«Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь.» (1Ин. 4,7–8)
Конец писания. Правитель Ада, пророк Иешуа, Фаустус Блэквуд.Эпилог.
2 июня 2023 г. в 22:22
Я пишу это послание тебе поздней ночью, вновь засиживаясь допоздна за кипой бумаг. Мой давно не трезвый разум видит тебя в отражении на полупустом бокале между каплями оставшегося на стенке сладенького сухого вина. Оно напоминает мне кагор. Быть честным, ты на вкус такая же. Я не захаживал в твои покои около месяца, но знаю, что ты и сама не особо желаешь меня там видеть. Что же... Ты стала матерью и отныне воспрещаешь мне громко говорить. Ты водишь детей к кровавой реке и пускаешь с ними бумажные кораблики. Фенриц хохочет мальчишеским звонким смехом, когда ты указываешь ему пальцем на горизонт и говоришь, что где-то там возвышается маяк, свет на котором зажигается рукою исключительно доброго человека. Мне нравится, как аккуратно ты плетёшь косы нашей дочери. Верзелья так похожа на меня характером, что порой мне кажется, что она и есть я, только почему-то сидит в плюшевой юбочке и мокрыми пальцами кладёт малину себе в маленький рот. Я удивлён, что у нас вообще родились дети. Ты казалась мне непорочной. Невинной. Самой чистой. Что же я сотворил с тобою, моя королева? Я лишил тебя чести и достоинства. Ты бы убила меня. Но отчего же я, ненавидевший тебя, не лишил тебя жизни? Отчего моя рука не вознеслась над тобою и не погубила? Я бы удушил тебя, я бы стянул с тебя плоть... Но ныне готов лишь покрывать её нежными поцелуями и надеяться, что мы наконец придём к примирению после длительной череды скандалов, которая всегда наступает после первых лет совместной жизни.
Ты объясняешь детям, что их отец творит чудеса, одаряя мир возмездием и справедливостью. Ты внушаешь им уважение ко мне, совсем забывая, что за завтраком я оскорбил тебя. Ты тогда уронила вилку, даже всплакнула. Но я ведь так люблю, когда ты плачешь... Твои щёки делаются розовыми. И я целую и их, доводя до страшной красноты. Почему же ты не оскорбила меня в ответ? О, ты убеждаешь Фенрица и Верзелью в том, что их отец — самый достойный человек из всех, что населяют наш и другие миры. Ты рассказываешь им о том, как я погубил твоего отца, как свергнул Сатану, как воцарился, присягнув Иешуа... И они, эти наивные ребята, верят тебе, своей молодой матери, видящей в муже только положительные качества.
Сабрина! Я мечтал свернуть тебе шею, но сейчас желаю никогда не покидать тебя. Гляди: я оставляю все дела, забываю о назначенном совете и спешу в сад, который ты возвела в самом отвратительном месте мироздания. Среди вишнёвых деревьев (как же они здесь растут, если почва безжизненна и совсем не плодородна?..) я встречаю тебя, гуляющую с детьми. О чём на этот раз им рассказываешь? О чём таком ценном вспоминаешь? Ты смотришь на меня с нескрываемой обидой, потому что не понимаешь, как я мог тебя назвать глупой уже после завтрака. Я беру сына за руку. Его светлые волосики колыхаются на ветру. Он поднимает на меня большие зелёные глаза.
— Папа, ты сводишь меня на третий круг Ада? Мама сказала, что там живут чревоугодники, обжоры и гурманы, — как забавно издевается над сестрой мой наследничек, — Верзелья поедает вишню с такой жадностью, что мне кажется, что ей давным-давно пора туда.
Ты не учила его такому. Ему передалась жестокость от меня. А ты чистая. Ты правильная. Ты у меня ангел во плоти. Чего же ты забыла в этих жарких краях и как ты могла произойти от Дьявола?.. мне непонятно, как бороться с несправедливостью и бесчестием, если они процветают у меня перед глазами. Я ничего не могу с этим сделать! Моя Сабрина, моя страсть, моё запретное удовольствие! Как мне жить, зная, что ты затаила на меня обиду?
— Фауст, милый, — зачем ты это говоришь, когда готова заплакать? Зачем врёшь мне, зачем выдумываешь и играешь в спокойствие, когда в тебе разгорается бунт? Ударь меня, моя ласковая, ударь, не жалей! — Мы скучали.
Скучали... Ты не могла по мне скучать. Я же оскорбил тебя. Я же публично тебя унизил. Но тебе всё равно и на эту маленькую трагедию. Ты становишься на носочки и целуешь меня.
— Мама! А папа покажет нам Чакко? Ну, мам! Это житель Испании, правда? О, прожорливее его не было никого и никогда! — размышляет наш сын и дёргает тебя за подол лёгкого цветастого платья. И когда ты успела приобрести его? Когда сшили? Я не замечаю ничего вокруг. Каким же глупцом я являюсь... Каким ничтожеством.
— Чур, ты водишь! — воскликнула Верзелья и осторожно пнула в плечо брата. Она разогналась и бросилась бежать вдоль садовой тропки, пока её коса легонько хлопала ей по спине. Мы остаёмся с тобой одни, пока наши дети резвятся и пищат, как пуганые цыплята.
Я оглаживаю твоё миловидное лицо. Тебе уже совсем не шестнадцать. Тебе несколько за двадцать, но ты всё так же цветёшь и благоухаешь. И нет никого, кто бы превосходил тебя по красоте и величию. Ты самая-самая из всех самых-самых. Я очарован и убит тобою. Мне не верится, что все ужасы позади, что я превозмог самого себя, чтобы наконец оказаться с тобой, подле тебе, целующим твоё тело, любящим твою душу. Ты смогла переделать меня, разобрать, как мозаику, и собрать снова, ты убила меня и ты же воскресила. Я готов клясться тебе в своей верности ежесекундно, лишь бы знать, что и ты меня никогда не покинешь. Твои пушистые волосы, твои изящные руки, какие я целую со зверским аппетитом, твои пальчики на них, ночью нежавшие меня, особенно, когда меня мучают старые раны. Ты замечательная. Ты потрясающая. Ты гениальная. Ты богоподобная. Ты такая, какую сложно вообразить, но такая, о какой стоит мечтать. Нет в тебе ничего демонического. Ты вся состоишь из одного только света. Ты моя. Моя.
Моя.
Бросаю перо. Хватаюсь за голову. Мы в очередной раз поссорились. Но ты уверяешь меня, что этого более не повторится. Меня температурит, отчего я сразу направляюсь к тебе. В твоих покоях как и всегда тепло и уютно. Ты не спишь — у Фенрица разболелся животик. От грохота дверей ты вздрагиваешь. Прости меня, ведь я напугал тебя и разбудил Верзелью, о, молю тебя, прости... Но ты понимаешь меня без слов. Встаёшь с кровати и мимолётно окунаешься в мои горячие объятия. Как мне тебя не хватало и как я люблю тебя! Ах, ты бы знала... И ты знаешь! Мы ложимся в шёлковую постель. Я не отпускаю тебя, лишь сильнее прижимаю к себе. Ты сопишь мне в самое ухо. Дети укладываются по обе стороны от нас. Что-то шепчут, о чём-то безудержно мечтают. Ты была такой же, как и они. О, ты такой же и осталась. Ты говоришь мне о любви и в полутьме краснеешь. Я задуваю свечи. Мрак поглощает нас, и от этого падают в дремоте наши птенчики. Ты говорила им, что они прекрасны? Конечно же. О таком ты им точно говорила. Когда купала их, когда укачивала перед сном, когда ласково забиралась им в шевелюру пальчиками. Или... когда впервые взяла их на руки и услышала долгожданный младенческий крик. Какими большими они уже стали, Сабрина...
Ты учишь меня доброте, и я с каким-то сумасбродством принимаю твои уроки. Когда-то ты просила показать тебе новые знания, но всё случилось далеко не так, как я предполагал: это ты подарила мне их, ты взяла меня за руку и провела по прекрасной тропе в иную жизнь, о которой я и не мыслил с рождения. И я благодарен тебе за то, что ты есть у меня. Ибо я прозрел теперь...