Так замыкается круг

— …мы возьмем все! Обрушивается вниз монтировка, окрашивает медные пряди багрянцем. Пальцы бамбуковые по полу скребут беспомощно, жалостливо, словно ищут кого-то. И будто впивается что-то крюком в подреберье, дергает к этому пламенеющему золоту, к этим пальцам. Только поздно уже. Некого там спасать. «Думай, думай, думай» Толстостенный стакан врезается прямо в висок предводителя шайки, решившей под маской Чумного доктора поживиться на вечеринке у богатеев. ОМОНовцы молодцы, конечно, вовремя подоспели. Раскладывают носом в пол малолетних и не очень правонарушителей, собирают перепуганную элиту в компактную кучку, вверяют заботам оперативно прибывших медиков. Игорю медики до звезды. ОМОНовцы, впрочем, тоже. Он устало приземляется на табурет у барной стойки, выуживает из ведерка со льдом запотевшую бутылку шампанского и прикладывает к гудящей голове. Позолота и блестки — никогда он блестки не любил, а после сегодняшнего и вовсе, пожалуй, ненавидеть их будет, — в глазах сливаются в пятнистое многоцветье, пляшут эпилептически. Игорь хмыкает про себя: сотряс заработал, не иначе. Было б там чего сотрясать. — Вы мне жизнь спасли. Хотел отблагодарить… Казавшиеся такими хрупкими пальцы оказываются на поверку сильными и прохладными. Подрагивают легонько, касаясь широкой смуглой ладони. А потом гений, миллиардер, филантроп и просто очень смелый парняга утыкается носом в плечо растерянному майору и дышит-дышит-дышит. Словно надышаться не может. Игорь украдкой к себе принюхивается, морщится недовольно: пот, кровь, усталость — не самый приятный коктейль. Лопатки в ладони упираются острые, хрупкие, словно крылышки птичьи. Игорь в себе нежданную неуместную нежность давит, взъерошивает растрепанные огненные прядки — ничего, мол, нормально все, по-мужски выступил, — а они вокруг пальцев обвиваются, будто ластятся. Перед глазами плывет все. Игорь сглатывает навалившуюся неловкость, хрипит едва слышно: — Может, чая? Сидеть на грязноватом полу под огромным окном бок о бок с юным гением и прихлебывать дешевенький «Майский» из растрескавшихся по краям кружек Игорю сладко и изнуряюще. Разумовский обмякает, растекается, укладывает голову на Игорево плечо, щекотно дышит куда-то в шею. Тишина не давит. Им уютно молчать. Разумовский уходит утром — успокоившийся, умиротворенный. Просветленный как будто даже. А Игорь долго и вдумчиво моет кружки, вглядываясь куда-то в себя, прежде чем встряхнуться по-песьи и отправиться на работу — получать справедливый разнос. Игорю хочется перемен. Увольнение воспринимается благом. Игорь устал. Устал от московского щеголя со страшноватой улыбкой. Устал от загадок. Устал от собственного бессилия — перед обезумевшей толпой, перед прогнившей системой. Устал от слепоты Фемиды и бездействия Немезиды. Впрочем — поправляет он себя, — Немезида, кажется, обрела новый облик. Только вот прицел у нее сбился. Непорядок. Мир пускается вскачь, каруселью мелькает. Тетради-рисунки-договор с оружейной компанией-догадка. История раскручивается спиралью. «Думай, думай, думай» Свидетельство о смерти. Неверие. Убежденность. — Дормамму, я пришел договориться. Разумовский отсылку выкупает на раз. Улыбается робко, непонимающе. В глазах плещется лазурная невинность. — Игорь? Я не понимаю. Может быть, чая? Игорь отмахивается: не до чая сейчас. Разобраться бы, как этот птенец трогательный может маньяком-убийцей быть, который город терроризирует. Он вопросы задает — словно по полю минному ходит. Лишь бы не ошибиться, лишь бы не рвануло только. «Олег Волков мертв» Ошибка. Перед глазами взрывается темнота, когда секундную тишину разрывает влажный хруст пробитого черепа. На бамбуковых пальцах расцветают кровавые цветы. «Скотина ты, Волков. Так ты некстати помер. Думай, Игорь, думай, думай, думай» — Сереж, разговор есть. У Разумовского улыбка робкая, неуверенная. А глаза лазурные, ласковые. Разумовский с Игорем бок о бок сидят на диване посреди гулкого сумрачного офиса — разговаривают. Долго разговаривают, вдумчиво. Ласковая лазурь темнеет иногда, полнится памятью, болью, горем. Пониманием полнится, одиночеством. И виной. А потом вдруг вспыхивает желтизной — орлиной, думает Игорь, хищной, — и каким-то нечеловеческим превосходством. Ошибка. Темнота наваливается мягким войлочным одеялом, когда на горле смыкаются тонкие бамбуковые пальцы. «Думай, думай, думай» Разумовский с Игорем бок о бок сидят на диване посреди гулкого сумрачного офиса — разговаривают. В толстостенных бокалах дорогой алкоголь плещется. Крепкий, аж горло дерет и дыхание перехватывает. У Разумовского в глазах пьяная горечь расцветает цветком лазурным. И понимание. И одиночество. И, будь она неладна, вина. Ошибка. Звон разбитого бокала в голове отдается болью. Разумовский хрипит, захлебывается алым. Из бледного горла вырастает багровый стеклянный цветок. На бамбуковых пальцах — слезы и кровь. «Думай, думай, думай, мать твою, Игорь» Разумовский с Игорем бок о бок сидят на диване посреди гулкого сумрачного офиса и молчат. Все уже сказано. Все вспомнено. Все оплакано. Разумовский птенцом потерянным хохлится, взгляд свой лазурный прячет. Пальцы бамбуковые тянет к бокалу. Не достает. Игорь хрупкую кисть перехватывает, к себе влечет — плавно, уверенно. Разумовский в твердое плечо носом утыкается, дышит прерывисто, словно надышаться не может. Игорь лопатки острые — птенец, ну как есть птенец, — ладонями накрывает, к себе ближе жмет, гладит ласково. И Разумовский в комок сжимается у него на груди, только плечи вздрагивают едва заметно да футболка там, куда он лицо прячет, намокает. Игорь не успокаивает. Игорь только обнимает крепче, высвобождает свою незваную непривычную нежность и шепчет в растрепанную медную макушку: не один ты теперь, я у тебя есть, никуда не денусь, помогу, поддержу. У Сережи лицо заплаканное, бледное. А в глазах лазурью рассветной наливается благодарность. Он успокаивается, растекается, укладывает голову на Игорево плечо, щекотно дышит куда-то в шею. Время для разговоров прошло. Все уже сказано, все решено. Дорога впереди пусть ухабистая, но уже не распутица — все полегче. Вчерашний мент и вчерашний маньяк-убийца сидят бок о бок на мягком диване в гулком сумрачном офисе и молчат. Тишина не давит. Им уютно молчать. Так замыкается круг.