши. Последний раз он приезжал с Оксаночкой, но это было ещё на первом курсе.       Шастуну становится неловко, но в самом тёплом смысле этого слова. Его мама вызывает щекотливые флэшбеки из головы весь вечер, хотя приехали они не так давно. — Конечно, присоединяйтесь к нам, — улыбается слегка Попов, протирая глаза пальцами.       Ситуация напоминает типичный американский фильм, где в родном доме все оказываются слишком приветливыми и понимающими, отчего главного героя начинает подташнивать. Приторность происходящего пьянит, одурманивает, как это делают пейзажи за окном поезда.       Антону все ещё неудобно садиться за массивный деревянно-эпоксидный кухонный стол в силу своего роста, но в этот раз он пытается сделать это чересчур аккуратно, поэтому впервые за все время ужинов бьется пальцем об угол ножки, сжимая матные высказывания за рядом зубов.       Стол оказывается завален блюдами: помимо янтарной курицы с корочкой, по которой достаточно слегка ударить ложкой, чтобы услышать хруст, тут стоит огромная порция «дачного» салата из овощей с майонезом, свежеиспеченный матерью кукурузный хлеб и тарелка солений домашнего производства, которые Антон после приездов увозит банками. Ароматы наполнили помещение до краев, до самого потолка, вызывая усиленное слюноотделение и небольшое количество пота между пальцев.       Шастун усаживается, вытягивая ноги вперёд, а потом поднимает взгляд, рассматривая сидящего на стуле Арсения, который ноги вытягивать не стал, а наоборот сложил по-турецки, демонстрируя яркие носки.       — Майя, — говорит Попов, поднимая глаза к бровям, но не поднимая самой головы, — я надеюсь, вы не расстроитесь из-за того, что я не попробую мясо. К сожалению, не ем его по определённым причинам.       Антон впервые рассматривает попутчика, как обычного человека. Из головы уходят воспоминания о происходящем в поезде, и теперь перед ним красивый мужчина, старший по возрасту, внешний вид которого делает из него модного московского старшеклассника. В мозгах, как личинки мух, копошатся мысли, прогрызая путь к сознанию и напоминая, что именно такой типаж внешности привлекает Антона.       Шастун смотрит на маму, которая болтает с Поповым про Воронеж, Екатеринбург, Веронику и путешествия, позволяя себе игнорировать врезающиеся в собственные глаза взгляды, своим молчанием отмечающие куда больше, чем разговорами. Она всегда видела совпадения раньше.       Антон аккуратно отрывает от курицы кожу, пытаясь вместить огромный кусок в рот целиком, и задумывается о везении. В тысячный раз.       Он рассказал Майе о собственной ориентации достаточно рано. Их мир все ещё существовал на двоих, о предстоящем через несколько лет ЕГЭ даже не думалось, о переездах — тем более. Шастун только получил свой первый паспорт, и они с мамой отмечали это в редкий для обоих выходной день в кинотеатре, застав повторный показ старого доброго Аватара. Голубая расса приводила Антона в неописуемый восторг, и их внешность после этого он перерисует минимум девятнадцать раз, но тогда — в огромном зале — его впечатлили детали мира и природа, так сильно отличавшейся от известной ему за стеклом поездов.       Они шли домой пешком, решив, что погода располагает для длительных прогулок до дома, обсуждали сюжет, делились мыслями, и он просто сказал, что главный герой выглядит куда красивей героини. Майя за эту фразу будто бы случайно зацепилась, и начала расспрашивать про актерский состав других фильмов — их любимых — про себя отмечая, что сын предпочитает мужских персонажей.       Антон расскажет ей правду через две недели, поймав маму с чашкой чая на кухне, нальёт себе воды в стакан, сядет напротив и поделится мыслям.       Он все ещё помнит, как она улыбнулась на всю возможную ширину собственного рта, взяла его за дрожащие руки и сказала, что знает. С того самого похода в кино. Шастун услышит, что она готовилась к этому разговору, прочитала в интернете информацию, узнала об основных рисках, и любит его таким, какой он есть. Тогда же она посоветовала ему думать об учебе в Москве. И это стало первым ключом к счастливой жизни, в которой он смог быть собой.       — Антон, ты чего молчишь? — вырывает мама из мыслей, подкладывая Арсению салат, — устал в дороге?       — Нет, конечно, ты чего, задумался.                                — О чем? — ровным тоном спрашивает Попов.       — О прошлых временах. Ну, это то, к чему я возвращаюсь, приезжая к семье.       Упоминать родственные связи становится страшно, и на голову будто опрокидывается ушат воды. Шастун знает, что попутчик не просто красивый мужчина. Где-то внутри прячется чёрная дыра, готовая засосать все живое вокруг, тикает, как бомба, собранная террористами, и не позволяет существовать, не думая.       — Зачем думать об этом?       — Иногда прошлое оказывается удивительно контрастным, если вспоминать все с самого начала и до самого конца, — начинает говорить Антон в тишине, — мы можем делать вид, что прошлого не существует, но именно оно является тем, что сформировало нас такими, какие мы есть в данный момент. Нет смысла хотеть переделать его или вычеркнуть некоторые моменты, ведь именно они могут быть особенно решающими.       — Поясни, — говорит, как отрезает Арсений.       — В моей жизни было очень много поворотов, и некоторые из них определённо загоняли меня в тупик, я не думал, что справлюсь с этим. Но я справился, и посмотри к чему это привело. Сегодняшний вечер — замечательный.       Майя смотрит на собственного ребёнка, растягивая рот так, что щеки почти скрывают глаза. Ей нравится видеть своего сына повзрослевшим ничуть не меньше, чем вспоминать его еще крохотным. Один человек по документам на самом деле имеет в себе сразу несколько обликов, и каждое из них оказывается не хуже остальных.       Арсений низко наклоняет голову, и это не проходит мимо Шастуна. Ему приходится вглядеться в человека напротив, чтобы заметить, как тот закусывает нижнюю губу, чтобы задавить улыбку ещё на стадии зародыша, но это все кажется совершенно неважным. Прямо сейчас он видит перед собой человека, внутри которого зияет чёрная дыра, и совсем неясно будет ли она расти. Может, она будет уменьшаться? Для Антона на первый план выходит значимость ситуации в целом, без всех этих нюансов и прошлых диалогов. Попутчик не один.       Они заканчивают ужин за ненавязчивым разговором, где мама задаёт вопросы, будто стреляет из Макарова, а Попов отчаянно пытается отбиваться, но шуточно и без какой-либо злости. Шастуну за их диалогом нравится наблюдать молча, он лишь отвечает пару раз односложными фразами, будто уверяет в собственном присутствии и здравии остальных, снова уходя вглубь сознания.       Ему двадцать один год, и размышления о самом себе стали обязательной частью свободного времени . Антон всегда вспоминает уже пережитый опыт, всегда сравнивает происходящее с информацией из интернета, всегда рефлексирует и ищет альтернативные варианты. В голове всплывает сравнение с лабораторной крысой и прозрачными пластиковыми тоннелями, повороты которых запутают любое неподготовленное животное, но с которым эксперимент справляется в два счета. Он и есть эта крыса, пускай друзья предпочитают называть его старым дедом с деменцией и смеяться над внутренним. Но это всегда по-доброму. И всегда отвлекает.       Антон уносится в душ первым, пока Арсений ещё остаётся на кухне с Майей, распивая ее авторский чайный сбор и зажевывая это детским печеньем, голубая коробка которого сильно выделялась на столе.       В душе он проводит около двадцати минут: тщательно оттирает свои руки и ноги жесткой мочалкой-рукавом светло-бежевого цвета, массирует собственные плечи и шею, будто разминает их, чтобы сбросить с себя усталость, моет голову шампунем сестры из-за яркого запаха малины и под конец обливает себя ледяной водой.       Ещё одна привычка, которая осталась даже после ухода отца. Андрей приучал его к контрастному душу с самого детства, говоря о пользе для сердечно-сосудистой системе. Маленький Антон о таких серьёзных вещах не думал — его больше привлекали мурашки из-за холода, покрывающие все тело разом, довольный взгляд отца и отсутствие дискомфорта, когда выходишь из нагретой паром комнаты. Он помнит, как провёл под ледяной водой примерно десять минут, поняв, что папа больше не вернётся. Он будто всю жизнь тренировался, чтобы однажды простоять под струями, ни разу не дёрнувшись.       Из ванны он выходит в домашних шортах, которые всегда сползают на тазобедренные косточки и майке с огромными вырезами по бокам, будто пытается казаться одним из игроков баскетбольной лиги. Попов все также говорит с мамой, но подпирает рукой голову и делит длинный зевок на несколько коротких.       — О, а вот и Антон вылез, — замечает сына Майя, вставая из-за стола, — твоя очередь, Арсений.       — Я тебе оставил полотенце, шорты и футболку, — говорит следом за матерью Шастун, легко прикасаясь к плечу попутчика.       — Да, спасибо, — кивает ему Попов, — а Вам спасибо за беседу. Это было невероятно интересно.       Он уходит в ванну, предварительно помыв за собой чашку, отчего хозяйка дома открыто начинает улыбаться и еле заметно покачивать головой.       — Арсений удивительный, — говорит она.       — В нем что-то есть, это точно, —соглашается Антон с матерью, садясь на ещё тёплый от чужого тела стул, — он большая загадка для меня.       — Мы не всегда можем пройти лабиринт с первого раза, но это не значит, что все нужно бросить после единственной попытки.       — Опять делаешь это?       Антон улыбается, внимательно рассматривая маму. Для него находится удивительным то, что прошлые события и большая рабочая нагрузка ещё в школьные годы не оставила на ней никакого отпечатка. С появлением Виталия она лишь продолжает молодеть и превращаться в освещающее всю планету солнце.       — Прости, — корчит рожицу Майя, протягивая сыну горячую чашку чая, — я не хотела. Но твой попутчик оказался каким-то бриллиантом среди угля.       — Как ты это поняла за такое короткое время?       — Знаешь, — задумывается женщина, — он очень взвешивает все, о чем говорит. Подходит к этому слишком внимательно, словно уже однажды сказал что-то не то. И его уровень интеллекта поражает. Мы так много говорили обо всем, вспоминали почему-то девяностые, и он понимал о чем говорит. Я давно не видела такого. Но он словно разбит внутри.       — Да, я тоже заметил, что он взвешивает слова, — соглашается Антон, выпивая разом полчашки, — и он разбит. Я надеюсь, что смогу ему помочь, если хватит времени.       — Он понравился тебе?       — Я не знаю.       Честно. Шастун всегда говорит с ней именно так: не скрывает своих мыслей и своего состояния, делится всем, что на душе и открыто спрашивает совета, когда это необходимо. Для него стало большим удивлением, когда он узнал, что далеко не во всех семьях есть такая модель поведения.       Арсений выходит из ванны достаточно быстро, с мокрыми растрёпанными волосами и раскрасневшимся щеками, из-за чего Антон не может не улыбнуться. Он замечает, что кожа на теле также порозовела и теперь перед ним не каменная статуя, а вполне живой человек, по венам которого бежит кровь, заставляя сердце биться, а мозг функционировать.       Они желают Майе доброй ночи и уходят в комнату, где Шастун падает на ковёр, а Попов на кровать.       — У тебя чудесная мама, — говорит попутчик, свешивая голову вниз, — неудивительно, что ты так сильно рвёшься домой. Да и вообще такой.       — Какой?       — Живой. С такой семьей сложно не быть контактным, да? Хочется любить весь мир и верить в лучшее?       — Чаще всего именно так, — соглашается Антон с характеристикой себя, — но это не значит, что у меня не существует проблем. Я такой же человек, у меня бывают плохие дни и есть много плохих воспоминаний. Просто я стараюсь перерабатывать это максимально быстро.       — Камень в мой огород, — смеётся Попов практически искренне, переводя взгляд на Шастуна, — спроси.       — Что?       — Не прикидывайся. Ты хочешь спросить. Спроси.       — Твоя семья не была такой? — произносит вслух Антон, — она… не такая?       Формулировку для вопроса подобрать оказывается слишком сложно, поэтому он выдаёт сразу две: чтоб наверняка. Арсений все ещё поросячьего оттенка, но пустота внутри никуда не делась, а кормить ее не хочется слишком сильно. Шастун внезапно обнаруживает, что попутчика можно сравнить с кеном: красивый, но пластиковый.       — Моя семья остаётся моей семьей вне зависимости от происходящего, но. Нет, она не была такой.       Попов встаёт с кровати на пару секунд, чтобы потом забраться под одеяло и уложить голову на подушку, упирает взгляд в потолок, несколько раз прочищает горло и продолжает говорить:       — У меня большая семья. Она состоит из отца, матери, сёстры, ее мужа и племянницы, но мы никогда не были дружными. Папа был военным человеком, побывал в нескольких горящих точках и, как не странно, не потерял веры в российскую армию, поэтому мечтал, что я пойду по его стопам. Видел меня каким-то будущим героем, в форме и с ранней пенсией, а я его желаний не оправдал.       — Но ты же…       — Не договорил, — слишком резко обрывает Арсений, — так вот. Мама… Она всегда была рядом, но эта не та поддержка, что есть внутри вашей квартиры. Ей было сложно успевать делать все, что падало на хрупкие плечи, поэтому большую часть времени для меня она была надзирателем. Контролировала процессы в моей жизни, которые нужно было контролировать и никогда не лезла дальше — в душу, например. Сестра рано вышла замуж и съехала, родила племянницу, а я уже вырос. У мамы наконец-то появилось время, но она не успела выделить его мне, поэтому отдала все собственной внучке. Наши взгляды с семьей разошлись лет десять, если не все пятнадцать, назад. Я уехал из родного города, поддерживал иллюзию семейных связей и иногда позволял себе приехать на день-два.       — Ты винишь себя за это? — как-то невпопад спрашивает Антон.       — Нет, с чего бы? Так бывает, семья может не быть дружной, если нет необходимого уровня доверия. Я просто… Не думал, что мы так не дружны.       Шастун понимает, что речь заходит о смерти матери и похоронах, о которых не сообщили, но сказать по этому поводу ничего не может. Впервые за долгое время ему оказывается легче не говорить, а делать, поэтому он встаёт с ковра, аккуратно забираясь под одеяло к попутчику.       В Арсении живет маленький ребёнок, которому в детстве не подарили собаку и не купили велосипед, но он не хочет этого внутреннего ребёнка в себе удовлетворять. Ему проще закрыться, сделать вид, что сквозь дырявый щит ни одна стрела не пролетает, даже если из груди и живота багровая кровь льётся водопадом.       — И что дальше? — спрашивает Антон, отвлекая попутчика на разговоры, пока набирается смелости.       — А что дальше?       — После всего… Ты поедешь в родной город, вернёшься в квартиру детства и останешься там с концами? Разве не ты говорил, что объективность побега зависит от обстоятельств?       Антон его обезоруживает своей внимательностью, и Попов начинает жевать губы, сложно пытается определить какой из множества ответов будет действительно верным. Этой заминки хватает для того, чтобы руки Шастуна успели схватить попутчика за плечи и вжать в себя, не смотря на попытки выбраться.       — Отпусти, — Арсений практически хнычет, но Антон сдаваться не собирается, и все ещё удерживает чужое тело как смирительная рубашка.       Он уверен, что иногда людям нужно ломаться на глазах у других людей, ведь только это позволяет начать существовать дальше. Сам Шастун ломался на глазах лучшего друга, когда отец ушёл из дома. Он плакал, ломал ветки деревьев, бил стеклянные бутылки, кидал камни в окна и опускал руки, но Дима всегда был рядом в такие моменты и просто укрывал в объятиях, позволяя Антону бить по спине кулаками.       Люди никогда не могут справиться со своим горем самостоятельно — невозможно в одиночестве переживать то, что отрывает от тебя кусочки, но не пришивает их обратно. Им так или иначе потребуются нитки и иголки, а силы на самостоятельный поиск предметов не находятся.       Арсений ещё некоторое время пытается вырваться, а потом успокаивается.       — Это нихуя несправедливо, — скулит он в майку Антона, а потом все его тело начинает еле заметно дёргаться.       Попутчик плачет, и Шастун даже ничего не говорит: просто позволяет себе аккуратно гладить практически чёрные волосы, разбирая пальцами спутавшиеся пряди на более мелкие, медленно дышит и не двигается.       Арсений плачет долгое время, то утихая, то всхлипывая. У Антона от этих слез по всему телу ползут мурашки. Влага пропитывает майку в разных местах, оставляя холод на коже и чувство тоски на сердце. Попов сломался, и потребуется много времени для того, чтобы собрать этот разбросанный по комнате пазл, не упустив ни кусочка. Шастун не уверен, что ему хватит выделенного времени, но в саму возможность будет верить до конца.